Вольтер и Руссо

Они отличались друг от друга как небо и земля. Утверждали, что философия Вольтера есть философия счастливцев, а философия Руссо – несчастливцев. Что Вольтер отнимает веру у тех, кто сомневается, а Руссо внушает сомнения тем. Кто верит; что веселость одного наводит грусть, а грусть другого успокаивает.

Вольтер, облеченный в блестящие одеяния поэзии, философии и истории был чем-то вроде великого священнослужителя той самой религии знания и искусства, которую Руссо считал главной виновницей человеческих несчастий.

Вольтер пытался проникнуть умом всю Вселенную, Руссо смотрел на себя, как на отражение внешнего мира, и предпочитал это отражение внешнему миру, как самое верное его отражение. Суета внешнего мира была лишь помехой для того самоуглубления, путем которого он достигал понимания жизни. Он был образцом чувствительности, точно так, как Вольтер был образцом дальнозоркой проницательности.

Различие между ними сводится к тому, что Руссо был способен понимать некоторые очень важные стороны человеческой жизни, на которые Вольтер обращал или мало внимания, или вообще никакого, и что Вольтер занимался поэзией, литературой, критикой религиозных предрассудков, в то время как мысли Руссо были заняты общественной справедливостью, общим долгом, Богом, религиозными влечениями со стремлением к целостности, системе. Благоговение перед нравственным достоинством и сделало из Руссо третью великую силу того века, занимавшую место между энциклопедистами и церковью. Одним словом, он был религиозен и поэтому не мог сходиться с Вольтером и его школой, которая не нуждалась в религии. Настоящим поборником религии и единственной силой, способной противостоять нападкам вольтерианцев, оказался именно Руссо.

Вольтер – вождь противоположной школы, он находил, что для людей гораздо более полезно мыслить как можно правильнее, раздвигать сферу знания как можно шире и жить как можно гуманнее, нежели тратить силы на поиски богов, живущих на недосягаемых высотах.

В 1756 г. Вольтер издал свою поэму на великое Лиссабонское землетрясение. Погибли сотни людей, и Вольтер восклицал: «Как после этого можно верить в Бога?» Через четыре года произошел полный разрыв в отношениях между Вольтером и Руссо. Руссо пишет Вольтеру: «Я действительно ненавижу Вас… Я не могу уважать в Вас ничего, кроме Вашего таланта». «У Вольтера, – говорил Руссо, – первые влечения всегда хороши, но его делает дурным глубокое обдумывание». Сердце Вольтера было игрушкой его ума.

Сатирические насмешки и выходки Вольтера раздражали Руссо более, нежели его доктрины. О влиянии театра Руссо писал: «Нравственное влияние театра никогда не может быть благотворно само по себе, а между тем оно может сделаться чрезвычайно гибельным; привычка посещать театр, желание подражать стилю актеров, трата денег, потеря времени и другие побочные условия, независящие от нравственности представляемой пьесы, – все это вещи вредные сами по себе».

«Страдание, возбуждаемое трагедией, есть преходящее душевное волнение, которое утихает, лишь только опущен занавес; что комедия часто забавляет насмешками над престарелыми людьми, над причудливой добродетелью, над отеческой заботливостью и другими предметами, к которым следует внушать уважение и которые не следует выставлять в смешном виде. И наконец, что трагедия и комедия внушают не отвращение к пороку, а сочувствие». В письме о театре Руссо объявляет об окончательном разрыве с Вольтером.

Успех «Новой Элоизы» и «Эмиля» вознесли Руссо в уважении народа на такую высоту, на какой находился торжествующий Вольтер. Но этот самый успех навлек на Руссо такие огорчения, которые отняли у него последние шансы прожить в здравом уме последние годы жизни. Руссо был жертвой телесных страданий, которые, как он сам сознавал, затемнили его рассудок.

«Новая Элоиза» не могла открыто продаваться во Франции из-за слов: «Я согласилась бы скорее быть женой угольщика, нежели любовницей короля». Книги печатались в Голландии. Роман имел большой успех. Книга эта давалась для чтения за 60 сантимов в час. Читая ее, плакали до того, «что делались нездоровы и дурнели».