112/Лекция II

присутствие Бога только в одном месте и забы­вать о Нем во всех других?

Могут возразить, что невозможно освятить весь земной шар, а потому лучше сделать это на ограниченной территории, чем совсем не иметь святыни. Да, это несомненно, но мы должны прилагать старания к тому, чтобы распростра­нить эту «привилегированность» земли и даже ждать того времени, когда в английских дерев­нях «освященной землей» будут называть не только места упокоения мертвых, но и места, населенные живыми; того времени, когда мы будем с отвращением и страхом смотреть на тот кусок земли, который остается мирским, нео­священным.

57. Думаю, не может быть сомнений в том, что Ему приятны подобные наши действия и чувства: ведь Он Сам каждое утро и каждый ве­чер раскрывает пред нами окна, с божествен­ным искусством раскрашенные и в золотой, и в голубой, и в ярко-красный цвет, — окна, оза­ренные блеском тех небес, которые можно счи­тать местом Его пребывания с большим пра­вом, чем какой-нибудь освященный клочок земли. На каждом горном склоне, на каждом обрывистом берегу бурного моря Он нагромоз­дил друг на друга камни, более грандиозные и более величественные, чем камни Шартрского

Агз 1оп§а/

Отношение искусства к религии/ 113

собора, и украсил их орнаментами, вырезанны­ми из цветов, которые, конечно, не менее свя­щенны из-за того, что они — живые.

58. Не от того ли, что мы любим свои творения больше, чем Его, мы ценим светлые стекла, а не светлые облака, расшиваем причудливыми узо­рами платья, покрываем яркой позолотой краси­во устроенные своды, при этом не обращаем ни­какого внимания на небеса — творение Его рук, не видим звезд на этом необыкновенном своде, который сооружен Им? И, выделывая купели и воздвигая колонны в честь Того, Кто пролагает путь рукам через скалы и при гневе Которого смущаются столпы земли, мы воображаем, что нам простится постыдное пренебрежение к хол­мам и к потокам, которыми Он наделил наше обиталище — землю; простится тот яд, которым мы отравляем ее душистый воздух, то пламя, ко­торым мы сжигаем ее нежные травы и цветы, простится этот позор смешения роскоши и ни­щеты на нашей родной земле, словно мы тру­димся, по крайней мере здесь, в Англии, исклю­чительно для одной цели, как бы наперекор той песне, которую поют херувимы с высоты, а лю­ди внизу в церквах: «Свят, свят Господь Бог наш. Небо и Земля исполнены славы Твоей».

59. И так много, много еще мне хотелось бы, страстно хотелось сказать вам, и сколько, веро-

Аг5 1опёа/

114/Лекция II

ятно, вы хотели бы возразить мне, о сколь мно­гом спросить. Но я не могу больше говорить. Мы, надеюсь, еще не кончили нашей беседы и обмена мыслями. Но если бы даже это случи­лось, если бы мне не удалось больше никогда побеседовать с вами, я все-таки был бы счаст­лив, что мне предоставили [возможность] ска­зать то, что вы слышали здесь. И вот итог все­го сказанного: мы можем обладать блестящим искусством, можем при его помощи славить и чтить Творца, можем правдиво прославлять красоту и святость всего, что создано Им; но только тогда, когда мы от всего сердца постара­лись сперва освятить храм тела и духа каждого ребенка Англии, у которого нет кровли, чтобы укрыться от стужи, нет стены, за которой он мог бы уберечь от порчи свою душу.

Еще одно слово.

К тому, что я говорил вам здесь об отноше­нии искусства к религии, вы должны отно­ситься просто как к рассуждениям, хотя долж­ны были заметить, что по некоторым пунктам обсуждаемого вопроса я имею прочные убеж­дения. В заключение я должен сказать то, что я знаю безусловно, то, что узнаете когда-нибудь и вы, если будете добросовестно работать и чему некоторые из вас, я убежден, поверят те­перь же.

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к религии/ I 1!)

Думаю, что, пока вы слушали меня, те из вас, кто по складу своего ума привык благоговейно чтить устоявшиеся формы и верования, в неко­торых местах моей лекции боялись, что я вот-вот скажу — а может быть, к моему сожалению, и сказал, — нечто показавшееся им ошибочным или непочтительным, задевавшим принципи­ально важные предметы.

Напротив, именно потому, что я должен был воспитывать в вас чувство благоговения, я так настойчиво удерживал вас от возбуждения в се­бе этого чувства при помощи пошлых и ложных иллюзий. Вот то, что я знаю безусловно, что узнаете и вы, если будете добросовестно рабо­тать: главная радость и сила жизни — в благо­говении; в благоговении перед всем чистым и светлым в вашей собственной юности, перед всем верным и испытанным в зрелости други­ми, пред всем, что есть прекрасного среди жи­вущих, великого среди умерших и чудесного среди бессмертных Сил.

Лекция III/ Отношение искуства к нравственности

60. В начале предыдущей лекции, как вы, веро­ятно, помните, я указал, что искусство выпол­няло и должно выполнять только три функции: укрепление религиозного чувства, подъем нрав­ственного состояния и оказание практической пользы. Сегодня мы займемся анализом второй функции, то есть способствованию подъема нравственности.

Заметьте: подъему, а не формированию.

Созданию произведений искусства должен предшествовать надлежащий нравственный уровень людей; без него не может быть искус­ства. Но раз оно уже приобретено, уже сущест­вует, — его действие возвышает базовый уро­вень нравственности, из которой оно само про­изошло, и, главное, сообщает восторг другим

Аге 1опеа/

Отношение искусства к нравственности

умам, которые в нравственном отношении уже способны подчиниться его действию.

61. Возьмите, например, искусство пения и самого простого и совершенного обладателя этого искусства в природе — жаворонка. У не­го вы можете научиться тому, что значит петь от счастья. Но сперва нужно достичь такого нравственного состояния, при котором воз­можно это чистое счастье, а затем дать ему за­конченное выражение; последнее само по себе является совершенным и может передаваться всем существам, которые способны к этому чи­стому счастью. Но оно не доступно тем, кто не подготовлен к его восприятию.

Всякая истинная песнь является закончен­ным выражением радости или горя благород­ной личности, вызванных серьезными причи­нами; и возможность искусства точно соответ­ствует серьезности причин и чистоте чувства. Девушка может петь о потерянной любви, ску­пец не может петь о потерянных деньгах. По отношению ко всем искусствам, от самого выс­шего до самого низшего, полностью справедли­ва мысль, что красота искусства является пока­зателем нравственной чистоты и величия того чувства, которое им [искусством] выражается. Вы в любой момент можете в этом убедится. Если какое-либо чувство овладело вашим умом,

Агв 1оп§а/

1 18/Лекция III

задайте себе вопрос: «Может ли его воспеть ис­тинный художник, и притом воспеть благород­но, с истинной гармонией и артистизмом?» Ес­ли да — значит, и чувство ваше истинное. Но если его нельзя воспеть совсем или можно лишь в качестве забавы, тогда это чувство отно­сится к низким. То же во всех искусствах. С ма­тематической точностью, не знающей ни от­клонений, ни исключений, искусство нации всегда является показателем ее нравственного уровня.

62. Заметьте: показателем и возвышающим стимулом, но не корнем или причиной. Вы не можете живописью или пением достигнуть то­го, чтобы стать хорошими людьми. Вы должны быть такими прежде, чем приобретете способ­ность рисовать или петь, и только в этом слу­чае цвета и голос завершат все то, что есть в вас хорошего.

Вот на это-то я и предлагал обратить внима­ние, когда на первой лекции сказал: «Выслу­шайте меня», — на то, что изучение искусства может оказаться не только не полезным, но да­же вредным, если в него не будет внесено не­что более глубокое, чем любое искусство. В са­мом деле, не только в том искусстве, указать за­коны которого — моя задача, но еще более в искусстве, которым владеет каждый и изучать

Аг5 1оп§а/

Отношение искусства к нравственности

которое вы и явились сюда, то есть в искусстве речи, главный недостаток воспитания вытекает из великого заблуждения — из предположения, что благородный язык есть предмет легко до­ступной сноровки, грамматики или акцента, а не тщательное выражение правильных мыслей. Все достоинства языка в основе своей нравст­венны: он точен, если говорящий стремится быть правдивым; ясен, если вы говорите с со­чувствием к предмету речи и желаете быть по­нятыми; силен, если говорите с увлечением; изящен, если оратор обладает чувством ритма и правильности. Других достоинств языка, кото­рых можно было бы добиться искусственно, не существует; но позвольте мне чуть углубиться в смысл одного из них. Речь ясна лишь тогда, когда проникнута сочувствием говорящего. В са­мом деле, вы можете понять слова человека только при понимании всего склада его души, и ваши собственные слова будут для него чуж­дыми, пока он не поймет вас. И если какое-ли­бо искусство вообще должно быть выделено, то это обстоятельство делает искусство речи наи­более пригодным орудием воспитания. В совер­шенстве понять значение слова значит понять природу того духа, из которого оно вылилось; секрет речи есть секрет сочувствия, и полное очарование ее доступно только благородному.

Аге 1оп§а/