1990 Года и умер естественной смертью, когда необходимость в самиздате отпала. Всего

вышло более 50 номеров. "Часы" имели унифицированный вид (объем каждого номера -

около 300 машинописных страниц) и структуру отделов, напоминавшую официальные

"толстые" журналы. Ведущий раздел - проза. Главный принцип "Часов" - предельная

открытость и демократизм: любой автор, принесший свою рукопись в журнал, имел право

на одну публикацию. В случае, если публикация признавалась успешной, он становился

постоянным сотрудником. Кроме Иванова, в редакцию "Часов" вошли искусствовед Юрий

Новиков и критик Борис Останин, вливший в это издание свежую струю модернистских

интересов и острополемической дискуссионности. Статья Останина (написанная

совместно с Александром Кобаком) "Молния и радуга" обозначила на рубеже 80-х годов

новый этап развития поэзии, противопоставив эмоциональный прессинг ("молния")

андеграунда 60-70-х эстетическому плюрализму ("радуга"), полистилистике нового

литературного поколения. "Часы" существовали за счет сети постоянных подписчиков,

постепенно вокруг журнала образовалась устойчивая референтная группа, стали

проводиться читательские конференции, даже была учреждена премия имени Андрея

Белого за лучшие самиздатские публикации. Среди ее лауреатов - Гройс, Евгений

Шифферс, Миронов, Эрль, прозаик и фотограф Борис Кудряков.

В то время в Ленинграде было так много самиздатских авторов, что издательского

пространства "Часов" на всех явно не хватало, и в качестве альтернативы возник другой

"толстый" журнал - "Обводный канал" (ред. Кирилл Бутырин и С.Стратановский),

отличающийся от "Часов" более строгим художественным отбором и более определенной

религиозно-философской и эстетической позицией. "Обводный канал" просуществовал

почти 10 лет, регулярно публикуя самиздатскую прозу, социологические и философские

статьи, поэзию с интеллектуально-философским уклоном.

К началу 80-х в Ленинграде насчитывалось около десяти самиздатских литературных

журналов. Среди них - "Северная почта" (ред. С.Дедюлин и В.Кривулин), посвященная

исключительно проблемам теории и практики поэтического языка. Здесь публиковались и

"ахматовские сироты", и совсем молодые поэты, и материалы по истории и теории

русской поэзии XX века, а также рецензии. Было издано восемь номеров, после

насильственной эмиграции Дедюлина журнал перестал существовать.

В то же время возник прозападный "Митин журнал" (ред. Дмитрий Волчек),

ориентированный на культуру постмодерна и печатавший как оригинальные тексты, так и

переводы поставангардных авторов. "Митин журнал" дожил до перестройки и

продолжает выходить по сю пору - уже в типографском исполнении, под редакцией

Ольги Абрамович.

Закат самиздата

Внутри андеграунда уже в конце 70-х четко обозначились две различные субкультуры -

московская и ленинградская. Ленинградская субкультура действовала в рамках

традиционного для России словесного поля, создаваемого взаимодействием "толстых" и

"тонких" журналов, альманахов и антологий. Самиздатская книжно-журнальная сеть

Ленинграда была как бы зеркальной копией, негативным отображением весьма

разнообразного и развитого подцензурного словесного пространства. Сам характер

ленинградских самодельных изданий, тяготевших к обстоятельности и имитировавших

энциклопедичность, неотделим от музеефицированных перспектив этого города. Каждое

уважающее себя издание стремилось походить на памятник. Такова, скажем, последняя из

ленинградских самиздатских антологий - "Острова", составленная в 1982 году

Ю.Колкером и Э.Шнейдерманом. Их выбор отмечен пассеизмом и ностальгией, каким-то

классицистическим унынием, несмотря на искреннее желание составителей представить

полную и исчерпывающую картину последних десятилетий подпольной питерской

поэзии.

Москвичи пошли по иному пути. В Москве не было жесткого водораздела между

официальным и неофициальным литературными мирами (о чем свидетельствует пример

"Метрополя"), культурное пространство в столице не двоилось, но существовало

множество стадий плавного перехода от подполья к официальному признанию. И поэтому

все попытки организовать регулярный литературно-художественный самиздат, создать

собственный журнал, как это происходило в Ленинграде, оканчивались до перестройки

малоуспешно. Почти не был известен, например, замечательный своей основательностью

МАНИ ("Московский архив нового искусства"), - материал, упакованный в невероятной

толщины папки, изготовленные в трех экземплярах и хранившиеся у трех инициаторов

издания (среди них - Лев Рубинштейн)..

Грань между самиздатом и "нормальными" книгами окончательно стирается в конце

перестройки. Такие московские машинописные журналы, как "Вавилон" Дмитрия

Кузьмина или "Пост", выходившие в конце 80-х - начале 90-х годов, - это уже

эстетический жест, жанровое и стилистическое указание на предшествующую культурную

традицию. Так дети прощаются с отцами - с некоторой завистью, но без горечи и

сожаления.

Вхождение самиздатских авторов в "нормальную" литературу оказалось процессом

сложным и мучительным, особенно для писателей петербургской школы. Утратив

самиздатское журнальное поле, они не приобрели взамен столь же широкой и свободной

возможности публиковаться, как это было в ситуации множества неподцензурных

изданий.

Гораздо легче приняли новую ситуацию, скажем, московские концептуалисты. Они не

были ориентированы столь жестко на определенную культурную традицию и среду.

Утрата подпольного состояния означала для них лишь то, что круг их читателей и

слушателей в период перестройки расширился чисто количественно. А затем, когда

последовал спад интереса к литературе внутри страны, репутация их была уже настолько

несомненной, а граница между современной русской и западной культурами стала

настолько зыбкой, что такие авторы, как Пригов, Рубинштейн или Тимур Кибиров, легко

нашли собственную экологическую нишу в западном литературном истеблишменте. В

каком-то смысле такая способность к выживанию - тоже следствие сурового

самиздатского опыта, позитивная его сторона.

Исчезнет ли в XXI веке русский самиздат? Выполнил ли он в нашем столетии свою

культурную миссию и можно ли о нем вообще говорить в прошедшем времени? Мы живем

в другой стране, живем по другим законам, и отношение к свободному слову у нас

радикально изменилось. Но это не означает, что самиздат кончился. Не исключено, что

когда сеть персональных компьютеров станет в России такой же повседневной культурной

реальностью, какой были библиотеки, пишущие машинки и папки с самиздатскими

текстами в 60-70-х годах, - тогда возникнут новые формы свободных словесно-

художественных связей между людьми. Формы, которые теперь трудно представить, но

которые функционально будут играть ту же роль, какую играл самиздат на протяжении

почти всего нашего века.