Остановить время

Для матерей нарциссического типа существует и дру­гой - менее смертоносный, но не менее проблематичный способ уклониться от опасности, которую для них пред­ставляют собой дочери: они их «омолаживают», чтобы избежать возрастного контраста и сравнения с ними,

создавая таким образом иллюзию, что течение време­ни магически замедлилось или вовсе остановилось. Как королева в «Белоснежке», госпожа Дезорм в романе «Франсуа Горбатый» графини де Сепор (урожденной Ростопчиной), прибегает к этому средству задолго до начала пубертата у Кристины, которая родилась через год после свадьбы, когда мадам Дезорм было двадцать два года:

«— Как ты выросла! Я так счастлива, что у меня такал боль­шая девочка! Ты выглядишь на все десять лет!

— Да, и мне как раз исполнилось десять, неделю назад.

— Что за глупость! Тебе — десять лет?! Тебе всего восемь!

— Да нет, мама, мне уже десять.

— Как ты можешь знать свой возраст лучше, чем я? Я тебе говорю, что тебе восемь лет, и я запрещаю говорить что-либо другое. Так как мне только двадцать три, тебе не может быть больше восьми лет».

Такой способ действия в наши дни может показать­ся устарелым, хотя он вовсе не остался в далеком прошлом. Женщины на шестом десятке все еще с до­садой рассказывают, как матери заставляли их носить детские гольфы, когда их подружки уже носили чул­ки, или отказывались покупать им бюстгальтер, будто у них все еще не выросла грудь, не позволяя дочерям носить соответствующие их возрасту вещи. Так их ма­тери создавали иллюзию, будто они могут остановить время. Современные женщины, которые отказываются стареть, ухищряются размыть границы между поколе­ниями иными способами: они одевают маленьких доче­рей, как взрослых женщин, а когда те вырастают, они сами начинают одеваться, как вечные подростки. Тому свидетельствуют многочисленные марки нижнего белья для детей, или одежды, изначально предназначенные подросткам, которые покупают женщины гораздо более

213

старшего возраста. Уже в шестидесятых годах Хелен Дейч отмечала эти идентификационные подмены.

От сравнения к соревнованию

Другие еще и снимаются в женских журналах в со­провождении своих взрослых дочерей, обеспечивая рек­ламу не только стиля «унисекс» и «унидженерейшн», по которому трудно определить, то ли он призван придать более зрелый вид молодым женщинам, то ли омоло­дить более зрелых. Важно, конечно же, то, что можно ошибиться.

Но кто тот судья, кто должен на них смотреть и оце­нивать эти образы одинаково молодых и одинаково кра­сивых женщин, каков бы ни был их подлинный возраст? Читатель ли это, или, вернее, анонимная и безразлич­ная читательница, рассеянно перелистывающая страни­цы? Но если этот взгляд сравнивает и оценивает, если это — жадный взгляд мужчины, реального или потенци­ального любовника матери или дочери? Тогда сравнение перерастает в соревнование, игра «найди десять отличие» - или «нарциссизм маленьких отличий» — становится серьезной: она перестает быть игрой и превращается в соперничество, в рамках инцеста второго типа. Однако, этот тип ревности - «Разве она красивее меня?» — между матерью и дочерью особенно разрушителен, потому что переводит в соперничество то, что должно быть переда­чей эстафеты.

Это как раз то, что происходит между очень красивой женщиной - матерью, госпожой Мартино-Гули из рома­на «Немилость» Николь Авриль и ее старшей дочерью Алис, чья красота проявляется постепенно и, возмож­но, превзойдет материнскую. Сцена, которая живопису­ет, как красота дочери может затмить материнскую, в отличие от «Белоснежки» без посредничества зеркала,

протекает на глазах у отнюдь не нейтрального свидете­ля, так как речь идет о любовнике матери:

«По сравнению с этой кожей, открытой солнцу, вет­ру, волнам и потому очень упругой, так плотно обтяги­вающей каждый мускул, что невозможно было допус­тить даже мысли о каких-либо недостатках, несколько чрезмерный загар Элизы приобретал слегка пожухлый оттенок. Прекрасная госпожа Мартино-Гули мгновенно почувствовала, что ее красота отныне перестала быть совершенной и главной сутью ее существования, что те­перь достаточно будет одного взгляда, например того же Винсента, чтобы перевести ее в категорию всего лить соблазнительных созданий, или, что еще хуже, в категорию женщин, о которых говорят «все еще краси­ва». На немейском пляже, в десять часов утра, Элиза Мартино-Гули перестала быть несравненной».

Ее молодой любовник, в конце концов, переметнется к дочери, спровоцировав таким образом ситуацию ин­цеста второго типа. Раздавленная этим предательством, не в силах ни соперничать с собственной дочерью, ни высказать свою ревность, мать покончит с собой, спро­воцировав несчастный случай, и в этой автокатастрофе погибнет и ее муж.

От ревности к зависти

Пора, когда дочь получает, в свою очередь, доступ к сексуальности, в то время как мать приближается к старению, это также пора резкого переворота, в кото­ром материнская ревность - страх потерять того, кто ут­верждал ее собственное превосходство, оборачивается завистью и опасениями, что другая обладает тем, чего у нее самой нет и больше не будет. Слишком рано отка­завшаяся от сексуальности или неудовлетворенная мать сильно подвержена зависти ко всем остальным женщи­нам, которые, как ей кажется, в полной мере реализу-

215

ют и наслаждаются этим аспектом жизни. Если же эта другая женщина - ее собственная дочь, эта зависть ока­зывается еще более потаенной, еще менее выразимой, чем все другие виды зависти, потому что она сексуально окрашена и касается самого близкого к ней существа, с которым, напротив, следовало бы объединиться и дейс­твовать сообща.

Описание материнской ревности, которую вызывает сексуальность дочери, мы находим в романе Арундати Роя «Бог мелочей» (1997). Конечно, речь не идет о запад­ной цивилизации в чистом виде, но эта семья из Керала благодаря двум бракам несет одновременно отпечаток христианства и английской культуры. Сын женат на чис­токровной англичанке, а дочь замужем за англичанином, живущим в Индии. Мать, которую зовут Мамаши, пожи­лая женщина, происходящая из хорошей семьи, не может принять связь своей разведенной дочери Аммю, которая сама стала матерью, с неприкасаемым: «Спариваются, как животные», — подумала Мамаши, чувствуя тошноту, — «как кобель с сучкой в период течки». Она с легкостью закрывала глаза на похождения сына и его «мужские потребности», но неконтролируемая ярость, которую она испытывала по отношению к дочери, от этого не умень­шалась. Так она клеймила полностью все поколение [...], всю семью, которую она поставила на колени».

Немного позже Аммю предстоит испытать «волны сексуальной ревности, которые исходили от Мамаши». Но все это таится в зоне невыразимого. И если ревность молодой матери к своей дочери-ребенку принято полно­стью отрицать, то какому же табу должна подвергаться зависть стареющей матери к своей взрослой дочери?