Карл Юнг

Символы превращения в мессе введение

Нижеследующее изложение и исследование основного символа мессы перво­начально составили предмет двух лекций, прочитанных в Цюрихском психологи­ческом клубе. Они были задуманы как комментирующее дополнение к двум докладам д-ра Галлуса Юда, лиценциата теологии, услышанным в стенах озна­ченного Общества. Г-н Юд, католический священник из Цюриха, рассмотрел в них историческое развитие, а также литургическую структуру и аллегорику мессы. Я глубоко обязан ему за просмотр и исправление 1-й и 2-й глав.

Mecca — еше и поныне живое Таинство, чьи корни ухо­дят во времена первоначального христианства. Едва ли есть необходимость как-то особо подчеркивать, что жиз­ненностью своей она обязана, среди прочего, и своей неоспо­римой психологической действенности. Столь же очевидно, на­верное, и то, что психология может рассматривать ее лишь на феноменологическом уровне. Реальности веры выходят за рамки психологии.

Мое изложение распадается на четыре части. Во Введении можно найти указания на известные новозаветные источники, относящиеся к мессе, а также ряд обобщающих замечаний от­носительно ее структуры и значения. Во второй главе я вкратце излагаю, как протекает это ритуальное событие. В третьей главе приводится языческая античная параллель к христианской сим­волике жертвоприношения и превращения: видения Зосимы. На­конец, в четвертой главе я пытаюсь разобрать жертвоприноше­ние и превращение с психологической точки зрения.

Наиболее древняя форма установительного текста (Установительный текст (Einsetzungsbericht) — рассказ, обрамляющий «устано­вительные слова», или «слова установления», Таинства Евхаристии, произнесен­ные Иисусом на Тайной вечере и составляющие сердцевину Канона католической литургии: в момент произнесения этих слов на мессе св. Дары пресуществляются в Плоть и Кровь Христовы, тогда как на Божественной литургии православной Церкви это превращение — скорее «преложение», нежели «пресуществление», -происходит на миг позже и связывается с наитием на Дары Святого Духа после слов священника «Преложив Духом Твоим Святым») встречает­ся нам в 1 Кор. 11, 23 ел.: Ego gar parelabon apo toy cyrioy, ho cai paredoca hymin, hoti ho cyrios Iesoys en te nycti he paredidoto elaben arton cai eycharistesas eclasen cai eipen" toyto moy estin to soma to hyper hymon' toyto poieite eis ten emen anamnesin, ho saytos cai to poterion metato deipnesai legon' toyto to poterion he caine diadece estin en to emo haimati. «Ибо я от Самого Господа принял то, что и вам передал, что Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взял хлеб, и, возблагодарив, преломил, и сказал: примите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое: сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери и сказал: сия чаша есть новый завет в Моей Крови; сие творите, когда только будете пить, в Мое воспоминание».

(На языке католического богослужения «установительные слова» вместе с заповедью «Сие творите в Мое воспоминание» звучат так: «...hoc est corpus meum, quod pro vobis vobis tradetur hoc facite in meam commemorationem. Similiter ct calicem, postquam coenavit, dicens: Hie calix novum testamentum est in meo sanguine». «Установительный текст цитируется Юнгом по переводу Нового Завета, выполненному Карлом фон Вайцзекером (1888), хотя в других местах он использует Лютерову или Цюрихскую бибию. В настоящем переводе приводятся соответствующие тексты русской Синодальной Библии (1876), хотя там, где речь идет о богослужении, могут быть даны их церковно-славаянские варианты или же русские переводы отсутствующих в православной литургии мест по «Молитвеннику для католиков латинского обряда» (Рим, 1949), освященному «благословением Католической Церковной Власти»).

Похожие тексты есть у Матфея, Марка и Луки. В соответ­ствующем месте Евангелия от Иоанна тоже упоминается «вече­ря» (deipnon, coena), но тут она связывается с омовением ног. Инрочем, на этой вечере (Ин 13, 2). Христос произносит слова, характеризующие идейное содержание мессы: «Я еемь истинная виноград­ной Лоза», «Пребудьте во Мне, и Я в вас», «Я есмь Лоза, а вы ветви». (Ин 15, 1; 4, 5) Согласованность литургических установительных текстов свидетельствует о наличии какого-то внебиблейского, традици­онного источника.

Месса есть празднование Евхаристии с тщательно разработанной литургией. Она обладает следующей структурой:

Consecratio

Oblatio Communio

Пролог Эпилог

По своей структуре католическая литургия серьезно отличается от православной. Обе распадаются на две основные части: Литургию оглашенных (кат. Литургия слова) и Литургию верных (кат. Евхаристическая литургия в узком смысле): на первой Христос присутствует как Слово Божие, на второй — как св. Дары, хлеб и вино, претворяющиеся в его плоть и кровь. «Предложение», «освящение» и «причащение» св. Даров происходит на Литургии верных. В понятие Vormesse, условно переведенное здесь как «Пролог», в римской литургии входит Литургия слова вместе с вводной частью богослужения (от Интроита до Коллекты); на этом этапе мессы Дары остаются на заднем плане, дожидаясь второй части литургии, открываемой Евхаристической молитвой, или анафорой. Структура православной литургии более изощренна: параллелизм двух основных частей богослужения подчеркнут оппозицией Малого и Великого входов (в алтарь), а приготовление Даров обособилось в самостоятельную часть службы, выдвинутую перед Литур­гией оглашенных и называемую Проскомидией. В «Эпилог» (Nachmesse) входят молитвы, следующие за причащением, вместе с отпустом. Следует отметить, что во время написания Юнгом настоящей работы месса служилась по Тридентскому миссалу (составленному после Тридентского собора в 1570 г.), тогда как сегодня католическое богослужение регламентируется постановлениями Второго Ватикан­ского собора (Миссал папы Павла VI, 1969).

Так как исследование мое по сути ограничивается символом прекращения, я должен отказаться от обсуждения и объяснения мессы в целом.

В идее евхаристического жертвоприношения смешаны два совершенно разных представления: о deipnon и о thysia. Слово thysia происходит от глагола thyein, «жертвовать, закалывать жертву», но также и «вспыхивать, зажигаться». Последнее зна­чение отсылает к полыхающему жертвенному огню, который по­жирает подносимые богам дары. Жертва снеди первоначально свершалась с целью накормить богов. Дым от сожигаемой жерт­вы доносил пищу в их небесную обитель. На более позднем этапе фимиамная форма жертвоприношения символизирует ду­ховность питания: еще во времена первоначального христиан­ства и даже в Средние века дух (pneyma) мыслился как нечто тонкоматериальное, дымоподобное.

Deipnon означает «трапезу». Прежде всего, это трапеза участ­ников жертвоприношения, на которой, как считалось, присутст­вовало само божество. Кроме того, это также и «священная» трапеза, в ходе которой в пищу потреблялась «освященная» еда, или «жратва»: sacrificium (от sacrificare, «делать священным, освя­щать»).

Двойственность значения мессы как deipnon и thysia заложе­на уже в установительных словах Таинства: to soma mou to hyper hymon, «Тело, которое в вашу пользу (дано было)», что может означать: «которое дано было вам в пищу» или же — косвен­ным образом — «которое за вас дано было Богу». Идея трапезы немедленно сообщает слову «тело» значение sarx, т. е. «плоти» (как употребимой в пищу субстанции). У Павла soma и sarx практически отождествляются.

Помимо собственно установительных текстов, содержащих слова установления Таинства, нам следует принять во внимание и такой источник, как Евр. 13, 10 ел.: «Мы имеем такой жерт­венник, от которого не имеют права питаться служащие ски­нии. Так как тела животных, которых кровь, для очищения гре­ха, вносится священником во святилище, сжигается вне стана,— то и Иисус, дабы освятить людей Кровию Своею, пострадал вне врат. Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание. Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего. Итак, будем чрез Него непрестанно приносить Богу жертву хвалы».

Другим относящимся к мессе источником следует считать Евр.. 7, 17, где говорится: «Ты священник вовек по чину Мелхиседека. Д-р Юд любезно обратил мое внимание еще на один текст, который здесь также следует принять в расчет: «Quis est in vobis qui claudat ostia et incendat altare и um gratuito? ...et in omni loco sacrificatur et offertur nomini meo oblatio munda» (Мал. 1, 10-11: «Лучше ктонибудь из вас запер бы двери, чтобы напрасно не ржали огня на жертвеннике Моем... и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву»). Непрестанность жертвоприношения и вечное священство — неотъемлемые составляющие идеи мессы. Мелхиседек, который согласно Евр. 7, 3 был «без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь сыну Божию», считался дохристианским воплощением Логоса.

Идеи вечного священства и «непрестанно» приносимой жертвы выводят нас к подлинному Таинству, превращению Евхаристических субстанций как третьему аспекту мессы. Идеи deip­non и thysia не предполагают и не содержат в себе никакого таинства, хотя, конечно, уже при огненном жертвоприношении сжигание жертвы, от которой остаются лишь дым да пепел, пишет примитивный намек на превращение субстанции в смысле ее спиритуализации. Однако этот конкретный аспект не на­ходит в мессе никакого практического развития, обнаруживаясь лишь в форме вспомогательного по своему характеру каждения, т.е. фимиамного жертвоприношения. В то же время Таинство отчетливо проявляется в идее вечного священства «ordine Melhisedek» и в представлении о том, что «чрез Него непрестанно приносится Богу жертва». Проступание в жертвоприношении мессы некоего надвременного строя в качестве условия пред­полагает идею превращения в смысле чуда, происходящего vere, rcaliter» substantialiter (истинно, действительно, по существу), так как предлагаемые Дары изначально ничем не отличаются от при­родных объектов и даже должны быть определенными естественными субстанциями, природа которых известна каждому: хле­бом из пшеничной муки и чистым, без примесей, вином. Рав­ным образом и предлагающий Дары священник — совершенно обычный человек: хотя он и несет на себе «character indelibilis» священства, обладая поэтому полной властью предлагать жертву, поначалу он, тем не менее, еще не в состоянии служить орудием свершающегося в ходе мессы божественного самопожертвования9. Да и стоящие за его спиной прихожане до поры до времени еще не очищены от грехов: лишь позднее община верующих освящается и сама превращается в жертвенный дар. Ритуальное священнодействие мессы постепенно, шаг за шагом, преображает исходную ситуацию, в которой находятся Дары, священник и община, пока не достигается кульминационный момент — consecratio,— когда сам Христос, в качестве жертвующего и жертвуемого одновременно, устами священника произносит ключевые слова. В это мгновение Христос оказывается присутствующим во времени и пространстве. Но присутствие это — не новое его явление, и потому по своему смыслу сопsecratio — не повторение единожды свершившегося исторического акта, но, скорее, зримое проявление чего-то существующего в вечности, разрыв той завесы временнбй и пространственной обусловленности, которая скрывает от человеческого духа. вид Вечного. Это событие по необходимости таинство, так как оно за пределами человеческих способностей постижения и пред­ставления; это означает, что ритуал мессы по необходимости и в каждой из своих частей является символом. Но «символ» — не какой-то произвольно или же умышленно избранный для пере­дачи того или иного известного и постижимого факта знак, а выражение сверхчеловеческого и потому лишь с оговорками по­стижимого содержания — выражение, конечно, антропоморфное, следовательно ограниченное и лишь с оговорками верное. Буду­чи наилучшим из возможных выражений, символ все-таки не достигает уровня обозначаемого им таинства. Месса есть символ именно в этом смысле. Приведу слова Й. Крампа, отца-иезуита: «По общему признанию, жертвоприношение есть символическое действие, т. е. принесение материального дара Господу не явля­ется самоцелью, но служит средством для выражения некоторой идеи. И при выборе этого средства выражения в игру вступает антропоморфизм в самых разных своих обличьях: человек под­ходит к Богу, как к себе подобному, можно сказать — так, как если бы Бог был человеком. Мы подносим Богу дар так же, как предлагаем что-либо в дар доброму другу или светскому прави­телю».

(Приношением этих даров распоряжается не священнослужитель: «То, что осуществляет их приношение, есть, скорее, святительная благодать. Ведь именно в этом и состоит смысл их приношения: в придании им святости. Тот же, кто всякий раз совершает священнодействие, есть ее [благодати] служитель; вот по­му дары и их приношение всегда любезны Господу. Даже если служитель плох, это ничего не меняет ни в самих дарах, ни в их приношении. Священник всегда и. лишь служитель, причем даже и этим он обязан благодати, а не себе самому Joseph Kramp, Die Opferanschauungen der rdmischen Mefiliturgie. 1924, p. 148).

Итак, в той мере, в какой месса есть антропоморфный сим­вол, выражающий нечто надмирное, запредельное и непостижи­мое, символика мессы оказывается законным предметом срав­нительной психологии и аналитического исследования. Мои объяснения, естественно, затрагивают исключительно план сим­волического выражения.