1.4. Теоретические модели коммуникации

В диалоге существует лишь одно-единственное прелом­ление лучей мысли — это преломление создает собесед­ник, как зеркало, в котором мы хотим снова увидеть наши мысли в возможно лучшей форме.

Ф.НИЦШЕ [1990: 412]

Любое исследование языка и общения опирается на ту или иную модель ком­муникации (каковых обычно выделяют три — см.: [Schiffrin 1994: 386 — 405]),

в соответствии с которой определяются такие категории, как коммуникация и информация, их разный статус в теоретических построениях.

1.4.1 Информационно-кодовая модель коммуникации

Ярким примером теоретического подхода, отдаю­щего приоритет информации, стала кодовая мо­дель коммуникации. Свою реализацию она обре­ла в кибернетической схеме Шеннона и Уивера

[Shannon, Weaver 1949; ср.: Богушевич 1985: 42; Каменская 1990: 17; Гойхман,

Надеина 1997: 14]:

Эта модель демонстрирует возможность воспроизведения информации на другом конце цепочки благодаря процессу коммуникации, осуществляемому посредством преобразования сообщения, неспособного самостоятельно пре­одолеть расстояние, в сигналы кода, которые можно транслировать. Шум и помехи в канале связи могут исказить сигнал и даже перекрыть его. Если канал чист, успех коммуникации в основном зависит от эффективности ра­боты (де)кодирующих устройств и идентичности кода на вводе и выводе.

33

Адаптированная для представления человеческой речевой коммуникации информационно-кодовая модель остается в принципе той же: говорящий («от­правитель») и слушающий («получатель») оба обладают языковыми (де)кодирующими устройствами и «процессорами», перерабатывающими и хра­нящими мысль или «информацию» [Кибрик А. E. 1987: 37; Почепцов 1986: 5]. В устной речи «сигнал» акустический, а «канал связи» — любая физическая среда, проводящая звуковые волны. Такой взгляд на речевую коммуникацию основан на двух тезисах: во-первых, каждый национальный язык (хинди, анг­лийский, русский и т. п.) является кодом; а во-вторых, эти коды соотносят мысли и звуки [ср.: Жинкин 1982; Tsui 1996].

Кибернетическая модель возникла в годы революционного развития телекоммуникационных технологий, но два основополагающих тезиса, на которых она держится, имеют куда более долгую историю в науке о языке. Эти идеи можно найти у Аристотеля [1978], авторов грамматики Пор-Рояля и др. Точка зрения на языковую коммуникацию как (де)кодирование мыслей в звуках так глубоко укоренилась в западной культуре — «entrenched in Western culture» [Sperber, Wilson 1995: 6], что стало просто невозможно относиться к ней как гипотезе, метафоре, а не как к абсолютному факту. Для иллюстрации один пример: «The speaker's message is encoded in the form of a phonetic representation of an utterance by means of the system of linguistic rules with which the speaker is equipped. This encoding then becomes a signal to the speaker's articulatory organs...» [Katz 1966: 104; ср.: Harris 1991; Bavelas, Chovil 1997]. И все же кодовая модель остается именно гипотезой с хорошо известными преимуществами и не столь хорошо известными недостатками [см.: Schiffrin 1994: 391; Sperber, Wilson 1995: 5—6].

По мнению многих авторов [Harris 1981 ; Harris, Taylor 1989; Joseph, Taylor 1990; Davis, Taylor 1990; Gethin 1990; Schiffrin 1994; Sperber, Wilson 1995], утверждению данного взгляда на язык способствовал рост авторитета се­миологического [Соссюр 1977; ср.: Волошинов 1929; Васильев 1989] или семиотического [ср.: Сусов 1990; Peirce 1965; Morris 1971; Escudero, Corna 1984; Eco 1986; Tobin 1990; Sebeok 1991 и др.] подхода, экстраполирующего кодо­вую модель вербальной коммуникации на прочие формы коммуникации. Цветан Тодоров [Todorov 1977] видит истоки этой традиции в трудах Св. Авгу­стина, который вопросы грамматики, риторики, логики и герменевтики рас­сматривал в единой теории знаков. Данный подход воплотился в некоторых психологических течениях [см.: Выготский 1934; 1982]. Распространение кодовой модели в антропологии, филологии, социологии и других социальных науках стало воистину «общим местом», по крайней мере, в Европе и Север­ной Америке.

34

Но кодовая модель (в своем семиотическом обрамлении) не может аде­кватно описывать реальные процессы коммуникации на том или ином есте­ственном языке. Ясно, что понимание предполагает нечто большее, чем толь­ко декодирование — само по себе декодирование локализуется там, где аку­стический сигнал переходит в языковой образ, однако интерпретация выска­зывания на этом этапе не заканчивается.

Если принять точку зрения на язык как на код, то знаковой основой опре­деленного языка должно быть соответствие фонетических репрезентаций се­мантическим, что большей частью сделано в генеративных грамматиках, но между этими семантическими репрезентациями и «мыслями» или смыслами, передаваемыми высказываниями в процессе общения, «дистанции огромного размера». Кроме того, кодовая модель ограничивает сообщения только теми мыслями, которые говорящий излагает намеренно. Многие исследователи предлагают различать «коммуникативный материал» или то, что сообщается намеренно, в соответствии с интенцией автора [goal-directed — МасКау 1972], и «информативный материал» — то, что может быть воспринято независимо от того, хотел ли этого говорящий или нет [Schiffrin 1994: 392; ср.: Ekman, Freisen 1969].

Кодовая модель может быть кратко описана следующим образом: роли участников — отправитель и получатель, сообщение содержит информа­цию о положении дел или «мысль» [Кибрик 1987: 37; Почепцов 1986: 5] гово­рящего, которую он намеренно передает слушающему; они оба владеют ко­дом (знаковой системой языка), конвенционально соотносящим звуки и зна­чения. Эта модель покоится на фундаменте примитивной интерсубъектив­ности: цель коммуникации — общая мысль или, точнее, сообщение (shared message); процесс достижения этой цели основан на существовании общего кода (shared code). И то, и другое предполагает большую роль коллективного опыта: идентичных языковых знаний, предшествующих коммуникации.

И как научная метафора, «языковая игра», и как теория кодовая модель коммуникации принадлежит старой «онтологии Ньютона». Ее эвристическая ценность ограничена семиотическими подходами к изучению языка, а ее сла­бости более всего сказываются на семантико-прагматическом уровне.