Жизнь духа питается смертью тела, либо в огненном вихре костра, либо аскетическими практиками умерщвления плоти. Уничтожается тело — спасается душа.

С приходом машинной цивилизации возникает механическая жертва, жертва Машины. Последнее не оговорка. Жертва именно машины, а не человека машине. Поясню. На первый взгляд вся история техники открытий и изобретений преисполнена пафоса жертв первооткрывателей — первых летчиков, подводников, автомобилистов, рабочих, попавших в жернова несовершенной техники

Путь цивилизации, путь Машины есть путь искушения человека им же самим изобретенными орудиями; дьявольская гордыня от своего всесилия над природой пьянит. Человек не заметил, когда машина из средства воздействия на природу превратилась (равно как и власть от имени народа часто отрывается от него и ему же и противостоит) в средство, а затем и самоцель. Новые боги — боги инструментов (шестерни, циркули и т.п. предвестники надвигающейся цивилизации) — взметнулись на фронтоны домов и очутились в руках богов классической древности.

Машина эта — травести гордыни — требует нового вида жертвы — жертвы тотальной. Как всепроникающе ее господство, так и жертва ее трансформируется из жертвы отдельного изобретателя и первопроходца в жертву целых народов, которых съедает «цивилизаторский аппетит капитала», число которых неустанно уменьшается, как уменьшается число видов животных, птиц, растений. Освенцим — это концентрированная идея фабрики по уничтожению не только тела, но и духа: памяти народа. Сама идея уничтожить некоторые нации и народы питается цивилизаторской миссией, сметающей малые народы, стирающей различия и границы, уничтожающей самобытность, вестернизирующей огромные регионы. Под идеей уничтожения проглядывает техническая возможность и реальность таковой. Мысль А. Кожева о том, что реальность — лишь то, о чем говорят, обернувшаяся последовательным рядом идей об исчерпанности и фальсифицируемости искусства, культуры и означаемой реальности, совпадает с линией размышления о значении (обозначении) жертвы. Смерть культуры и смерть культурной жертвы. Не понять, что было причиной, а что следствием, что, вперед назвавшись, вызвало к жизни «достаточное основание» причины. В знаковой теории постструктурализма в неотделимом друг от друга процессе «кровообращения» предметности в образность и образность в предметность выделяется и фиксируется венозный путь выведения образов.

Тонкие демокритовские образы предметов, сохраняющие с последними симпатическую связь, а не гипостазированные знаки, не пиршество произвола означающих, точнее изображают картину жертвоприношения. Оно представляет собой «корпусно-волновое» пространство обмена, превращения и взаимодействия мира вещей и мира образов, иными словами, оно есть ловушка всепронизывающего знака-нейтрино, где зримо можно увидеть не только юберовско-мооскую коммуникацию сакрального и профанного миров, но и ту гипотетическую декартовскую шишковидную железу, в которой контактируют протяженная и мысленная субстанции, где, наконец, наперекор антиреференциальной теории сигнификации тела исторгают знаки, а знаки включаются в тела, образуя материально весомое поле, которое полно смыслов. Таким образом жертвой вершится покой мира и устанавливается его центр и порядок. Самоубийцы, сумасшедшие, наркоманы, преступники — «привычные вывихи культуры» — являются свидетельством того, какую жертву платит общество, втягиваясь в общий цивилизационный процесс. Последнему противостоит набирающая силу тенденция осознания истинной ценности полнокровности традиционной культуры и «кровнородственного» единства всех обитателей планеты.

По-видимому, в конечном счете, бунт «кровожадной» культуры вынудит человека западной цивилизации принести на алтарь новой общности свой новоевропейский индивидуализм, свою атомарность и отъединенность. Логос машины сменит технология желаний, в силу того, что стало очевидным: techne репрезентирует Bios в той же мере, в какой биология — Логос. В технологии желаний Bios осуществляет свою волю, реализуя себя, посредством «обмана» природы, — в биологии, напротив, Логос репрезентирует жизнь, позволяя ей быть представленной лишь в модусе рациональности, в рамках которой все труднее и труднее держаться

Человечество владело технологией удовлетворения желаний за долго до того, как желание стало проблемой индивидуальности. И, как это не парадоксально, виртуальная реальность — форма современного протеза желаний — в радикальной противоположности исходному проекту компьютеризации принципиально приостанавливает рефлексию и дает редкий опыт включения человеческой сингулярности в утраченную архаическую общность.

Технология осуществления желаний прорывает любую лингвистическую гомогенизацию субъективности и редукцию ее до означающего; она бережно снимает с текста и врачует раны Означаемого. Технология сборки новой реальности отрабатывается на самой доступной, самой возможной виртуальной реальности. Она — ревокация архаики. Ибо вначале анилин, которым обильно истекает кинематографическая жертва, а затем смерть героя компьютерных игр, десакрализуя смерть, низводят ее событие до чувства, с которым современный человек воспринимает из окна автомобиля мелькающие столбы ограждений.