О книге Н. Я. Данилевского "Россия и Европа"1 "Память Н. Я. Данилевского драгоценна для Славянского Общества не только как память полезного деятеля по государственному хозяйству, отличного русского натуралиста, пламенного патриота, человека явно и тайно делавшего приношения на славянское дело из своего трудового имущества, но главное, и больше всего, как учителя тех идей, которые лежат в самой основе Общества, составляют его душу. В этом отношении заслуга Н. Я. Данилевского так велика, что размеров ее мы теперь еще и определить не можем. Он написал книгу Россия и Европа, которую можно назвать катехизисом или кодексом славянофильства; так полно, точно и ясно в ней изложено учение о славянском мире и его отношении к остальному человечеству". Скажем здесь несколько слов об этой книге; постараемся указать ее особенности и высокие достоинства. Есть явления в умственном мире, которые совмещают в себе и завершают собою целые периоды в развитии науки, литературы, изображают собою смысл целого направления духовной деятельности. Так, положим, стихи Пушкина представляют нам всю ту поэзию, которая развилась у нас после Карамзинского переворота; множество поэтов, существовавших перед Пушкиным и в одно время с ним, так сказать, поглощены и сосредоточены в произведениях нашего величайшего поэта. Точно так же, например, Гегель совмещает в себе всю немецкую философию после Канта; он есть настоящий представитель всего этого периода, мыслитель, в котором с наибольшею силою и ясностью выразилось все тогдашнее направление философии. В других, меньших размерах, но подобное отношение существует, очевидно, между книгою Н. Я. Данилевского и тем направлением нашей литературы, которое известно под именем славянофильства. В какой мере эта книга завершает и совмещает в себе славянофильские учения, это другой вопрос; но что она имеет такое завершающее и представительное значение - в том невозможно сомневаться. Быть может, со временем Н. Я. Данилевский будет считаться славянофилом по преимуществу, кульминационной точкой в развитии этого направления, писателем, сосредоточившим в себе всю силу славянофильской идеи. Если имя Хомякова никогда не забудется в истории русской мысли, то может быть то, что сказал Данилевский, будет более памятно, сильнее и яснее отразится в умах. Но, положим, даже не так; положим, Данилевскому не суждено стоять, не то что выше, а лишь впереди предшествовавших славянофилов; во всяком случае "Россия и Европа" есть книга, по которой можно изучать славянофильство всякому, кто его желает изучать. С появлением этой книги уже нельзя говорить, что мысли о своеобразии славянского племени, о Европе, как о мире нам чуждом, о задачах и будущности России, и т. д. что эти мысли существуют в виде журнальных толков, намеков, мечтаний, фраз, аллегорий; нет, славянофильство теперь существует в форме строгой, ясной, определенной, в такой точной и связной форме, в какой едва ли существует у нас какое-нибудь другое учение. Тут нам следует рассмотреть возражение, обыкновенно делаемое против книг такого рода, как "Россия и Европа". Говорят, и уже успели сказать несколько раз, что в этой книге нет ничего нового. Этот вопрос о новости чрезвычайно труден, и этою трудностью всегда пользовались люди, недоброжелательствующие самому делу. Чт? нового в Пушкине? По-видимому у него все то же, чт? у Жуковского, Батюшкова, Козлова и пр. Тот же язык, те же формы произведений, одинаковые литературные привычки и приемы. Между тем, в сущности, новость огромная: создание русской поэзии, основание русской литературы. Итак, уловить новое вовсе не легко. Иной скептик готов будет, пожалуй, сказать, что и великолепный дом, который он видит в первый раз, не представляет ему ничего нового, так как он уже давно видел кучи кирпичей, из которых этот дом построен. Но в настоящем случае для читателя сколько-нибудь внимательного и серьезного не может быть, нам кажется, никакого вопроса и сомнения. В книге Данилевского все новое, от начала до конца; она не есть свод и повторение чужих мнений, она содержит только о

Но в настоящем случае для читателя сколько-нибудь внимательного и серьезного не может быть, нам кажется, никакого вопроса и сомнения. В книге Данилевского все новое, от начала до конца; она не есть свод и повторение чужих мнений, она содержит только одни собственные мнения автора, мысли, никем и никогда еще не сказанные, почему он и почел за нужное их высказать. "Россия и Европа" есть книга совершенно самобытная, отнюдь не порожденная славянофильством в тесном, литературно-историческом смысле этого слова, не составляющая дальнейшего развития уже высказанных начал, а напротив полагающая новые начала, употребляющая новые приемы, и достигающая новых, более общих результатов, в которых славянофильские положения содержатся как частный случай. Когда мы, не смотря на то, называем учение "России и Европы" славянофильством, то мы разумеем здесь славянство в отвлеченном, общем, идеальном смысле; собственно говоря, это вовсе не славянофильство, а особое учение Данилевского, так сказать "данилевщина". Данилевщина включает в себя славянофильство, но не на оборот. Новые явления часто заставляют нас расширять и обобщать смысл прежних понятий: так, с появлением "России и Европы" мы должны расширить и обобщить смысл давно употребляемого термина славянофильство. Оказалось, что есть славянофильское учение, вовсе не похожее на то, что мы привыкли называть этим именем. В чем же сходство и в чем различие? Сходство, очевидно заключается в практических выводах. Понятно, что Н. Я. Данилевский, говоря о потребностях России, о тех стремлениях, которых ей следует держаться, в значительной мере должен был совпадать с прежними славянофилами. Люди, живо и глубоко чувствующие интересы свое родины, любовно вникающие в ее историческую судьбу, конечно никогда не разойдутся далеко по вопросам, что следует любить, чего следует желать. В этом отношении, как мы видели на множестве примеров, сердечная проницательность заставляет многих говорить и действовать даже вопреки своему образу мыслей, вопреки самым ясным началам, ими исповедуемым. Есть случаи, когда вся Россия, можно сказать, обращается в славянофилов. Но иное дело - стремиться, повинуясь какому-то инстинкту, и иное дело - возвести эти стремления в сознательные взгляды, и согласовать их с нашими общими и высшими началами. И вот где существенное отличие Н. Я. Данилевского. Если всякий мужик есть в сущности славянофил, если самые ярые западники иногда говорят за одно с мужиками, если, наконец, прежние славянофилы верно поняли не только интересы, но и самый дух своего народа, то Данилевский есть именно тот писатель, который представил наиболее строгую теорию для этих стремлений, который нашел для них общие и высшие начала, начала новые, до него никем не указанные. Вот где главная оригинальность "России и Европы". Эта книга названа слишком скромно. Она вовсе не ограничивается Россиею и Европою, или даже более широкими предметами, миром славянским и миром германо-романским. Она содержит в себе новый взгляд на всю историю человечества, новую теорию Всеобщей Истории. Это не публицистическое сочинение, которого вся занимательность заимствуется из известных практических интересов; это сочинение строго-научное, имеющее целью добыть истину относительно новых начал, на которых должна строиться наука истории. Славянство и отношения между Россиею и Европою суть не более, как частный случай, - пример, поясняющий общую теорию. Главная мысль Данилевского чрезвычайно оригинальна, чрезвычайно интересна. Он дал новую форму для построения истории, формулу гораздо более широкую, чем прежние, и потому, без всякого сомнения, более справедливую, более научную, более способную уловить действительность предмета, чем прежние формулы. Именно он отверг единую нить в развитии человечества, ту мысль, что история есть прогресс некоторого общего разума, некоторой общей цивилизации. Такой цивилизации нет, говорит Данилевский, а существуют только частные цивилизации, существует развитие отдельных культурно-исторических типов. Очевидно, прежний взгляд на историю был

Исследователь тут руководится некоторым смирением перед предметами. Ученые теоретики, особенно немцы, часто ломают по своему природу, подгоняют ее под известные идеи, готовы видеть неправильность и уродство во всем, что несогласно с их разумом; но истинный натуралист отказывается от слепой веры в свой разум, ищет откровений и указаний не в собственных мыслях, а в предметах. Тут есть вера в то, что мир и его явления гораздо глубже, богаче содержанием, обильнее смыслом, чем бедные и сухие построения нашего ума. Для обыкновенного историка такое явление, как, например, Китай, есть нечто неправильное и пустое, какая-то ненужная бессмыслица. Поэтому о Китае и не говорят, его выкидывают за пределы истории. По системе Данилевского, Китай есть столь же законное и поучительное явление, как греко-римский мир, или гордая Европа. Итак, вот какую важность, какой высокий предмет и какую силу имеет та новая, собственно Данилевскому принадлежащая исходная точка зрения, которая развита в "России и Европе". Столь же оригинальна и мастерская разработка, которой подвергнута история с этой точки зрения. Если многие выводы получились славянофильские, то они таким образом приобрели совершенно новый вид, получили новую доказательность, которой очевидно не могли иметь, пока не существовали начала, в первый раз указанные в этой книге. Автор "России и Европы" нигде не опирается на славянофильские учения, как на что-нибудь уже добытое и доказанное. Напротив, он исключительно развивает свои собственные мысли, и основывает их на своих собственных началах. Свое отношение к славянофильству он отчасти указывает в следующем месте: "Учение славянофилов было не чуждо оттенка гуманитарности, что впрочем иначе и не могло быть, потому что оно имело двоякий источник: германскую философию, к которой оно относилось только с большим пониманием и большею свободою, чем его противники, и изучение начал русской и вообще славянской жизни - в религиозном, историческом, поэтическом и бытовом отношениях. Если оно напирало на необходимость самобытного национального развития, то отчасти потому, что, сознавая высокое достоинство славянских начал, а также видя успевшую уже выказаться, в течение долговременного развития, односторонность и непримиримое противоречие начал европейских, считало, будто бы славянам суждено разрешить общечеловеческую задачу, чего не могли сделать их предшественники. Такой задачи, однакоже, вовсе не существует." ("Россия и Европа", стр. 120). И так у Н. Я. Данилевского и источник другой, и главный вывод не похож на славянофильский. Н. Я. Данилевский не держится германской философии, не стоит к ней даже и в тех очень свободных отношениях, в которых стоят славянофилы. Следовательно, в известном смысле, он самостоятельнее. Его философию можно бы сблизить с духом естественных наук, например с взглядами Кювье; но этот общий научный дух не может быть считаем каким-то особым учением. Главный вывод "России и Европы" столь же самостоятелен и столь же поразителен своею простотою и трезвостью, как и вся эта теория: славяне не предназначены обновить весь мир, найти для всего человечества решение исторической задачи; они суть только особый культурно-исторический тип, рядом с которым может иметь место существование и развитие других типов. Вот решение, разом устраняющее многие затруднения, полагающее предел иным несбыточным мечтаниям и сводящее нас на твердую почву действительности. Сверх того очевидно, что это решение чисто славянское, представляющее тот характер терпимости, которого вообще мы не находим во взглядах Европы, насильственной и властолюбивой не только на практике, но и в своих умственных построениях. Да и вся теория Н. Я. Данилевского может быть рассматриваема, как некоторая попытка объяснить положение славянского мира в истории, - эту загадку, аномалию, эпицикл для всякого европейского историка. В силу этого исключительного положения среди других народов, которому в истории нет вполне равного примера, славянам суждено изменить укоренившиеся в Европе взгляды на науку

Закат Европы (нем. Der Untergang des Abendlandes, в 2000-е гг. иногда издаётся под названием «Закат Западного мира») — философский труд Освальда Шпенглера, опубликованный в 1918 году. Содержание Шпенглер вслед за немецкой философией XIX века различает науки о природе и науки о духе. «Средство для познания мёртвых форм — закон. Средство для понимания живых форм — аналогия». Однако, признает Шпенглер, только естественные науки могут называться науками. История — это не наука. Шпенглер отказывается воспринимать историю линейно. «Древний мир — Средние века — Новое время: вот невероятно скудная и бессмысленная схема». Альтернативой линейной истории он называет морфологию мировой истории как описание отдельных культур, причем подобная позиция приводит Шпенглера к философскому релятивизму, а именно к допущению существования «нескольких одинаково правильных структур». Постижение истории Текущая версия страницы пока не проверялась опытными участниками и может значительно отличаться от версии, проверенной 5 декабря 2011; проверки требуют 2 правки. «Постижение истории» (англ. A Study of History), правильнее — «Исследование истории» — фундаментальный исторический труд британского историка, культуролога, социолога и философа Арнольда Джозефа Тойнби, состоящий из 12 томов и писавшийся с 1934 по 1961 гг. Отказываясь от линейной мировой истории, Тойнби делит человечество на ряд (21) цивилизаций, противостоящих примитивным обществам. Цивилизацию он называет интеллигибельным полем исторического исследования. Каждая цивилизация имеет свою историческую шкалу. Появляются они в ответ на вызов внешней среды. Однако чрезмерный вызов может привести к задержанию цивилизации. В процессе своего развития она расслаиваются на правящее меньшинство и пролетариат, который бывает внешним (окружающие варварские народы) и внутренним (отчуждённые социальные группы). За расцветом следует надлом, когда «творческое меньшинство» вырождается в правящую элиту; распад цивилизаций обычно происходит в «3,5 такта». Создание элитой «универсального государства» для каждой конкретной цивилизации означает, что она уже прошла первый период упадка; падение «универсального государства» обычно сопровождается распространением возникшей среди внутреннего пролетариата новой вселенской религии, которая может стать основой для цивилизации следующего поколения (как христианство в нёдрах эллинской цивилизации стало таковой для западной и православной). Вместе с тем, в отличие от большинства предшествовавших ему сторонников цивилизационного подхода, Тойнби в конечном итоге признаёт существование прогресса человечества, что он усматривал, в частности, в рождении новой синкретической религии вроде бахаизма, способной объединить человечество.

Постижение истории» (англ. A Study of History), правильнее — «Исследование истории» — фундаментальный исторический труд британского историка, культуролога, социолога и философа Арнольда Джозефа Тойнби, состоящий из 12 томов и писавшийся с 1934 по 1961 гг.

Отказываясь от линейной мировой истории, Тойнби делит человечество на ряд (21) цивилизаций, противостоящих примитивным обществам. Цивилизацию он называет интеллигибельным полем исторического исследования. Каждая цивилизация имеет свою историческую шкалу. Появляются они в ответ на вызов внешней среды. Однако чрезмерный вызов может привести к задержанию цивилизации. В процессе своего развития она расслаиваются на правящее меньшинство и пролетариат, который бывает внешним (окружающие варварские народы) и внутренним (отчуждённые социальные группы). За расцветом следует надлом, когда «творческое меньшинство» вырождается в правящую элиту; распад цивилизаций обычно происходит в «3,5 такта». Создание элитой «универсального государства» для каждой конкретной цивилизации означает, что она уже прошла первый период упадка; падение «универсального государства» обычно сопровождается распространением возникшей среди внутреннего пролетариата новой вселенской религии, которая может стать основой для цивилизации следующего поколения (как христианство в нёдрах эллинской цивилизации стало таковой для западной и православной). Вместе с тем, в отличие от большинства предшествовавших ему сторонников цивилизационного подхода, Тойнби в конечном итоге признаёт существование прогресса человечества, что он усматривал, в частности, в рождении новой синкретической религии вроде бахаизма, способной объединить человечество.

1 Три типа культурных суперсистем

Питирим Сорокин (1889 --1968) типологизирует культуру на основе ведущих представлений о мире и методах его описания, выделяя идеациональный, чувственный, идеалистический, эклектичный типы. Выдвигая идею волнообразного движения культурных суперсистем, он исходил из понимания культуры как совокупности всего сотворенного или признанного обществом на той или иной стадии его развития.

П.А. Сорокин выделяет три главные формы или "сверхсистемы" интегрированной культуры:

1. Идеациональную, "главным принципом или главной истиной (ценностью)" которой является сверхчувственная реальность - Бог или Абсолют.

2. Чувственную, базирующуюся на противоположном принципе, объявляющем основной ценностью чувственную объективную реальность, вне которой "или нет ничего, или есть что-либо такое, чего мы не можем прочувствовать, а это - эквивалент нереального, несуществующего" [1, с.430].

3. Идеалистическую, основной посылкой которой является "то, что объективная реальность частично сверхчувственна и частично чувственна"[1, с.431].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что описание наиболее типичных черт "идеациональной" и "чувственной" сверхсистем культуры удивительно точно совпадает с выделяемыми соционикой признаками соответственно интуитивного и сенсорного типов информационного метаболизма, а тезис о доминирующих ценностях интегрированных культур, с современной концепцией квадральных ценностей. [2, c.2]

Рассмотрение таких элементов культуры как искусство, системы истины (наука, философия, религия), этика и право, Сорокин начинает с изящных искусств, как "наиболее чувствительного зеркала, отражающего общество и культуру, составной частью которых являются".

1.1 Идеациональная культурная суперсистема

Говоря об, он выделяет главную тему этой формы искусства - сверхчувственное царство Бога. "Ее герои - Бог и другие божества, ангелы, святые и грешники, душа, а также тайны мироздания, воплощения, искупления, распятия и другие трансцендентальные события... Оно мало уделяет внимания личности, предметам и событиям чувственного эмпирического мира. Поэтому нельзя найти какого-либо реального пейзажа, жанра, портрета. Ибо цель не развлекать, не веселить, не доставить удовольствие, а приблизить верующего к Богу. Как таковое, искусство священно как по содержанию, так и по форме. Оно не допускает и толики чувственности, эротики, сатиры, комедии, фарса. Эмоциональный тон искусства - религиозный, благочестивый, эфирный, аскетичный... Его стиль есть и должен быть символичным... Полностью погруженное в вечный сверхчувственный мир, такое искусство статично по своему характеру и по своей приверженности к освященным, иератическим формам традиции. Оно всецело интровертно, без всяких чувственных украшений, пышности и нарочитости... Его значение не во внешнем проявлении, а во внутренних ценностях, которое оно символизирует"[1, с.436].

В противоположность этому "чувственное искусство живет и развивается в эмпирическом мире чувств. Реальный пейзаж, человек, реальные события и приключения, реальный портрет - таковы его темы... Его цель - доставить тонкое чувственное наслаждение: расслабление, возбуждение усталых нервов, развлечение, увеселение... Оно свободно от религии, морали и других ценностей, а его стиль - "искусство ради искусства". Так как оно должно развлекать и веселить, оно широко использует карикатуру, сатиру, комедию, фарс, разоблачение, насмешку и тому подобные средства.

Стиль чувственного искусства натуралистичен, даже подчас несколько иллюзионистичен, свободен от всякого сверхчувственного символизма. Оно воспроизводит явления внешнего мира такими, какими они воспринимаются нашими органами чувств. Это искусство динамично по своей природе... Более того, это - искусство профессиональных художников, угождающих пассивной публике"[1, с.437].