Превращение меньшинства в большинство
Если по результатам первой кампании более 60% респондентов отвергали возможность нанесения ударов по Чечне, то теперь более 70% поддерживали такие предложения. Отсчет нового времени начался и он начался в условиях, когда нормой стала поддержка военных действий. Доля населения России, выбиравших этот вариант, в ноябре 1999 г. составила две трети населения (по отдельным замерам - до трех четвертей). Предложение двигаться путем переговоров было поддержано меньшинством (чтобы не сказать, маргинальным меньшинством) в одну пятую. Через тридцать месяцев, в мае 2002 г., соотношение практически реверсировалось: подавляющее большинство в почти две трети теперь за переход к переговорам, а меньшинство поддерживающих продолжение военных действий составляет менее, чем треть россиян. Это значит, что половина жителей Российской Федерации за указанное время переменили свое мнение на противоположное.
Как мы говорили в начале, за военным путем и за переговорным стоят разные дискурсы. Смена дискурсов для общественных групп - совсем не то, что смена средств для политика. Это очень значительное событие. Каким способом происходило это изменение? Во всех ли общественных группах и категориях оно шло синхронно? Кто, какие социальные силы произвели эту революцию? Давлением каких групп или институтов объясняется этот переворот?
Беседы с респондентами позволили выделить несколько правдоподобных предположений о том, какие группы населения находились в авангарде перехода от одной системы взглядов на конфликт к другой. Одно предположение указывало на фактор пола-возраста и выделяло группу молодых мужчин (призывной возраст). Им как группе наивысшего риска должно быть свойственно предпочитать мирный путь переговоров. Второе предположение касалось фактора образования. Идея состояла в том, что образованное сословие не поддерживает войну, а малообразованное - поддерживает. Третье исходило из того, что антикавказские и в частности античеченские настроения более распространены в бедных слоях общества, тогда как более зажиточные свободны от этих предрассудков и не поддерживают войну. Четвертое как вариант предыдущего, уточняло, что рабочие будут против, а предприниматели - за переговоры. Пятое предположение говорило, что среди населения крупных городов, где были взрывы домов, будут чаще встречаться сторонники мирного пути, чем в селе, где этой угрозы нет. Шестое аналогичное предположение, но с иной логикой, касалось географического фактора: на Юге, где чеченская угроза рядом, должны, согласно этой логике, преобладать настроения за войну. А в центре, далеком от горячей зоны – мирные настроения. Наконец, седьмым предположением была попытка связать позиции с политической ориентацией людей, их голосованием за те или иные партии. Сторонники Зюганова и Жириновского, по этим предположениям, должны были быть основными поборниками военного варианта, а «демократы» - мирного.
Были испробованы несколько способов проверки этих предположений, в том числе логистический регрессионный анализvi. Результаты разных подсчетов дали практически одинаковые результаты. В соответствии с ними по своей значимости рассмотренные факторы как предикторы позиции за переход к переговорам могут быть расположены (в порядке нарастания) так: занятия предпринимательством; мужской пол + призывной возраст; высшее образование; проживание в центральной России; принадлежность к верхнему доходному квантилю; проживание в крупном городе; голосование за Яблоко на выборах в 1999 г. Однако при определении вероятности выступить за переход к переговорам значимость любого из этих факторов, включая фактор «голосование за Яблоко», оказалась существенно ниже, чем такого, как «принадлежность к женскому полу».
Этот результат не был для нас неожиданностью. На протяжении всего периода наблюдений, проводимых ВЦИОМ с 1988 г., мы регистрировали резкую разницу в подходах к вопросам, связанным с армией и военными действиями среди мужской и женской части населенияvii. Разница между мужчинами и женщинами в отношении к военным действиям в Чечне существовала с самого начала таковых. В первые месяцы 2000 г. доля выступавших за переговоры среди женщин была в два с лишним раза больше, чем среди мужчин. (Разрыв лишь однажды сокращался до полутора-кратного в октябре 2000 г.).
Однако, данные не позволяют нам сделать простой вывод о том, что женская часть населения всегда выступала и выступает с «пацифистских» позиций, а мужская всегда придерживалась и придерживается противоположных («милитаристских»). Дискурсы, которые мы обсуждали в начале статьи, являются «мужским» и «женским», но не по своей постоянной демографической отнесенности. С декабря 1999 и до апреля 2000 г. во всех возрастных группах женщин двукратно преобладали сторонницы продолжения военных действий и в этом смысле господствовал «мужской подход». В то же время, в мужской части населения примерно с середины 2001 г. доли сторонников обоих подходов почти сравнялись, а в марте и в мае 2002 г. отмечался небольшой перевес выступающих за переговоры, то есть восторжествовала «женская» позиция. Итак, данные опросов не позволяют нам жестко противопоставить позицию женской и мужской частей населения, поскольку и в той и в другой можно найти ситуации, когда соотношение сторонников того или иного подхода будет одинаковым (будь то перевес выступающих за силовые меры, будь то паритет позиций).
В то же время те же данные не позволяют нам объявить гендерную границу отсутствующей. В каждый данный момент времени позиции мужской и женской частей населения (если считать позицией соотношение сторонников того или иного подхода) весьма различаются и различаются более резко, чем позиции сторонников различных партий, не говоря о различиях по иным признакам (см.выше).
Как видно из табл. 2, доли сторонников переговоров в среде мужчин и в среде женщин весь этот период были разными и разница сохранялась неизменной. Но динамика изменений в доле женщин и мужчин, переходивших от поддержки военного пути к переговорам как альтернативе, была совершенно одинаковой. В свете этих обстоятельств квалификация одного дискурса как «мужского», другого как «женского» не является неверной, но является метафорической. Говоря иначе, это не социальное определение, а культурное (Методологически существенно, что эти реакции диктуются культурой в ее этнографическом понимании, но не культурой как мерой цивилизованности.)
Но само это обстоятельство мы полагаем чрезвычайно важным именно в социальном отношении: реакция членов общества на институционализированное насилие определяется прежде всего их аскриптивными ролями, к каковым относятся гендерные. Иначе сказать, на политические обстоятельства общество реагирует не как политическое тело, а как совокупность гендерных типов. Таким событиям, которые происходят в Чечне, резонируют не собственно политические, не собственно нравственные измерения членов общества, но измерения якобы «природные», к каковым относится род, пол, гендер. И только в соответствии с этим как релятивные уже возникают «женская мораль» и «мужская мораль», «женская честь» и «мужская честь» и т.д., с позиций которых судятся действия войск, начальства, боевиков и пр. Антропологические, в этом смысле абсолютные, определения оказываются просто невозможны.
Оборотной стороной этого оказываться, что именно гендерные, то есть в широком социологическом смысле, то есть воспринимаемые как абсолютные от роду или от природы, данные признаки пола, возраста, расы, этноса образуют в зоне военных действий (а то и на улицах мирного города) фактор смертельного риска для их носителя. Если с этой проблематикой мы выйдем на момент за пределы общественного вуайеризма, с которого мы начали, то увидим, что дело с гендером не ограничивается лишь наблюдением за войной через очки со стеклами М и Ж. Сама совокупность операций, называемых восстановлением конституционного порядка или антитеррористической акцией, принимает гендерную, точнее родовую окраску. И, что столь же интересно, сколь и ужасно – не с той стороны, где общеизвестные феодальные пережитки и фундаментализм. Выпускники столичных военных академий на словах предлагают делить вверенный их контролю геоэтнический сегмент общества на «население» и «боевиков», а фактически – на женщин и мужчин. И то, что тут значение имеет именно род как способность, удостоверяется их инструкцией блок-постам: считать боевиком лицо мужского пола с раннепубертатного до конца детородного возраста. Это известная со средневековья практика обращения номадов с покоряемыми племенами. Избавиться от тех, кто, как я, может причинять смерть нашим и жизнь своим.
Таблица 2
Доля выступающих за переговоры среди мужчин и женщин (в % от числа опрошенных в группе).
Год |
Группа респондентов |
Месяцы опроса |
|||||||||||
|
1 |
2 |
3 |
4 |
5 |
6 |
7 |
8 |
9 |
10 |
11 |
12 |
|
1999 |
I |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
22 |
14 |
II |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
34 |
31 |
|
2000 |
I |
13 |
14 |
14 |
14 |
23 |
20 |
29 |
28 |
28 |
37 |
36 |
31 |
II |
30 |
29 |
31 |
30 |
45 |
43 |
51 |
47 |
44 |
55 |
57 |
51 |
|
2001 |
I |
38 |
37 |
35 |
41 |
46 |
44 |
44 |
43 |
31 |
42 |
34 |
37 |
II |
59 |
61 |
55 |
64 |
68 |
65 |
61 |
72 |
55 |
57 |
60 |
53 |
|
2002 |
I |
36 |
44 |
49 |
45 |
47 |
|
|
|
|
|
|
|
II |
64 |
68 |
71 |
69 |
73 |
|
|
|
|
|
|
|
|
Примечание: I - группа респонденты-мужчины; II - респонденты-женщины