2. Раннее детство: воля быть собой

Психоанализ обогатил словарь словом "анальность", предложенным для обозначения определенного удовольст­вия и своеволия, связанных в раннем детстве с органами выделения. Для ребенка ценность полной процедуры очи­щения кишечника и мочевого пузыря, конечно, с самого начала повышается за счет предстоящей награды за большое «хорошо сделанное» дело. Вначале эта награда дол­жна компенсировать частый дискомфорт и переживаемое напряжение, которые создаются, покуда кишечник учит­ся делать свою ежедневную работу. Необходимый "объем" анальному опыту дают две линии развития: появление достаточно сформированного стула и общая координация мускульной системы, которая обеспечивает произвольное выделение, равно как и произвольную задержку стула. Это новое измерение в подходе к вещам не ограничивается, однако, одними лишь сфинктерами. В действительности развивается общая способность — напряженная потреб­ность в принципе сохранять, опрятность и по желанию выбрасывать то, что накопилось, — сменяющая произ­вольное задержание или освобождение от стула.

Основное значение этой второй стадии раннего детства — в быстрых завоеваниях на пути развития мускулатуры и вербализации; в становлении способности — и вдвойне переживаемой неспособности - координировать некоторое число в высшей степени конфликтующих между собой паттернов действий, характеризующихся тенденциями "удержать" и "отпустить". На этом и на многих других путях развития все еще очень зависимый ребенок начи­нает испытывать свою автономную волю. В это время гроз­ные внутренние силы "держатся в узде" и рвутся из нее, особенно в столкновении неравных воль, поскольку ребе­нок часто бывает не равносилен своему собственному же­ланию, а родители и ребенок — не равносильными друг другу. Что касается собственно анальности, то все здесь зависит от желания культурного окружения ребенка за­ниматься этой проблемой. Существуют примитивные и аграрные культуры, где родители игнорируют анальное поведение и оставляют более старшим детям заботу вы­водить едва начинающего ходить малыша в кустики, при­чем его обучаемость в этом деле может быть связана глав­ным образом с желанием подражать старшим детям. Наша западная цивилизация (так же, как и другие, на­пример японская), и особенно определенные ее классы, имеет обыкновение к этому делу относиться серьезнее. Именно в данном вопросе машинный век выработал иде­ал механически оттренированного, безупречно функцио­нирующего и всегда чистого, пунктуального, дезодориро­ванного тела. К тому же предполагается, что ранний и строгий тренинг абсолютно необходим для такого типа личности, которому предстоит эффективно функциониро­вать в этом механизированном мире, где время — день­ги. Таким образом, ребенок в глазах взрослых превраща­ется В машину, которую следует настроить и отладить, точно так же, как раньше он представлялся им животным, которое надо было выдрессировать. На самом деле произ­вольность может развиваться только постепенно. В лю­бом случае клиническая практика позволяет предполо­жить, что среди современных невротиков встречается компульсивный тип, для которого характерны скупость, скрыт­ность, мелочность как в отношении человеческих привя­занностей, времени и денег, так и в отношении управления своим кишечником. Также следует отметить, что для широких слоев нашего общества тренировка работы ки­шечника и мочевого пузыря оказывается явно слабым местом в воспитании ребенка.

Что же делает анальную проблему такой потенциально важной и трудной?

Вклад анальной зоны в экспрессию упрямой настойчи­вости конфликтного импульса больше, чем вклад всех дру­гих зон, потому что, во-первых, это модельная зона для двух противоположных модусов, которые должны превра­титься в альтернативные, а именно задержание и осво­бождение от чего-то. Далее, сфинктеры являются лишь частью мускульной системы с ее общей двойственностью: напряжения и расслабления, сгибания и разгибания. Тог­да данная стадия в целом превращается в борьбу за авто­номию. Потому что, как только ребенок начинает более твердо стоять на ногах, он научается также описывать свой мир как "я" и "ты", "мне" и "мое". Каждая мать знает, как поразительно находчив бывает на этой стадии малыш, если он задумал что-то сделать. Невозможно, однако, най­ти надежного способа заставить его захотеть сделать имен-

но это. Любая мать замечала также, с какой нежностью и любовью ребенок в этом возрасте прижимается к ней и как неожиданно резко может ее оттолкнуть. Одновремен­но ребенок Может собирать различные предметы в одну кучу и разбрасывать их, привязываться к драгоценным для него вещам и вышвыривать их в окна дома или авто­мобиля. Все эти с виду противоречивые тенденции мы объе­диняем в формуле сдерживающего-отпускающего моду­са. В действительности все базисные модальности приво­дят к враждебным и дружественным, жестким и мягким ожиданиям и установкам. Так, модальность "держать" может превратиться в деструктивное и жестокое сдержи­вание, изолирование, а может — в паттерн заботы "хра­нить и оберегать". Модальность "отпускать" также может обернуться опасным попустительством деструктивным силам или стать мягким отношением "пусть будет", "пусть оно идет, как идет". Говоря на языке культуры, эти модальности не хороши и не плохи, их ценность зави­сит от того, как они встроены в паттерны утверждения или отвержения данной культуры.

Регуляция взаимоотношений между взрослым и ребен­ком оборачивается теперь тяжелым испытанием. Если слишком ранний или слишком жесткий внешний конт­роль отнимает у ребенка возможность самому постепенно научиться произвольно, по своему выбору контролировать отправления кишечника и других функций, то позже он окажется перед лицом двойного сопротивления и двойно­го поражения. Бессильный против своих собственных анальных инстинктов, часто пугающийся "урчания" сво­их собственных кишок, беспомощный во внешней жизни, ребенок будет вынужден искать удовлетворение и спосо­бы контроля либо посредством регрессии, либо посред­ством извращения прогрессивного развития. Иными сло­вами, он вернется к более раннему оральному контролю; то есть или он будет сосать свой палец и станет вдвое требовательнее; или начнет вести себя враждебно и свое­вольно, используя свои фекалии (что впоследствии будет соответствовать грязным выражениям) в качестве агрессивного подкрепления; или же он будет без достаточных оснований претендовать на автономию, на действия без чьей-либо помощи.

Вследствие этого данная стадия становится решающей для установления соотношения между доброй волей и пол­ным ненависти самоутверждением, между кооперативностью и своеволием, между самовыражением и компульсивным самоограничением или смиренной угодливостью. Чувство самоконтроля без потери самоуважения является онтогенетическим источником свободной воли. Неизбежно возникающее чувство потери самоконтроля и родительско­го внешнего контроля порождает устойчивую склонность к переживанию сомнения и стыда.

Для становления автономии необходимо выраженное развитие раннего чувства доверия. Ребенок должен прий­ти к уверенности в том, что его вера в себя и в мир не будет подвергнута опасности из-за его горячего желания иметь право на собственный выбор, на требовательное при­обретение или на упорное избавление от чего-то.

Только твердость родителей может уберечь ребенка от последствий того, что он пока еще не научился быть до­статочно проницательным и осмотрительным.

Окружающая ребенка действительность должна также поддерживать его в стремлении "стоять на своих собст­венных ногах" и в то же время защищать его от впервые теперь возникающей пары отчужденностей, а именно: чув­ства глупого и незрелого саморазоблачения, которое мы называем стыдом, и того вторичного и "удвоенного" не­доверия, которое мы называем сомнением — сомнением в себе и сомнением в твердости и проницательности сво­их учителей.

Стыд представляет собой инфантильную эмоцию, явно недостаточно изученную из-за того, что в нашей цивили­зации она так рано и так легко поглощается виной. Стыд предполагает осознание того, что некто полностью разоб­лачен, раскрыт, что на него смотрят, - одним словом, са­мосознание. Некто виден, но не готов к тому, чтобы быть видимым; вот почему в снах о стыде на нас смотрят тогда,

когда мы не полностью одеты, в ночной рубашке, "со спу­щенными штанами". Стыд рано начинает выражаться в том, что ребенок закрывает лицо или здесь же падает на землю. Некоторые примитивные люди широко использу­ют воспитательный метод "пристыдить", деструктивный характер которого во многих цивилизациях урав­новешивается выработанными способами "сохранить свое лицо". Пристыжение эксплуатирует растущее чувство сво­ей малости, которое парадоксальным образом увеличи­вается по мере того, как ребенок встает на ноги и его со­знание позволяет ему замечать относительную меру соб­ственной величины и силы.

Если ребенка слишком много стыдят, это приводит к возникновению у него не чувства пристойности, а тайного стремления постараться убраться вон со всем тем, что име­ешь, пока тебя не видят, если, конечно, результатом не окажется нарочитое бесстыдство. Есть выразительная аме­риканская баллада, в которой убийца, которого должны повесить на виселице на глазах у общины, вместо того, чтобы испытывать смертельный страх или тотальный стыд, начинает бранить наблюдающих за казнью, заканчивая каждый пассаж ругани словами "Бог проклинает ваши глаза". Многие маленькие дети, когда их бесконечно сты­дят, могут похоже выражать свой вызов окружающим (не владея, конечно, ни такой смелостью, ни такими словами). Этим страшноватым сопоставлением я хочу показать, что есть индивидуальные пределы терпения и у ребенка, и у взрослого перед лицом требований, которые заставляют их считать себя — свое тело, свои нужды, свои желания -чем-то злостным и грязным и верить в непогрешимость тех, кто выдвигает все эти требования. В некоторых слу­чаях ребенок может все поставить вверх дном, втайне стать забывчивым, безразличным к мнению окружающих и рассматривать как зло только тот факт, что они существу­ют: его время придет, когда-либо они уйдут, либо он сам сможет их покинуть.

С психиатрической точки зрения опасность этой ста­дии, так же как и всех других, состоит в потенциальной возможности отягчения нормативного отчуждения до такого состояния, когда могут проявиться невротические или психотические тенденции. Чувствительный ребенок мо­жет обернуть все свое стремление к пониманию только на самого себя, в результате чего развивается преждевремен­ное самоосознавание. Вместо того чтобы настойчиво пы­таться завладевать разными вещами для исследования их в повторяющихся играх, таким ребенком будет владеть лишь стремление к повтору собственных действий, при­чем он будет настаивать на том, чтобы все было "только так", только в такой последовательности и в таком темпе. Через подобную инфантильную одержимость и вязкость или через превращение в яростного приверженца риту­альных повторов ребенок завоевывает власть над своими родителями в тех областях, в которых он не мог достичь с ними взаимодействия. Эта видимая победа является инфантильной моделью взрослого компульсивного невро­за.

Например, в подростковом возрасте компульсивный че­ловек может попытаться обрести свободу, используя ма­невры, выражающие желание "справиться" с разными ве­щами, но обнаруживает свою неспособность справиться да­же с самим этим желанием, потому что, пока он учится увертываться от других людей, его преждевременное са­моосознавание не позволяет ему реально справляться с чем бы то ни было. Поэтому он обыкновенно проходит свой кризис идентичности пристыженным, извиняющимся, бо­ящимся быть увиденным либо же "сверхкомпенсаторно" начинает проявлять автономию в формах открытого непо­виновения, что может санкционироваться и ритуально оформляться в бесстыдно вызывающем поведении подро­стковых групп. Все это будет более детально обсуждаться. Сомнение - родной брат стыда. Если стыд зависит от сознания своей прямоты и открытости, то сомнение имеет дело с осознанием того, что ты имеешь лицевую и обрат­ную стороны (перед и зад), и особенно того, как ты вы­глядишь со спины, то есть за пределами видимости. Эта задняя часть тела с ее агрессивным и либидным фокусом — сфинктерами и ягодицами — может оказаться ло­гически доминирующей именно потому, что ребенок не может ее видеть. Возникающее на этой основе компуль-сивное сомнение может проявляться у взрослого человека в параноидных страхах, касающихся невидимых пресле­дователей, угрожающих сзади. В подростковом возрасте оно подчас проявляется во временном, но тотальном со­мнении в себе, в ощущении того, что все, что осталось в прошлом ("за") — детское окружение и ранние проявле­ния личности, — не выливается теперь в предпосылки для начала новой жизни. Возможно, все это потом будет от­вергнуто в намеренном выставлении напоказ своих тем­ных, неприглядных сторон с привлечением "грязных" ру­гательств, обращенных к миру и к самому себе.

Так же как и в случае с "оральной" личностью, компульсивная, или "анальная", личность имеет как свои нор­мальные аспекты, так и проявления, выходящие за пре­делы нормы. Некоторая импульсивность дает человеку свободу выражения, равно как некоторая компульсивность весьма полезна в делах, требующих порядка, пун­ктуальности и чистоты, хотя обе эти характеристики яв­ляются, конечно, компенсаторными чертами личности. Вопрос всегда заключается в том, остаемся ли мы хозяе­вами модальностей, вследствие чего вещи становятся бо­лее управляемыми или правила начинают доминировать над самим управляющим.

Требуются и выдержка, и гибкость, чтобы правильно воспитать волю ребенка — помочь ему превозмочь свое чрезмерное упрямство, развить его "добрую волю" и (обу­чая его быть послушным в каких-то важных делах) под­держать его автономное чувство свободы воли. Что каса­ется психоанализа, то он в первую очередь сосредоточи­вал внимание на ких предупреждений. Однако избыток таких формулиро­вок может породить суеверные запреты у тех, кто склонен скрупулезно выводить четкие правила из всех этих весь­ма смутных предостережений. Мы постепенно учимся тому, чего не делать с такими-то детьми такого-то возраста; но мы должны все же научиться и тому, что делать, — на­учиться весело и легко, как бы между делом. Причем эк­сперт- психолог может задать лишь общие рамки некото­рых рекомендаций, внутри которых воспитатель сам дол­жен выбрать то, что ему подходит. Как показывают после­дние сравнительные исследования, характер и степень чув­ства автономии, которые родители могут сформировать у своего малыша, зависят от их чувства собственного достоин­ства и личностной независимости. Мы выше уже выска­зывали предположение о том, что детское чувство доверия является отражением веры родителей; так же и чувство автономии есть отражение родительских чувств собствен­ного достоинства и самостояния. Для ребенка не столь важны наши отдельные поступки, его в первую очередь волнует наша жизненная позиция: живем ли мы как лю­бящие, помогающие друг другу и твердые в своих убеж­дениях люди или что-то делает нас злыми, тревожными, внутренне раздвоенными.

Какой же социальный институт охраняет приобрете­ния этой стадии, продолжающие существовать и в дальней­шем? По-видимому, базисная потребность человека в очер­чивании границы своей автономии имеет институциональ­ную защиту в принципе законности и порядка, который и в обыденной жизни, и в установленном законодательстве распределяет для каждого человека его привилегии и ог­раничения, его права и обязанности. Только чувство спра­ведливо распределенной автономии воспитывает у родите­лей такой способ обхождения с маленьким индивидом, который выражает скорее надперсональное принуждение, чем деспотичное выяснение прав. Важно подробно оста­новиться на этом положении, поскольку многое в сохра­няющихся у человека с детства чувствах сомнения, него­дования от перенесенного наказания или ограничения, общих для многих детей, является следствием родительс­ких фрустраций, связанных с женитьбой, работой, граждан­ской жизнью. Если в детстве мы ожидаем от жизни вы­сокой степени личной автономии, уважения, благоприят­ных возможностей, а затем, во взрослой жизни, обнару­живаем, что наша жизнь подчинена внеличной организа­ции и машинерии, слишком сложной для нашего понима­ния, результатом может оказаться глубокое хроническое разочарование, которое делает нас неспособными даровать друг другу или своим детям определенную меру автоно­мии. Вместо этого, напротив, нами может завладеть ир­рациональный страх потерять остатки своей автономии или подвергнуться притеснению, ограничению, сужению свободы своего волеизъявления какими-то анонимными врагами и одновременно, что весьма парадоксально, страх быть недостаточно контролируемым, когда не говорят, что надо делать.

Мы вновь подробно охарактеризовали моменты борьбы и побед одной стадии детского развития. Каков вклад этой стадии в кризис идентичности — как в формирование иден­тичности, так и в развитие определенного типа отчуждения спутанной идентичности? Стадия автономии, безусловно, заслуживает особого, внимания, так как именно в ней "вы­танцовывается" первая эмансипация от матери. Есть кли­нические основания полагать, что отрочество, уходя прочь от всей детской жизни, от привычного окружения, во мно­гом повторяет эту первую эмансипацию- По этой причи­не более всего бунтующие молодые люди могут частично (а иногда полностью) регрессировать к требовательным и одновременно жалобным поискам руководства, которое их бесстыдная независимость, по-видимому, отвергает. Однако, не говоря уже об этих "клинических" основани­ях, общий вклад рассматриваемой стадии —- мужество быть независимым индивидом, который сам может выбирать и строить собственное будущее.

Мы говорили, что самая ранняя стадия оставляет в раз­вивающемся человеке свой след, который на многих иерар­хических уровнях, и особенно в индивидуальном ощущении идентичности, может иногда отозваться сознанием того, что "Я есть то, что, надеюсь, я имею и даю". Аналогично можно определить и последствия стадии автономии: "Я есть то, чего я могу свободно желать".