Ольга и Агафья.
Появляется Агафья Матвеевна еще в конце первой части под безликим определением «хозяйка», кстати и некстати одолевая Обломова заботами о рубашках, пирогах, платках и прочем. Но лишь с уходом со сцены Ольги писатель раскрывает нам душу второй главной героини. На самом деле душой этой, на первый взгляд, недалекой женщины, овладевает любовь. Как все ценное и вечное в мире, она происходит медленно и внешне незаметно.
Малограмотная чиновница сумела оценить в «барстве» лучшие черты Обломова – доброту, внутреннее достоинство, независимость: «…Илья Ильич ходит не так, как ходил ее покойный муж, коллежский секретарь Пшеницын, мелкой, деловой прытью <…>, не трясется от страха, что опоздает в должность, не глядит на всякого так, как будто просит оседлать его и поехать, а глядит он на всех и на все так смело и свободно…» А оценив, посвятила себя преданному служению. Их совместная жизнь удивительно напоминает картину, которую начертала во время последнего свидания Ольга Ильинская: «…С тобой мы стали бы жить изо дня в день, ждать Рождества, потом масленицы, ездить в гости, <…> не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб сегодня походило на вчера». Ольга предупреждает: «Разве это жизнь? Я зачахну, умру... за что, Илья?» Этой жизнью начала жить Агафья Матвеевна – и «лицо ее постоянно высказывало <…> счастье, полное, удовлетворенное…» Почему?
Не случайно имя-отчество героини напоминает нам о матушке Гончарова, тоже «образцовой хозяйке», Авдотье Матвеевне. Она не стремится выйти за пределы дома, но в домашнем хозяйстве открывается настоящий талант этой скромной женщины. Мастерство и увлеченность придают повседневному облику Агафьи Матвеевны античную величавость.
Агафья Матвеевна не пытается переделать любимого человека, принимает его таким, какой он есть. И если для счастья Обломову необходим халат – она позаботится, чтобы халат был самый лучший.
Любуясь ее женской самоотверженностью и преданностью, Аполлон Александрович Григорьев полемически заявлял, что «уж если между женскими лицами г.Гончарова придется выбирать непременно героиню – беспристрастный и не потемненный теориями ум выберет, как выбрал Обломов, Агафью Матвеевну – и не потому только, что <…> что она хорошо готовит пироги, – а потому что она гораздо более женщина, чем Ольга».
Но, как и Ольгу, эту героиню нельзя назвать идеальной. Доброта и наивность приводят к тому, что Агафья Матвеевна, сама не сознавая того, становится «злым гением» Обломова (догадка А.В. Дружинина). Бедная чиновница не подозревает, что является главным действующим лицом мошеннической проделки Тарантьева и «братца» с целью разорить непрактичного барина. Обнаружив недостаток у Обломова денег, она помчалась… к братцу же. «Но там<…> денег ей не дали, а сказали, что <…> у Ильи Ильича есть вещи <…> так что может заложить <…>. Она умом сердца поняла, сообразила все и взвесила… свой жемчуг, полученный в приданое, вскоре за жемчугом достала она из заветного сундука фермуар (ожерелье с застежкой), потом пошло серебро, потом салоп». Гончаров, словно вскользь отмечает, что слово «жемчуг» Пшеницына произносит как «земчуг» – уже одно это говорит, как далека она от всякого понятия роскоши. Гораздо больше тревожит ее то, что «халат на Обломове истаскался и, как ни заботливо зашивались дыры на нем, но он расползается везде <…>: давно бы надо новый».
Простодушная гордость мешает ей пожаловаться чужому человеку, и поначалу Штольц считает Пшеницыну одной из участниц мошенничества. Нескольких минут разговора с ней помогли проницательному Андрею Иванычу «разгадать тайну Агафьи Матвеевны», и тогда «взгляд пренебрежения, почти презрения, который он кидал на нее <…>, сменился взглядом любопытства, даже участия». В этот второй приезд Штольц снова меняет жизнь Обломова в лучшую сторону. Узнав, что его друг попал в западню, он обращается за негласным содействием к знакомому генералу, оказавшемуся по счастливой случайности начальником Тарантьева. Способ чисто русский, действенный, однако практически-пошлый. Добролюбов, разобрав данный эпизод, заметил, что «судя по этому случаю, Штольц не дорос еще до идеала общественного русского деятеля».