Идеи, проблемы, вопросы типологии писательской критики

План:

1. Писательская критика: предмет, проблематика, жанры (См. Истратова С.П. О характере писательской литературно-критической интерпретации // Филологические науки. 1982. №1. С.10-16; Литературно-критическая деятельность русских писателей XIX века, Казань. 1989 («Введение»)).

2. Литературно-критическая деятельность М. Горького 1920—1930-х годов.

3. Соотношение профессионального, писательского и читательского взгляда на литературу в работах А. Платонова, Е. Замятина, П. Романова.

4. Жанры литературной критики в творчестве А. Твардовского.

5. Гражданская позиция писателей. Книга «Беломоро-Балтийский канал имени Сталина. История строительства» (М., 1934)^.

6. Выступления писателей в связи с делом А. Синявского и Ю. Даниэля. Литературные выступления Л. Чуковской.

7. Своеобразие писательской критики советского периода (на материале статей В. Распутина, В. Шукшина, Л. Леонова, А. Толстого, В. Катаева, И. Эренбурга, Ю. Олеши и др. – по выбору) ^.

Практикум. 1) Жанровый анализ статей Максима Горького «Заметки читателя», «С кем вы, мастера культуры?»

2) Целостный анализ статьи «О "карамазовщине"».

Литература:

1. Горький М. О литературе. М., 1980 (Статьи: «Рабкорам «Правды», «Заметки читателя», «Еще о грамотности», «О пролетарском писателе», «О том, как я учился писать», «О литературе», «О литературе и прочем», «О прозе», «О языке», «О пьесах», «С кем вы, мастера культуры?», «Заметки о мещанстве», «Разрушение личности», «О "карамазовщине"»).

2. Замятин Е. Сочинения. М., 1988 (Статьи: «Я боюсь», «Серапионовы братья», «Новая русская проза», «О сегодняшнем и современном», «О литературе, революции, энтропии и прочем»).

3. Платонов А. Размышления читателя. М., 1980 (Статьи: «Пушкин — наш товарищ», «Размышления о Маяковском», «Анна Ахматова»).

4. Романов П. К движению или неподвижности? // Новый мир. 1927. № 3. С. 177—180 (ниже приводится текст данной статьи, а также вопросы и задания к ней).

5. Твардовский А. О литературе. М., 1973 (Статьи: «Слово о Пушкине», «О Бунине», «Марина Цветаева»).

6. Цена метафоры или преступление и наказание Синявского и Даниэля. М., 1990.

7. Чуковская Л. Процесс исключения. М., 1991.

8. Бялик Б. М. Горький — литературный критик. М., 1960.

9. Истратова С.П. Литература глазами писателя. М., 1990.

10. Тагер Е.Б. Жанр литературного портрета в творчестве М.Горького // О художественном мастерстве М.Горького. М., 1960.

11. Ходасевич В. Воспоминания о Горьком. М., 1989.

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ АНАЛИЗА

Пантелеймон Романов. К движению или неподвижности?// Новый мир. 1927. № 3. С.177-180.

«Для того, чтобы судить о каком-либо живом явлении, необходимо прежде всего нащупать скрытую линию его движения.

Линия движения современной критики, общая всем направлениям, выражается наиболее ярко в одной фразе из статьи Л. Лежнева: «Надо читателя ориентировать — и ориентировать немедленно — в многообразной массе художественной продукции».

Всегда все вытекает из общих условий. А условия нашей жизни таковы, что темп жизни ускоряется с каждым годом, И отсюда — стремление шаг в шаг угнаться за этим темпом.

Критика бросается от одной литературной группировки к другой, поддерживает одно направление, сражается с другим. А через год оказывается, что таких группировок и направлений давно уже на свете нет.

И первым результатом немедленной ориентировки является производство скоропортящихся продуктов.

Критика старается определить движение, гоняясь за каждым движением, за каждым фактом.

Кажется, Паскаль сказал, что столб, вбитый на берегу реки, своею неподвижностью определяет движение воды.

В чем здесь может быть эта неподвижность?

В значительном общем основании, которое выросло у критика в результате исследования законов искусства. И — второе—в большой индивидуальности. (Причем индивидуальность не в том испошленном значении, которое было ей присвоено в эпоху декаданса.)

Индивидуальность—это хаос и раздробленность, организовавшиеся в целое. Это сгущенная в одном месте, осознавшая себя энергия, направленная к одной «цели». Чем индивидуальность крупнее, тем в большем количестве точек она связана с жизнью. Но сама она крепко держится на том корне, из которого растёт, и не теряет своего места. Она все стягивает к себе, в один пункт. Она не делает никакой разовой, поштучной, заданной работы. Каждое ее усилие есть следующий камень ее большой, на всю жизнь, постройки. Не делать ни одного движения мимо этой стройки—это то, что создает огромную экономию силы, огромную продуктивность.

Это создает и неподвижность, определяющую всякое внешнее движение.

В жизни человеческого общества есть как бы два движения: одно, медленно накопляясь, образует основную линию, как бы стержень, который обнаруживается для обыкновенного глаза только в исторической перспективе годов и десятилетий. Оно движется под влиянием самых дальних, самых глубоких от поверхности жизни причин.

Другое, — так сказать суточное движение, — мелькает и мечется, толкаемое мелкими единицами жизни, не видящими основного пути. Человек большой индивидуальности (самое яркое ее проявление — гений) имеет в себе как бы противовес, дающий ему возможность не поддаваться этому суточному движению. И он, оставаясь на месте, оценивает это движение, отбрасывает из него скоропортящиеся продукты и отбирает крепкие. Он имеет дело только с первым движением.

И если он ориентирует других в перепутанном движении повседневной жизни, то главное его усилие направляется в сторону желания вывести мысль человека из мелькания мелких, никуда не ведущих дорог на какую-то основную дорогу, которая не кончится с завтрашним днем.

Хорошо ориентирует не тот, кто бросается к каждому факту, стараясь застать его еще тепленьким, и тыкает в него пальцем, а тот, в руках которого есть способ обнаружения скрытого смысла многих и многих фактов зараз.

Хорошо ориентирует тот, кто может разглядеть самую дальнюю и общую причину, приводящую в движение бесконечный ряд однородных и даже разнородных фактов, которой обыкновенный глаз не замечает. Да еще сумеет других научить самим разглядывать такие причины и оценивать значение фактов.

Чем больше человек идет по пути разглядывания общих причин, тем больше он приходит к тому, что у него многие точки зрения заменяются одной верховной точкой зрения. Эта верховная точка зрения является неподвижным определителем, тем усовершенствованным аппаратом, который даст возможность, не сходя с места, видеть далекие вещи, их настоящее и будущее.

Не думаю, чтобы у современной критики нашлось лишнее время для размышления над всеми этими вещами, для накопления в себе неподвижного основания, для открытия способов экономной и объективной оценки фактов, когда первой своей задачей ставят немедленное обслуживание сегодняшнего дня.

«Лучше похуже, да поскорей».

Не прикрывает ли это честное желание служить сегодняшнему дню утрату способности глубокого сосредоточения мысли на одном предмете? Не нужно ли иногда останавливаться и хоть на время прекращать этот бег на скорость? Не нужно ли хоть изредка вспоминать о столбе на берегу реки?

Но критики, конечно, скажут, что им невозможно же оставить читателя без руководства, иначе он потеряет голову «в многообразной художественной продукции».

Но как определить ценность их руководства? Может быть, в самом деле без него нельзя обойтись. Ведь это не люди с улицы, которые судят только на основании своего личного мнения. Под их мнением твердое основание какого-то объективного знания. Их суждения от суждений профанов отличаются уже прежде всего тем, что если взять суждения профанов о каком-либо одном предмете, то все они будут различны, так как основаны только на личном мнении. А суждения специалистов всегда более или менее должны совпадать, так как основаны на чем-то более ценном и прочном, чем личное мнение.

Лучше всего это увидеть на примере. Я приведу отзывы критиков о себе, и мы увидим, как читатель и автор, руководствуясь критикой, может с ее помощью определять свойство, ценность и основную сущность художественной индивидуальности и ее пути.

Бытовые рассказы

1. Романов очень хочет рассказать веселый анекдот, а нам не смешно. Он все силы прилагает к этому, а читатель слушает и не знает, в котором месте ему смеяться. Одни слова, одни фразы, один метод анекдотизма. См. расск. «Верующие», «Синяя куртка» («Сибирские огни»).

2. Напрасно развязные ленинградские критики упрекают Романова в анекдотизме. Этого у него нет. Романов серьезен. Он заставляет смеяться других, а сам не смеется больше, на литературном лице его маска бесстрастности (А. Воронский).

3. Нельзя жить с такой ненавистью в сердце, как у Романова (Харьковский пролетарий).

4. Комизм роста — здоровый комизм, рождающий непринужденный, ясный смех. Именно так смеется Романов (проф. Переверзев).

5. Романов—советский Лейкин, Аверченко («Книгоноша» и мн. др.).

6. Критика начинает расценивать Романова, как художника первой величины. Действительно, многие страницы его отмечены печатью яркого сатирического таланта («Красная Газ.»).

7. Романов — не юморист, для этого у него нет жалости. Но Романов и не сатирик. Для сатирика он слишком объективен и нетенденциозен (Романовский. Харьков).

Рассказы о любви (Изд. раб. изд. «Прибой»)

1. Эти рассказы заставляют опасаться за писателя. Кое-кому они, вероятно, придутся очень по вкусу. В них ровно столько пошлости и трафарета, сколько нужно для так называемого легкого чтения, особенно той его разновидности, при которой читатель уверен, что он не просто щекочет нервы, но еще совместно с писателем решает какие-то проблемы, между тем, как они ничего не решают, а только слюнявятся (А. Лежнев).

2. Но особенно прелестны элегические рассказы о любви («Осень», «Зима», «Весна», «Сирень», «Неотправленное письмо» и др.), в которых Романов обнаруживает поразительное уменье проникнуть в область тончайших извивов человеческой, а в частности женской психологии (проф. Н. Н. Фатов).

3. Сделаны они, правда, хорошо, в простой и сильной, так свойственной Романову композиции, с глубоким проникновением в психику представляемых пошлых, мелких и глуповатых людей (Зорич. «Правда»).

4. Лиризм Романова разлит всюду: в едва уловимых деталях, в интимно-нежном и ласковом подходе к женщине (проф. Е. Никитина).

О романе «Русь»

1. Пейзане (а не мужики) П. Романова... так говорят не мужики, а слабонервные дамы. Ведь это фельетон, плохая хрестоматия, а не живая красочная российская действительность (Г. Якубовский).

2. Мужиков Романов знает великолепно... во всяком случае в скудости художественных средств его никто не осмелится упрекнуть (А.Луначарский).

3. Во всяком случае это недоконченное вступление (1-я кн, 1-го тома 1-ой части «Руси») надо признать более ценным, чем законченные творения многих авторов (Л. Войтоловский).

4. Он умеет рисовать типичные характеры твердым, четким рисунком, напоминающим мастеров гоголевской школы. Он знает секрет простой, но крепко слаженной композиции, давно утерянной беспозвоночными писателями эпохи импрессионизма (проф. Переверзев).

5. По-видимому, роман—не стихия автора («Известия»).

...Кажется, получилось что-то вроде скандала... Во всяком случае у самого здорового читателя мозги завертятся от такой ориентировки. А у меня рождается естественно озадаченный вопрос: так что я такое в самом деле?

А недавно я в одном собрании слышал жалобы критиков на то, что читатель совершенно не интересуется критикой, у него нет вкуса к ней. Некоторые объясняли это, кажется, дороговизной продуктов и недостаточной обеспеченностью читателя.

Сделаемся на минуту серьезными. В самом деле, в чем тут дело? Почему критика ориентирует читателя так, что эта ориентировка даром не нужна?

Очевидно, не хватает какого-то очень существенного метода, который бы давал средство, меру, критерий для объективной оценки художественного произведения и автора. (Я, конечно, совсем не касаюсь здесь писаний беспатентных критиков, оперирующих бабушкиным методом: хорошо, плохо, мне нравится, на меня не производит впечатления, рассказ не удался и т. д. Критик вообще не имеет права обнаруживать вкусовых ощущений).

Очевидно, к оценке ценностей искусства нужно подойти с какой-то другой стороны, чем это делалось до сих пор посредством психологического, эстетического, формального и даже социологического метода. Ведь до сих пор над нами тяготеют предметы, понятия, имена (красота, художественность), и вот в определении этих понятий и получается больше всего путаницы и противоречий. А между тем сделано величайшее открытие в процессе исторического движения человеческой мысли, ведущее нас к совершенно новому методу мышления, где не требуется определения понятий.

Движение человеческой мысли идет от операций с предметами, понятиями к операциям над глаголом. В науке мы уже теперь не занимаемся вопросами: что такое душа, что такое электричество. Мы изучаем процессы психические и физические (действие, движение, «глагол»).

И в вопросах искусства, очевидно, пора перейти от существительных и прилагательных (художественно, искренно и т. д.) к исследованию процессов (отнюдь не психологических), происходящих в творческой мысли. Мы должны, напр., знать, какие законы вольно или невольно выполняет художник для того, чтобы изображение его воспринималось с наименьшей затратой усилия и с наибольшей яркостью и т. д.

И, может быть, для того, чтобы постигнуть творческие процессы, нужно изучить процессы восприятия, напр; зрения. Причем здесь образуются сразу две «науки»: наука создания творческой ткани и наука зрения, но не наблюдения. (К психологии это не имеет никакого отношения. Критика этим также не занимается). Когда появится этот недостающий метод (назовем его хоть процессуальным методом), тогда исследователь придет прямой дорогой к тому, на чем покоятся законы творчества. И здесь его ждет прочное основание.

Обращаться к этому здесь не место и для меня еще не время.

Не зная этих законов, об искусстве можно судить только таким образом, каким судят критики в приведенных выше выдержках.

Другое, чего не хватает критике (это касается уже не процессов творчества, а оценки путей его), это то, что Толстой называл религиозным сознанием, а мы назовем «общим сознанием», которое с какого-то пункта охватывает всю жизнь и приводит ее в стройную систему, как у того же Маркса. Этот синтез является той неподвижностью, которая «определяет движение» и отличает «добро от зла».

Вот этой «верховной точки» сознания и не хватает. Она берется на подержание в готовом виде у других, — марксистами у Маркса, другими еще у кого-нибудь. Нет того узла, в котором бы, как в целом, сходились (по-новому) разбросанные в пространстве и неорганизованные нити жизни.

Читатель жаждет иметь крепкую неподвижную точку, с которой видна ясная дорога среди перепутанной и сложной жизни. Читатель ждет наличности целого, большого пути от критика, а не поштучной, сдельной работы.

И когда это появится, читательская масса, несмотря на досадную дороговизну продуктов, опять потянется к покинутому критику».

Вопросы:

1. В чем видит П. Романов задачи литературной критики?

2. Как определяет критик «неподвижное основание» в жизни и литературе?

3. Какова позиция Пантелеймона Романова по вопросу о воспитании читателя?

4. Каково отношение писателя к литературно-критическим отзывам о его творчестве?

5. В чем смысл «процессуального метода», открытого П. Романовым?

6. Каковы особенности стилевой манеры автора статьи?

7. Найдите черты писательской, читательской и профессиональной литературной критики в статье П. Романова.