Глава 1. Православное мировоззрение Курбского

Православное мировоззрение Андрея Михайловича Курбского, естественно, формировалось еще во время его жизни на Руси. Князь был воспитан в старой княжеской семье и с младых ногтей был приучен к церковному послушанию и христианскому смирению. Несомненно, что черты именно русской христианской морали оставались для Курбского основополагающими в течение всей его жизни.

Еще в России князь, религиозные взгляды которого, как мы уже выяснили формировались под влиянием Максима Грека (см. С. 14), начинает вести богословские диспуты о чистоте веры с печорскими монахами. Во время своего пребывания в Юрьеве он сочиняет «Послание Ивану Многоученому», дерптскому реформаторскому пастору, в котором выступает в качестве обличителя всех тех грехов, которые стяжали себе представители остальных конфессий. От него достается и протестантам, «последователям проклятого еретика Лютера», и католикам, «впавшим в ересь вместе со своим папой», не говоря уже, естественно, о мусульманах. Мы видим человека, свято отстаивающего идеалы православия, и знавшего, что за ним, в любом случае, стоит войско его единомышленников⁵⁴.

Однако в Литве Курбскому пришлось столкнуться с совершенно иной ситуацией. В этом государстве, как известно, издавна было множество православных. Но позиции видных литовских православных деятелей далеко не совпадали с позициями самого князя. О них он говорит: «здесь живут люди грубые, душевно неопытные, да к тому же еще и маловерные»⁵⁵. Курбский позиционировал себя, как истинного «борца за православие». И эту борьбу он вел путем перевода с латыни на старославянский язык священных книг, поскольку отсутствие этих переводов давало католикам весомый повод говорить о том, что языком истинной веры является именно латынь. Князь собирает вокруг себя кружок единомышленников, вместе они переводят и издают множество книг (так, к примеру, ими был издан целый свод житий святых). Сам Курбский осваивает латынь для расширения своих возможностей, однако его современники писали, что этот язык князь изучил в самом примитивном варианте, и все его переводы представляли собой просто-напросто грубый подстрочник. Тем не менее, он продолжал свою деятельность и активно полемизировал с другими издателями духовных книг, и, конечно, представителями других христианских церквей. Несмотря на свои изначальные неудачи, к концу жизни Курбский превратился, в глазах других, в большого авторитета в вопросах богословия. К нему даже часто обращались за советами и помощью⁵⁶.

Несомненно, что такое сильное стремление Курбского отстоять свою веру является вполне обычным для существовавшей эпохи с ее вечной идеей провиденциализма. В творчестве князя провиденциализм прослеживается повсюду, а вот способы, с помощью которых он обличает отступников от истинной веры, с течением времени меняются. Попытаемся иллюстрировать все вышесказанное, основываясь на источниках.

Итак, в своем первом послании Ивану Грозному, Курбский еще никак не испытал на себе влияние чуждой среды, и поэтому выступает лишь как человек, исповедующий более правильные принципы поведения. С царем он говорит, сохраняя остатки субординации, и только пытается вразумить его. Князь, конечно, совершает все свои дела, в том числе и военные, велением Господа⁵⁷, и рассчитывает только на его помощь⁵⁸, а вот царь, «от Бога препрославленный»⁵⁹, отступил от истинной веры, и более не хочет вести свой народ в Царствие Небесное. Напротив, он уничтожает «кристьянских предстателей»⁶⁰, «душу за тя (за царя) полагающих»⁶¹ и, кроме того действует, «нарушающи и попирающи аггельский образ»⁶². Курбский приходит от происходящего в ужас и грозит царю многочисленными карами, приводя в свидетели многочисленных царских злодеяний Иисуса Христа⁶³.

Во втором послании уже намечаются некоторые изменения. В частности князь упрекает Ивана IV в том, что тот в своем ответе «со многою яростию и лютостию»⁶⁴ и с использованием цитат, которых «ото многих священных словес хватано»⁶⁵ обвиняет его, «неповиннаго мужа, ото юности некогда бывшаго вернаго слугу твоего (царя)»⁶⁶, и так «смирившегося уже до зела»⁶⁷. Курбский сосредотачивается уже на манере написания царем послания, обвиняя его в недостаточном умении цитировать священные тексты, и искренне недоумевает, почему же такие неправильно выстроенные обвинения применяются к нему, ни в чем не виноватому. Он как будто совершенно забывает о том, что сам развязал спор с царем и вынудил его к ответу. Но еще больше проявляются изменения, произошедшие с князем, когда он говорит, что «понеже за благодатию Христа моего и язык маю аттически по силе моей наказан, аще уже || и во старости моей зде приучихся сему»⁶⁸, таким образом хвастаясь знанием языка, который является основным для католиков, а не для православных. И такое хвастовство вполне объяснимо – Курбский собирается продемонстрировать Ивану, что он, ради поднятия авторитета православия в Литве, выучил латынь, позволяющую ему заниматься душеспасительной переводческой деятельностью, в отличие от царя, который «мучащи и обидящи праведников»⁶⁹.

Со страниц обширного третьего послания на нас уже смотрит совершенно другой человек, причисляющий себя к числу мужей, которые «не токмо внешной философие искусны, но и во священных писаниях силны»⁷⁰ (немного погодя, он, правда, вскользь упоминает о том, что и Иван силен в знании Священного Писания⁷¹). Курбский считает себя правоверным христианином, и указывает царю на то, что «кто християнина правовернаго оклеветует, не того оклеветует, но самаго духа святаго, пребывающаго в нем, и грех неисцелимый на || главу свою сам привлачит»⁷². По его мнению, только один раз во время правления Грозного все было хорошо - «во время благочестивых твоих дней вещи тобе по воле благодати ради божии обращалися за молитвами святых и за избранным советом нарочитых синглитов твоих»⁷³. На примере этой цитаты мы видим и некоторые черты политических взглядов Курбского. Он считает, что власть царя должна быть ограничена, ведь царь – по сути всего лишь первый среди равных, представитель власти Господней на грешной земле⁷⁴. При помощи цитат из Священного Писания, князь оправдывает и свое бегство из отечества – ведь он не хотел стать человеком, который «противящеся господню словеси: «Аще, рече, гонят вас во граде, бегайте во другий»⁷⁵. Ведь из этих слов, по его мнению, выходит, что «к тому и образ господь Христос, бог наш, показал верным своим, бегающе не токмо от смерти, но и от зависти богоборных жидов»⁷⁶. Тем более, приводя отрывок из «Парадоксов» Цицерона, который содержит мысль автора о том, что с его изгнанием из Рима была изгнана республика⁷⁷, он сравнивает таким образом себя с Цицероном в значении собственного изгнания из отечества. Снова ссылаясь на Библию⁷⁸, Курбский отвечает царю на обвинение в предательстве, выразившемся в его участии в походах против Руси. Все выглядит очень просто – он (Курбский) прав, поскольку «не от поганских, но от християнских царей заповедание исполнях, заповеданием их хождах»⁷⁹. В конце послания князь напоминает царю о том, что «святыня господня на помощ бывает предобрым и богоугождающим, а прескверным и презлым кровопийцам сопротив обретаетца»⁸⁰, имея, по-видимому, в виду частые стремления Ивана искупить свои многочисленные грехи, что, по мнению Курбского, бесполезно.

Интересную информацию можно извлечь и из «Сказания о Флорентийском Соборе»⁸¹. Вследствие компилятивного характера данного источника, личность автора прослеживается только в его собственноручном предисловии. Тем не менее, само появление подобного произведения в творчестве Курбского наводит нас на мысль о попытке осмысления им исторической миссии православия. И князь, опять же, считает себя здесь в некотором роде носителем света, упирая на то, что именно он, недостойный, издает такую важную книгу, которой до сих пор нет «въ русской исторiи, яко мню, невѣдѣния ради или тогдашняго ради гоненiя внезапнаго и прелютаго»⁸²

«История о великом князе Московском», которая, судя по дате своего написания, должна была бы явиться дальнейшим продолжением развития рационалистических взглядов ее автора, не совсем соответствует этому тезису. Она вся насквозь проникнута провиденциальными воззрениями князя, постоянно употребляющего вводные фразы-клише, наподобие «с Божьей помощью»⁸³. Основной прием, используемый автором для обличения царского отхода от веры – перечисление новопреставленных мучеников. Причем заметно, что с какой-то стороны, к их числу причисляет себя и сам Курбский, непонятно только, по какому праву – ведь он бежал от царского гнева за рубеж, в отличие от тех, кто претерпевал мученическую смерть, оставшись в России. При всем при этом мы уже не видим никаких укоров в незнании Священного Писания или неспособности грамотно построить свою письменную речь. Все обвинения пропитаны злобой и ненавистью к царю и его клевретам, выражаемой чаще всего словом «зверь» или «губитель земли Святорусской». О поляках и литовцах князь уже отзывается не так прекрасно, как в письмах к царю, в частности он говорит о том, что «у польской шляхты вместе с королем ее был гнуснейший обычай: выпивать и спать до полудня, к чему был приучен весь королевский двор»⁸⁴. Объяснение мотивов подобных изменений в концепции князя приведено Р.Г. Скрынниковым: Курбскому было необходимо противопоставить обещанной царем анафеме, распространяющейся на всех беглых и опальных людей, Сказание, оправдывавшее новых мучеников⁸⁵. К этому стоит добавить еще и элементарную тоску по родине, от которой «зверь» оторвал «несчастного праведного христианина».

Итак, основываясь на источниках, можно увидеть, что православные догматы, еще со времени жизни Андрея Курбского в России, продолжали оказывать на него влияние уже во время нахождения в эмиграции. Но произошло некоторое переосмысление князем своей миссии на земле – из простого раба божия, он сам превратил себя в проповедника учения Господа и развернул широкую просветительскую и переводческую деятельность.