Тема 12. Психология мотивации

верждаю, что ее нет. Она есть, но это удивительно, <...> и, если она случа­ется, это большое чудо. <...> Представьте себе, сколько вещей должно сойтись вместе, чтобы мы были живы теми частями нашей души, которые жаждут жизни, <...> чтоб они встретились <...> как раз с тем, что им нужно именно в данный момент и в данном месте! <...>

Вот отсюда и начинается мысль, или философия. Мысль рождается из удивления вещам как таковым, <...> из душевного потрясения. <...> Она есть такое твое состояние, посредством которого ты себя не прослав­ляешь, не украшаешь, не компенсируешь в себе какие-то недостатки, не прилепливаешь себе павлиньего хвоста, <...> не наказываешь кого-нибудь другого, <...> не соперничаешь <...> и т.д. Сколько в истории было пер­сонажей, <...> когда через мысль просто канализировались комплексы, зависть, гнев, претензии к миру, желание самоутверждения. <...> И тогда вы поймете, что если есть мысль, то она может быть только чистой <...>, а чистая мысль в человеческих руках - невозможная вещь. <...>

Есть одно прекрасное письмо Платона, <...> которое было адресо­вано Дионисию, тирану Сиракуз. <...> До Платона дошли слухи, что Ди­онисий распространил <...> политический трактат, в котором он излагал идеи о государстве и при этом ссылался на то, что они являются якобы развитием идей Платона. <...> Платон вдруг говорит: в том, как вы пише­те, ясно видно, что это пишет человек, который хочет показать себя мыс­лителем <.„> и приобрести славу, а не вспомнить. Потрясающее словосо­четание. <...> Здесь сталкиваются неожиданные термины. С одной сто­роны, выскакивает слово «вспомнить», что приводит к <...> сгущению контекста в парадокс. И затем идет второй знаменательный парадокс. <...> Платон говорит: у человека, который мыслит для украшения себя мыслью, <...> не может быть ссылок на писания Платона - о чем в дей­ствительности мыслит Платон (а идеальное государство - предмет его мышления), не может быть ничего написанного. <...> Выразить письмом мысль невозможно, мысль невыразима. <.„>

У Ницше обрисован идеал сверхчеловека, который тоже невозможен и утопичен. И Ницше знал, что сверхчеловеками мы не станем, но, стре­мясь быть сверхчеловеками, мы станем хотя бы людьми. <...> В этом смысле философ или мыслитель есть граничное существо, представитель того, что нельзя выразить. <...> Как-то в 1918 году в Лондоне в корот­кий период совместного труда Рассела и Витгенштейна я не помню кто из них в сердцах <...> сказал, <...> что логика - это ад. И я тоже вам

стороне угнетенных и обиженных. В действительности же (что странным образом оказа­лось незамеченным) в этом романе происходит как раз полное выворачивание такой позиции. <.„> За бедностью и нищетой чаще всего скрывается зло, высокомерие и нена­висть к окружающим. Т.е. в этом романе представлен тип человека, который может лишь наказывать окружающих своей бедностью, несчастностью. Оказывается, желание добра даже у самых в психологическом смысле добрых людей порождает вокруг них такое зло, какое едва ли снится отъявленным злодеям.

^{Мамардашвили М.К. [Об искусстве осмысления апории] 291}

могу подтвердить: философия, или мысль, - это действительно похоже на ад. <...> С этим связан жуткий труд мысли: <...> мысль доступна чело­веку на пределе напряжения всех его сил. <...> Декарт в свое время счи­тал, что мышление <...> есть нечто, чем можно заниматься четыре часа в месяц, а остальное время отводить другим делам. <...>

Повторяю, удивление лежит в основе философии. <...> Наверняка каждый из вас испытывал чувство хрупкости окружающего. Это ощуще­ние, часто посещающее нас в молодости, связано с убийственным созна­нием необъяснимой <...> и как бы абсолютной обреченности на гибель всего прекрасного, <...> благородного. <...> Все отвратительное живет и процветает, <...> а это на минуту промелькнет и рассеивается, как бы его и не было. И конечно, выражение Гете «Остановись, мгновенье, ты пре­красно!» вовсе не гедонистическое <...> выражение такого чувства, <...> за этим стоит сознание действительно странной какой-то и непонятной обреченности всего высокого и прекрасного. Оно как бы не держится ни на чем, не на чем ему держаться.

Только у существ и только в таком мире, где хрупко и неминуемо обречено все высокое и благородное, есть и возможна мысль, потому что <„.> они <...> находятся в точке <...> на какой-то бешено закрученной кривой, окруженной хаосом и гибелью. <...> Почему и зачем вообще -здесь я переверну вопрос так - нужно трудиться? Почему не все прямо? <...> Например, я добр, хочу добра. <...> Почему <...> история показы­вает, что хорошие намерения оборачиваются злом? <...> Непонятно и уди­вительно! <...> Вы прекрасно знаете, что можно написать роман с самы­ми лучшими намерениями, <...> а он будет сеять порок в силу того, что плохо написан. <...>

Поставленные вопросы явно указывают на то, что нечто, называемое мыслью, <...> я <...> буду расшифровывать как <...> место человека во вселенной и, конечно, <...> человека, существо загадочное. <...> Даже если мы не разгадаем эту загадку, <...> повозившись с ней, мы кое-что все-таки <...> поймем.

Вспомним чувство невыразимости, связанное с прустовской темой «неизвестной родины», с ощущением <...> какой-то ностальгической от­страненности от того, где мы живем, с кем связаны, от нашей страны, <...> географии, <...> обычаев. За этой <...> отстраненностью, несомненно, сто­ит отблеск чего-то другого. Это и есть первый отблеск мысли. <...> Это ощущение свойственно человеку вообще. О нем можно забыть, но не быть его не может. <...> И свойственно оно человеку по той простой причине, что люди стремятся жить. Хотя <...> жизнь есть нечто, <...> о чем нико­гда нельзя сказать <...> определенно, потому что <...> это всегда что-то еще. <...> Оно как бы расширительно. <...> Хотеть жить - это хотеть <...> восполнять или дополнять себя тем, чем мы сами не обладаем.

Допустим, я люблю Нану - существо, наделенное определенными ка­чествами и в силу этих качеств вызвавшее во мне любовное стремление.

_{292 Тема 12. Психология мотивации}

А на самом деле это мое стремление вызвано расширительной силой жиз­ни. <...> Т.е. воспринимаемое мною как связанное с этими качествами в действительности есть реализация чего-то совсем другого; в том числе развитие и восполнение меня тем, чего я не могу сам. Мы ведь с другими хотим воссоединиться именно потому, что посредством других растем, <...> становимся больше самих себя и обретаем те миры, которые сами по себе не могли бы иметь. <...> Если говорить словами героя Пруста, Марсель на самом деле стремится вовсе не к Альбертине, а к миру Аль-бертины, которым нельзя овладеть, как можно было бы овладеть ее те­лом. <...> Чего же мы хотим, когда смотрим на трепещущую поверхность ручья, или на полет птицы, или на улыбку на губах женщины, на ее зову­щие губы? <...> Чем мы владеем? Конечно, мы способны только на духов­ное владение. Как говорил Пруст, физическим обладанием называют то, в чем мы как раз ничем не обладаем. А расширив и восполнив себя спо­собностями, к которым мы сами не могли бы прийти никаким, так ска­зать, саморазвитием, мы обладаем и полетом, и миром птицы, миром по­верхности ручья, миром того, что сказало себя влекущими губами жен­щины. <...>

Это и есть одно из пространств, где уместно начать <...> отличать, что и почему ты любишь. Любишь ли ты Нану потому, что у нее голубые глаза, или ты любишь ее потому, что ты расширяешься? <...> Мы завое­вали следующее различение между реальностью и представлением. Нана любима мною, потому что у нее голубые глаза и она верх совершенства -это представление, а реальность (причем та, которая скажет свое слово в моей судьбе и наложит отпечаток на <...> наши взаимоотношения) - это нечто другое. <...>

Ни из какой совокупности опыта нельзя вывести различие между ре­альностью и представлением о ней. <...> Первоначальной формой «дру­гого» является <...> то, которое выступило в <...> еще невнятной <...> тоске, <...> когда <...> нас охватывает ностальгия и мы ощущаем <...> отстраненность от окружающих нас людей, <...> нравов и обычаев. <...> Не случайно такого рода вещи закреплены в легендах человечества <...> как воспоминание о золотом рае, которого могло и не быть. <.„> Пруст <...> говорит так: всякий рай есть потерянный рай, которого никогда не было. <...> Именно <...> что-то неизвестное, другое, манит нас и вызывает тоску. <...> Эта тоска забудется, она уйдет, но мы ее вспомним, <...> Поэтому <...> мышление у Платона и называется словом «вспомнить». <...> Оно не­обходимо, потому что <...> в воспоминании заложено различение <...> между реальностью и представлением. <...> А иначе нам так и будет ка­заться, что именно качества Наны являются предметом, вызывающим любовь. <...>

Находясь в состоянии невыразимой мысли, мы оказываемся в со­стоянии страсти доказательства миру своего существования, <...> что живем вовсе не случайно, не напрасно. <...> Если бы было иначе, то, ис-

^{Мамардошвили М.К, [Об искусстве осмысления апории] 293}

пытывая, например, чувство любви, мы казались бы себе лишними. <...> Эта неуместность меня в мире и обращает вопрос о мышлении в вопрос о бытии. Попытаемся <...> разобраться в этом, взяв в качестве отправ­ной точки рассуждение такого метафизического¹ поэта, как Осип Ман­дельштам. <...>

Мандельштам был одним из ярких и своеобразных деятелей акме­изма. <...> Словом «акмэ», как известно, греки называли период в жиз­ни человека, когда полностью проявляются его способности и наступает зрелость. Я <...> хочу указать на <...> возможность отличения взросло­сти и невзрослости, или рожденности и нерожденности. <...> Мудрые греки сочли необходимым придумать по этому поводу целую классифи­кацию, элементом которой и является слово «акмэ», обозначающее воз­раст мужа. И Мандельштам <...> провозгласил, что недостаточно создать идеал эстетического <...> человека, что выше его идеал совершенного мужчины. <...> Совершенный мужчина - это уже родившийся <...> - в акмэ. <...> Мандельштам написал манифест <...> под названием «Утро акмеизма», в котором, глубоко ощущая действительную задачу искусст­ва, <...> заявил, что его нервом является <...> уяснение, в каком от­ношении искусство стоит к <...> предназначению человека. Что филосо­фия искусства - это <...> философия в самом искусстве в той мере, в ка­кой оно строится так, когда реализуется сам человек.

В <...> манифесте мы встречаем такие слова: «Существовать -высшее самолюбие художника»². <...> Существовать именно в том, что это ты делаешь, <...> думаешь, <...> чувствуешь. Ведь чаще всего мы живем чужой жизнью, <...> думаем чужие мысли, питаемся отходами чужих чувств. Мандельштам обращается к художникам: <.„> «Любите существование вещи больше самой вещи и свое бытие больше самих себя»³. Очевидно, в этом и состоит искомое нами различие. Но <...> что значит это «больше самих себя» <...>? Если есть «Я—сам», у которого полумысли-получувства, то это все-таки Я, но не существующий. <...>

Мысль есть нечто, находящееся в области, необходимо <...> и толь­ко существующей. Это <...> философская формула Парменида о тожде­стве бытия и мышления. Он говорил, что <...> только в сущем мысль изрекается, сущее и мысль суть одно. <...> Я утверждаю (вслед за Пар-менидом <...>), что <...> рожденное может и должно быть высказано, <...> тогда как любые психологические состояния человека (в том числе и мысль, взятая как психологическое состояние) не самодостаточны. Если они существуют родившись, то в них уже есть нечто другое, являющееся

¹ В традиционном смысле метафизика - это первофилософия, т.е. учение о бытии. <...> Это слово идет <...> от Аристотеля, который обозначил «Метафизикой» свое сочине­ ние, где речь шла о чем-то, что находилось за рамками физики.

² Мандельштам О. Собрание сочинений: В 4 т. М., 1993. Т. 1. С. 177.

_{3 Там же. С. 180.}

_{294 Тема 12, Психология мотивации}

^{их основанием. Это нечто «что-то другое» нами уже введено - это бытие.}

Представьте себе, что у вас отрешенное ясное сознание, <...> отре­шенность от всякого вашего окружения, <...> всяких обстоятельств ва­шей жизни. Конечно, такого человека очень часто охватывает страх, по­скольку он заглядывает в бездну и чувствует, что принадлежит другой родине, но <...> неизвестной, это какая-то пропасть, ясное присутствие тайны. Таинственно и ясно. <...> Это страх перед акмэ, страх не сбыться, не осуществиться. Сущность его в ощущении тоски, когда мы чувствуем, что наши эмпирически испытываемые состояния недостаточны, <...> что для осуществления себя нет готового налаженного механизма, который срабатывал бы без нашего участия, без того, чтобы я сам прошел какой-то путь. Именно в этот момент, в этой точке, с одной стороны, мы подве­шены в пустоте над зияющей пропастью неизвестной нам родины, кото­рая нам ближе, чем реальный, но инородный мир, а с другой - ощущаем полное отсутствие естественного механизма реализации. И <...> пробле­мы мысли возникают именно здесь, в этом зазоре. <...> Все зависит от того, что именно я предпринял, какой путь прошел, что сделал для рож-дения-себя-в-мысли, а не остался недоумком. <...>

«Сбыться» идентично рождению, которое <...> предполагает органы рождения. Часто ими являются произведения искусства, заключенные в книгах, картинах, музыке. Но еще чаще ими являются и произведения искусного труда, бродящие в наших душах. <...> Тема искусства и тру­да важна здесь для понимания <...> сущности таких органов. В част­ности, человеческое зрение <...> есть рожденное каким-то органом, но этот орган не просто анатомический глаз; чтобы видеть, надо уметь ви­деть, в нас должно родиться искусство видения, ибо только так рождают­ся красота, честь, любовь, <...> т.е. все то, что мы ценим. Они рождаются непрерывно, и потому существует <...> нить преемственности, о которой мы помним. <...>

Значит, <...> есть некоторая область, в которую мы вступаем, если сами над собой что-то произвели и с нами или в нас что-то сделалось, и мы оказались измененными, другими. <...> Эта ситуация зашифрована в символе, с которого начинается <...> «Божественная комедия» Данте. Вы помните, что на середине жизненного пути ее герой оказался в «сумрач­ном лесу». Конечно, «сумрачный лес» - это <...> возраст «акмэ» <...>. В тексте <...> просто сказано: «Земную жизнь пройдя до половины, я очу­тился в сумрачном лесу». Герой движется к волшебной горе, которая символизирует божественную жизнь, рай, предел человеческого духовно­го возвышения. <...> Гора достижима, как ему кажется, простым продол­жением движения, а на его пути появляются звери, в том числе и волчи­ца, из-за которой ему приходится свернуть с него. Волчица в каталоге эле­ментарных символов означает жадность, <...> привязанность к тому, что имеешь или чем обладаешь.

^{Мамардошвили М.К, [Об искусстве осмысления апории] 295}

Каждый человек обладает <...> в первую очередь самим собой, сво­ими возвышенными желаниями. Ведь ты-то знаешь, что у тебя желания чистые и возвышенные, и хочешь взойти на гору. Однако для этого необ­ходимо <...> отказаться от самого себя, даже от хорошего в себе. И Дан­те говорит, что нельзя прийти в конечную видимую точку пути, беря са­мого себя таким, какой ты есть. Оказывается, гора лишь продолжение твоего возвышенного взгляда. <...> Поэтому Данте и говорит, что если ты доволен собой (а наши возвышенные стремления <...> тоже одна из форм самодовольства), то гора, хотя она и перед носом, для тебя недостижима. И герой сворачивает. <...> Нужно нырнуть в недра земли, имея при этом <...> путеводителя <...> Вергилия, и пройти круги ада. И в художест­венном тексте это записано как одно из человеческих испытаний. <...> Для человека душевно грамотного символы говорят, <...> что есть точка, где нужно остановиться в своем движении.

Путь мысли аналогичен. Он прерывает непрерывность нашего сло­жения опыта. <...> Чтобы начать мыслить, в нас должно происходить нечто, что не есть <...> явление природы самой по себе. <...> Психичес­кой способности, которой мы одарены в качестве <...> антропологичес­ких существ, <...> недостаточно, присутствует какой-то другой элемент. <...> Именно в нем я способен посмотреть на себя видящего и различить себя и свое существование. Как в той фразе Мандельштама: <...> худож­ник должен ценить <...> свое существование больше самого себя. Ценить больше - это и значит отличать. Значит, есть еще что-то во мне. Я <...> могу принять это за факт <...> и показать, что <...> когда он есть, мы проходим путь человеческого опыта. <...>

В этом смысле человеческое существо есть существо трансцензу-са. Трансцензус, трансцендирование означает нашу способность выхо­дить за свои собственные пределы. <...> Только трансцендировав себя, можно иметь представления о вещах, их восприятие, что предполагает существо, способное сказать Я, в отличие от животного. <...> А раз так, то и способного тем самым отказаться от самого себя в пользу сущест­вования. Но, если мы способны на это, значит, существование нас - это какое-то другое Я. Их, как минимум, уже два Я. Одно, которое я знаю, — <...> существо с определенными качествами, а другое - какое-то дей­ствительно существующее Я, не тождественное первому. И это второе Я можно увидеть и узнать, только отказавшись от первого, т.е. от самих

_{себя. <...>}

Когда я говорю: кажимость и то, что есть на самом деле, - и став­лю вопрос, откуда вообще появляется такое различение, то тем самым ввожу философию в виде древней метафоры. <...> Это метафора знаме­нитой платоновской пещеры. Представьте себе, что у вас связаны руки и ноги, а голова закреплена <...> так, что вы не можете ее повернуть. Взгляд направлен прямо на глухую стену комнаты. И на нее же за вашей спи­ной источник света проецирует тени предметов. Но, поскольку вы свя-

_{296 Тема 12, Психология мотивации}

заны, у вас нет возможности совершать <...> действия, и <...> вы потра­тите на них сто лет, прежде чем обнаружите, что <...> есть какой-то <...> источник света, который падает на предметы, и тогда сможете узнать, что то, что вы видите, - только их тени. А так вы вполне можете эти тени принимать за реальность, поскольку они движутся. Это и есть платонов­ская метафора человеческой жизни, так как мы находимся в пещере са­мих себя, если чего-то не делаем и не мыслим. <...>

Эта метафора обрисовывает всю ситуацию мысли, когда мыслить -это значит оперировать различением между кажущимся и тем, что есть на самом деле. <...> Мыслить можно и нужно только существующее. Тени ведь <...> отражения, существует что-то другое. Но <..,> откуда тог­да связанный человек (допустим, сам Платон <...>) узнал, что видимое им - это тени? Мне кажется, Платон, отвечая на этот вопрос, сказал бы <...> то же самое, что и другие философы: смысл жизни не находится в самой жизни и всей жизни не хватило бы на жизнь. <...> То, что объединило бы все части опыта и дало бы им смысл, не приходит к нам из опыта и не содержится в нем по частям. <...> Если бы человек имел только опыт, он никогда этого не узнал бы. <...> Как <...> же <...> он узнал, где реаль­ность, а где кажимость, остается тайной, которую мы можем только при­нять как случившийся факт. Религиозные люди в таких случаях гово­рят: «Надо принять это за откровение». <...> Философ тоже принимает <...> этот факт, не пытаясь ответить, откуда он, <...> считает необходи­мым его ясно описать, <...> удостоверить его собой и получить <...> по­следствия. <...>

Ведь у всех нас <...> есть чувство, что наполненность нашего созна­ния предметами, знаками, формулами - это еще не жизнь. Такое интуи­тивное впечатление посещает нас в какие-то моменты, и, <...> значит, нам повезло - мы не совсем еще животные. Посещающее нас <...> чувство, что наше сознание наполнено не живым, а чем-то мертвенным, связано с тем, <...> что всего времени, <...> пространства «случая» недостаточно для смысла, и в определенном отношении всей жизни недостаточно для жизни. <...> Для жизни, очевидно, нужно пережить и то, в чем мы мо­жем и способны сознательно принять смерть. <...> Поэтому символ смер­ти имеет такое большое значение в философии и для <...> актов мысли в самой нашей жизни. <...>

Первым актом мысли является не мысль о чем-то, а как бы ее кон-ституирование самой себя, или рождение. Первый акт мысли - это <...> выделение чего-то, о чем вообще можно мыслить, <...> из которого вид­но, кто мыслит, а кто думает, что мыслит. Я имею в виду греческую ле­генду о встрече царя Креза и философа-законодателя Солона. Напомню

_{вам ее.}

Однажды Солон попал к Крезу и тот, считая себя счастливым, по­скольку он был самый богатый человек, стоял во главе могущественного государства, спросил Солона, ожидая <...> заранее приятного <...> ответа,

Мамардашвили MX, [Об искусстве осмысления апории] 297

что такое <...> счастье и знает ли он действительно счастливого челове­ка. На что Солон ответил: ни о ком нельзя сказать, что он счастлив, пока он жив. Крез обиделся и расстался с Солоном. А затем любимый сын Креза был убит на охоте, <...> сам он попал в плен и, по одним легендам, погиб, а по другим - остался жив на <...> страшных условиях. Но я хочу обратить ваше внимание на то, как рассуждал Крез: несчастье случайно и не связано со мной лично, оно не вытекает из того, как я живу, что ду­маю, что делаю. Он пытался думать о счастье, но, думая, не имел соответ­ствующего предмета мысли.

Солон же, напротив, выделяет такой предмет и, для того чтобы о нем думать осмысленно, <...> вводит тему смерти как символ. <...> В свое время Лев Толстой, сравнивая сознание смерти у крестьянина и у совре­менного ему горожанина, говорил, что для крестьянина она имела смысл, а раз смерть имела смысл, поэтому и жизнь имела смысл. При этом он имел в виду, что горожанин рассматривает жизнь как бег, устремленный вперед: жизнь якобы состоит в том, что постоянно из открытого зева бу­дущего в нее добавляется что-то, <...> постепенно выясняются смыслы, образуются истины и т.д. Но если следующий момент времени увеличи­вает понимание, если, например, эксперимент следующей минуты, более точный, уничтожает результаты сегодняшнего дня, то возникают два воп­роса. Во-первых, какой смысл тогда вообще сейчас работать, если завтра все равно будет лучше, и, во-вторых, и умирать тогда не имеет смысла, потому что умираешь ты все время с поднятой ногой: одна нога у тебя все время поднята, чтобы шагнуть, - и тут обидная подсечка, и ты пада­ешь мертвым. Какой смысл? <...> Конечно, бессмысленно, потому что наша сознательная жизнь совершается всегда, имея параллельно некоторый за­вершенный план бытия, с которым соотносится то, что происходит здесь. Только перед лицом символа смерти я могу придать смысл тому, как я живу. <...> Если в жизнь принята смерть как ее конститутивный момент, а не случайность, тогда о жизненных событиях можно <...> разговари­вать. А без этого <...> разговор <...> никого <...> не убеждает, хотя в него могут вовлекаться все новые и новые голоса, и так до бесконечности. <...>

Попытаемся, например, понять с этих позиций смысл страдания. <...> Мысль <...> появляется, когда есть предмет, о котором можно мыс­лить. Между тем о страданиях люди часто <...> бессмысленно и беско­нечно разговаривают. И в <...> этих разговорах акт мысли, естественно, отсутствует; они сопровождаются псевдоактами мысли, ее симулякрами. Такие люди обсуждают, кто счастлив, а кто нет, есть ли законы счастья-несчастья и т.д. Эти <...> разговоры и заполняют чаще всего романы, повести, эссе и даже научные статьи. <...> Мы готовы бесконечно стра­дать, лишь бы не страдать, потому что посредством страдания мы избега­ем большего страдания. Нам страшно заглянуть в самих себя, <.„> в ко­рень страдания, в ситуацию, которую часто сами же создаем и в которой <...> начинаем бегать по кругу. <...> Человеческое Я вращается как

₂₉₈