Глава 1 третьеиюньская система

Новый избирательный закон. Правительство П. А. Столыпина и за­конодательные учреждения. — Буржуазия и дворянство в третье-июньской системе. — Национальная политика П. А. Столыпина — Го­сударство и иерковь. — Власть и общественность в третьеиюньской

Почти все несущие опоры здания, которое вошло в историю под названием третьеиюньской монархии, были построены в 1905—1906 гг. на основе законодательных актов: Манифеста 17 октября 1905 г., Учреждения Государственной Думы и Госу­дарственного совета, основных законов 24 апреля 1906 г. Тем не менее здание стояло недостроенным и грозило обрушиться, ибо проектировщики ошиблись с фундаментом — избирательным за­коном 11 декабря 1905 г.¹ Обнародованный в разгар революции, этот закон хотя и вводил многоступенчатые куриальные выборы, которые должны были, по мысли его авторов, отсеять наиболее радикальные течения, все же отвел довольно много депутатских мест в Думе национальным окраинам, а в губернских избиратель­ных собраниях в Европейской России отдал самую большую долю выборщиков крестьянам. Униженные великодержавной политикой народы окраин и не дождавшиеся нового наделения землей кре­стьяне не могли не избрать оппозиционную Думу. I и II Думы спорили с правительством о том, исполнительная или законода­тельная власть должны подчиниться одна другой, кто и какие ре­формы будет проводить. Разгон II Думы и пассивная в целом ре­акция масс на него показали, что революция окончена. Власть ус­тояла. Но как бы ни мечтал об этом в глубине души Николай II, как бы ни стремились к этому лидеры крайне правых организаций, возврата к неограниченному самодержавию быть не могло. I и II Думы не смогли подчинить себе правительство. Почувствовав себя сильнее, правительство хотело (и с точки зрения функционирова­ния системы — должно было) попытаться получить послушную ему Думу. Шансов получить ее по прежнему избирательному за­кону не было. Права менять его без согласия Думы — тоже, но Дать обсуждать его Думе значило бы, как справедливо предупреж­дал П. А. Столыпин, превратить ее в Учредительное собрание.² Выход был один —обнародовать новый закон без Думы, т. е. со­вершить государственный переворот. Чтобы как-то прикрыть этот Факт, в Манифесте 3 июня 1907 г., которым одновременно объяв-

J ПС31Н. Т. 25. N'9 27029. Падение царского режима. М.; Л., 1926. Т. 5. С- 429.

549

лялось и о роспуске II Думы, и о введении нового избирательного закона, была сделана ссылка на исторические права монарха. Су_Ть дела от этого не менялась — царь нарушил обещание не издавать впредь законов без согласия Думы. Столыпин, не обремененный юридическим образованием, убежденный, по словам И. Г. Щегло-витова, в том, «что когда в государственной жизни создается не­обходимость какой-нибудь меры — для таких случаев закона нет»,³ как нельзя лучше годился в исполнители переворота. Впро­чем, не было сомнений и у непосредственного автора закона, бле­стящего юриста С. Е. Крыжановского, который и спустя десять лет считал, что «Столыпин стоял перед дилеммой — или потерять народное представительство, или придать ему другие формы», по­скольку «влиятельные круги в то время решительно настаивали на том, чтобы Дума была прикрыта».⁴

Закон 3 июня 1907 г. лишил представительства в Думе одни национальные окраины (в Сибири и Средней Азии), сократил де­путатскую квоту других (Польши и Кавказа), уменьшил число го­родов с прямыми выборами, разделил городских избирателей на две курии, вытеснив интеллигенцию во вторую, где голос избира­теля весил в 7,6 раза меньше, чем в первой. Но главное — он обес­печил в губернских избирательных собраниях большинство за са­мым консервативным по своей природе элементом общества — землевладельцами. Многоступенчатая система выборов затрудня­ет ответ на вопрос, сколько же людей в стране имело право голоса. Само Министерство внутренних дел постеснялось назвать избира­телями участников сельских сходов, от имени которых назывались представители на сходы в волостях. А с участниками волостных сходов и собраний рабочих насчитывалось в Европейской России 3,5 млн. избирателей — целых 3,3 % населения. Вот от этого чис­ла избиратели землевладельческой курии составляли 8,7 %. В гу­бернских же собраниях они получили 50,2 % мест. Именно от них зависело, какого крестьянина и какого горожанина избрать или не избрать в Думу. 16 тыс. явившихся на выборы помещиков опре­делили политическое лицо подавляющего большинства депутатов III Думы.⁵

Теперь, когда народ был окончательно вынесен за скобки при формировании народного представительства, особое значение приобретало то, как проходило голосование в землевладельче­ской курии. Выборы в уездном съезде землевладельцев проходи­ли в узком, почти интимном кругу — в среднем по тридцать че­ловек на уезд. Родственные связи и давнее знакомство по со­словным учреждениям и органам местного самоуправления упрощали и часто заменяли политическую агитацию. С по­мощью двух-трех фиктивных цензов на уезд можно было изме­нить соотношение сил в сторону желательного для власти кан-

³ Там же. Л., 1925. Т. 2. С. 439.

⁴ Там же. Т. 5. С. 385, 418.

⁵ Министерство внутренних дел: Выборы в Государственную Думу третьего со­зыва. СПб., 1911. С. VI, XXII.

550

идата.⁶ Эту картину могли бы испортить уполномоченные от неполноцензовых избирателей. Последние составляли в курии большинство — 90 % в 1907 г., причем основная их часть при­ходилась на землевладельцев-недворян. Число их с каждым го­дом росло, и на. выборах 1912 г. на их участии кадеты строили оасчеты добиться победы.⁷ Но власть зорко следила, чтобы мел­кий землевладелец, даже если бы он захотел, не смог принять участие в выборах или повлиять на их итоги. Съезды их назна­чались в неудобных местах и в неудобное время, дробились по национальному признаку или по характеру ценза. В итоге лишь каждый десятый из мелких владельцев выбрался проголосовать. На выборах 1912 г. власти, убедившись в послушности духовен­ства епархиальным начальствам, решили использовать его как инструмент для «делания» выборов. Выборщиков от священников либо сливали в один съезд со светскими мелкими землевладель­цами, либо собирали отдельно и их голосами обеспечивали из­брание нужного и провал неугодного власти кандидата. Спло­ченность дворян-помещиков, пассивность мелких землевладельцев и правительственные манипуляции превратили землевладельче­скую курию в дворянскую. В IV Думе из 61 депутата от этой курии 56 были дворянами, 4 священниками и только один куп­цом. От общих губернских избирательных собраний в IV Думу тоже прошло 108 помещиков, из них 102 дворянина.⁸

Похоже проходили выборы и от городских курий. В 1-й курий в среднем на город приходилось сто избирателей, давно знакомых между собой. 81 % из них были домовладельцами (во 2-й курии — 41 %). В России, где промышленника и торговца все еще по при­вычке называли «чумазыми», быть домовладельцем было почет­нее, чем фабрикантом. Если у человека было два имущественных ценза — дом и фабрика — он записывался в домовладельцы.⁹ В не­больших городах среди домовладельцев было немало окрестных помещиков. И когда городские выборщики прошли через сито гу­бернских собраний, оказалось, что в IV Думе из 83 депутатов от городских курий 24 помещика, в том числе 11 предводителей дво­рянства.

В губернских собраниях (по сто выборщиков в среднем на каж­дое) представители землевладельцев и горожан тоже, как прави­ло, были давно знакомы другу с другом по земству, городской управе и т. д. А выборщики от крестьян, не знакомые ни с «гос­подами», ни между собой, не всегда могли выбрать того, кого пред­почли бы. Только в городах с прямым представительством цензо­вые партии обращались к относительно широкому кругу избира-

⁶ Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм в 1911 —1914 гг. Л., 1988.

С. 66—67.

⁷ Речь. 1912. 18 авг.

Здесь и ниже подсчитано по изд.: Государственная Дума: Указатель к сте­нографическим отчетам. Четвертый созыв. Сессия 1. 1912—1913 гг. СПб., 1913.

С- 55-224.

⁹ Выборы по г. Москве в Государственную Думу третьего созыва. М., 1908.

С. 84.

551

телей и предвыборная агитация носила открыто партийный, а н в значительной степени групповой характер. ' ^е

В результате состав III Думы, а особенно IV Думы не отражал действительных настроений даже тех, кому дано было право из бирать их, не говоря уже о расстановке сил в стране в целом. Пра­вительство имело дело с Думой, у которой не было прочной опоры в стране.

Цензовый парламент, депутаты которого представляют только верхний слой населения страны, — обыденнейшая вещь в истории Европы. Именно в таких парламентах, защищенных знатностью или богатством, депутаты учились спорить с властью, отстаивая права представительного учреждения. Именно такие парламенты постепенно добивались возможности контролировать казну, согла­шаясь или не соглашаясь на налоги. Но этот путь постепенного вырабатывания парламентских традиций страны Европы проходи­ли веками, пока народные массы еще и не думали о своем участии в выборах или не имели силы добиться его. К XX веку Европа стояла на пороге всеобщего избирательного права. А Россия, уже имевшая позади массовую революцию 1905 г., только собиралась поставить свой первый цензовый конституционный эксперимент. В очередной раз Россия безнадежно запаздывала.

И все-таки уже то, что Дума была создана и заседала в Тав­рическом дворце, означало очень серьезные перемены во всей си­стеме государственного управления России. Для того чтобы при­нять закон, надо было получить его одобрение в Думе и Государ­ственном совете. А это значило, кроме всего прочего, что бюрократии надо свыкнуться с тем, что Дума затребует справочные и подго­товительные материалы к проектам, всегда составлявшие канце­лярскую тайну, что надо отвечать на не всегда удобные вопросы депутатов и уметь их убедить. Одним из важных качеств, нужных для министра, оказывалось умение выступать перед Думой. Закон 3 июня 1907 г. создал в Думе большинство, ход мысли которого был близок к ходу мысли правительства. Они разговаривали на одном языке, но это не значит, что всегда мирно. Кроме партий­но-политических причин, для споров была чисто психологическая подоплека, которую не без цинизма, но верно подметил Крыжа-новский. «Возьмите, — говорил он в Следственной комиссии Вре­менного правительства, — 400 урядников, посадите их и скажите, что они — законодательное учреждение, и они станут к вам в оп­позицию, потому что положение захватывает лицо».¹⁰ Цензовый российский обыватель, привыкший ворчать на «бюрократическое средостение» по углам, получил возможность поучать бюрократию с думской трибуны, отстаивать свои личные или групповые инте­ресы, называя их государственными.

С первыми двумя Думами правительство могло только конф­ликтовать. С третьей, казавшейся поначалу совершенно «своей», оно готово было сотрудничать. Оказалось, что это удобно — иметь возможность во внешнеполитических делах сослаться на мнение

¹⁰ Падение царского режима. Т. 5. С. 384—385.

552

_ар_ОДного представительства» или обратиться к нему за помощью * межведомственной борьбе. При этом «своей» Думе не страшно было и дать чуть больше прав, чем полагалось по Основным зако­нам. Вопросы внешней политики не входили в компетенцию Ду-_Mbl Но после поражения в русско-японской войне нужно было публично изложить новые принципы отношений между двумя странами, и Николай II разрешил министру иностранных дел д П. Извольскому сделать это при обсуждении Думой вопроса о переименовании русской миссии в Токио в посольство.¹¹ Стараясь пресечь бесхозяйственность военных ведомств, Министерство фи­нансов и Государственный контроль были согласны дать Думе не­много больше прав по надзору за тратой этими ведомствами денег, полученных по бюджету. Но само Министерство финансов упорно ссылалось на права «верховного управления», чтобы узаконить давно назначенные постоянные расходы (так называемые «легаль­ные титулы»), и здесь Министерство внутренних дел, хотевшее почистить свою смету от выплат неизвестно кому и за что, готово было истолковать права «верховного управления» поточнее и по­уже.¹² Поссорившись с вел. кн. Николаем Николаевичем, Столы­пин допустил, чтобы октябристы и умеренно правые выступили против засилья великих князей в военном ведомстве, хотя Дума не должна была касаться сферы военного управления.¹³ Это был нормальный процесс притирки правительства и Думы. Но именно нормальность процесса пугала тех, кто хотел вернуться к старым порядкам. И кн. В. П. Мещерский с беспокойством предсказывал: «Работоспособность третьей Думы нанесет несравненно более сильный удар самодержавию, чем революционность первых

двух».¹⁴

" Существенным оказалось и право утверждать бюджет. Бюд­жетные правила 8 марта 1906 г. обеспечили («забронировали») та­кие расходы власти, которые производились по принятым раньше законам и повелениям. Но жизнь требовала новых расходов, са­мыми большими из которых было перевооружение армии и флота. Согласие на эти расходы надо было получать у Думы, и как только правительство внесло в Думу свой первый бюджет, главный ора­тор октябристов по финансовым вопросам А. В. Еропкин заявил, что бюджетные права Думы малы и «бронированные» расходы на­до сделать свободными для обсуждения. Демонстрируя серьезность этого заявления, октябристы и умеренно правые —главная опора Столыпина в Думе — сократили «забронированную» смету Мини­стерства путей сообщения на один рубль. Этот рубль вошел в историю Думы под названием «конституционного». Вскоре боль­шинство Думы, включая и крайне правых, отказалось дать деньги на строительство броненосного флота. Сначала, говорили они, на-

¹¹ Государственная Дума: Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия 1. СПб., 1908. Ч. 2. Стб. 112—114.

¹² Дякин В. С. Сфера компетенции указа и закона в третьеиюньской монархии // ВИД. Л., 1976. Т. 8. С. 247—248, 250.

¹³ Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 гг. Л., 1978. С. 106.

¹⁴ Гражданин. 1907. № 92. С. 3—4.

553

до реорганизовать Морское министерство, которое В. М. Пур_ИЦь кевич окрестил «цусимским ведомством».¹⁵ Раздосадованный Сто­лыпин назвал позицию Думы «бессознательным переходом» к пагь ламентаризму путем прецедентов.¹⁶

Но Дума гнула свою линию. Год за годом она настойчиво тре­бовала от Министерства финансов предъявить распоряжения, ко­торые бронируют тот или иной расход. А некоторые из них восхо­дили еще ко временам крепостного права и выглядели так нелепо что их удавалось отменить. Кроме того, она вынудила составите­лей бюджета самым детальным образом раскрывать структуру д₀_ ходной и расходной части и обосновывать их. Объяснительные за­писки к бюджетам превратились постепенно в ежегодные обзоры экономического положения страны. Стараясь сохранить свободу рук, финансовое ведомство нашло ответный ход. В России было принято считать будущие доходы прижимисто, чтобы не просчи­таться. Но теперь Министерство финансов стало настолько зани­жать предположения о доходах, что каждый год получалось — как бы совершенно неожиданно — большое превышение их над расхо­дами. Из этих денег правительство проводило без предваритель­ного утверждения в Думе «сверхсметные ассигнования». Незадол­го до начала мировой войны из-за накопленной за счет налогового переобложения масс «свободной наличности» казначейства, осо­бенно из-за той ее части, что хранилась в иностранных банках, разгорелась серьезная политическая борьба.¹⁷

Итак, органическая потребность государства в законодатель­ном представительном органе, без которого в XX в. было уже не­возможно управлять страной, с одной стороны, готовность III Ду­мы в общем и целом сотрудничать с правительством (правитель­ство называло это ее «работоспособностью») — с другой. Казалось бы, были все основания считать, что Дума вживется в механизм государственного управления страны. Но были обстоятельства, действовавшие в другом направлении.

Обнаружилось, что закон 3 июня все-таки не обеспечил в III Думе большинства для столыпинских реформ. Из 442 ее депута­тов крайне правые имели 51, умеренно правые и националисты (в дальнейшем объединившиеся) — 96, октябристы — 154, прогресси­сты — 28, кадеты — 54, национальные группы, примыкавшие к ли­бералам, — 26, трудовики — 14, социал-демократы — 19. В последу­ющем состав фракций менялся, но не принципиально.¹⁸ «Свое» большинство от правых до октябристов составляло ²/₃, но было неоднородно. Октябристы, хотевшие провести столыпинские рефор­мы, сетовали, что «крайне правых прошло больше, чем нужно».¹⁹

¹⁵ Шацилло К. Ф. Русский империализм и развитие флота накануне первой мировой войны (1906—1914 гг.). М., 1968. С. 170—173.

¹⁶ Государственный совет: Стенографические отчеты. 1907—1908 годы. Сес­сия третья. СПб., 1908. Стб. 1707—1708.

¹' Ананьич Б. В. Россия и международный капитал. 1897—1914: Очерки ис­тории финансовых отношений. Л., 1970. С. 288—290.

¹⁸ Обзор деятельности Государственной Думы третьего созыва: 1907—1912 гг. СПб., 1912. Ч. 1. С. 9—11.

¹⁹ Голос Москвы. 1907. 16 окт.

554

Правые поддерживали карательную политику, но не хотели ре­форм, нападали на Столыпина за «либерализм» и «умаление прав короны». В ряде вопросов, особенно связанных с делами религии, б_ыли нетверды в поддержке Столыпина и умеренно правые. Ок­тябристы тянулись вправо, не избрав в президиум Думы ни одного либерала. Но когда справа отказывались голосовать вместе с ними, У них не было иного выбора, как искать помощи у либералов. Пра­вые подтолкнули октябристов к либералам на первых же заседа­ниях Думы. Не желая признавать, что Манифест 17 октября хоть _в чем-то ограничил власть царя, они потребовали включить в бла­годарственный адрес Думы Николаю II титулование его самодер­жцем всероссийским. Чтобы собрать голоса под более обтекаемым текстом, октябристы обратились к либералам. В дальнейшем не­мало законопроектов, внесенных правительством, принималось октябристско-кадетским большинством. Октябристы платили за это согласием на некоторые либеральные поправки.

То, что в Думе—два большинства, правооктябристское или октябристско-кадетское, было видно всем. Закон 3 июня не мог полностью отстранить от участия в выборах городские слои, в зна­чительной степени остававшиеся социальной базой либеральных партий. Некоторое влияние сохраняли либералы и среди земле­владельцев. Ведь до 1905 г. именно оттуда рекрутировались сто­ронники земско-либерального движения. Но В. И. Ленин выдви­нул идею, будто эти два большинства созданы сознательно.²⁰ Меж­ду тем такому утверждению противоречат очевидные факты. На выборах в III Думу правительство Столыпина приложило много усилий, чтобы помешать пройти в нее кадетам. В IV Думу Мини­стерство внутренних дел старалось не пропустить и левых октяб­ристов. Весь механизм формирования Государственного совета предполагал, что в нем возможно только одно большинство — пра­вое, и он не мог пропустить проекты, принятые октябристско-ка­детским большинством в Думе, и не пропустил ни одного. Значит, и создавать такое большинство в Думе правительству было неза­чем. Авторы третьеиюньского закона ошиблись дважды: они не ожидали, что в Думу прорвется сотня либералов, и они не пред­полагали, что «свое» правое большинство откажется поддержать то, что предлагает правительство. Подводя итоги своих отношений с Думой, Столыпин с горечью констатировал «почти узаконенный наш законодательный обряд: внесение законопроектов в Государ­ственную Думу, признание их здесь обыкновенно недостаточно радикальными, перелицовка их и перенесение в Государственный совет; в Государственном совете признание уже правительствен­ных законопроектов обыкновенно слишком радикальными, откло­нение их и провал закона».²¹ Особого внимания здесь стоит при­знание, что Государственный совет считал неприемлемыми пра-

²⁰ Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 23. С. 227.

3.

²¹ Государственная Дума: Третий созыв. Сессия IV. СПб., 1911. Ч.

555

Стб. 2857.

вительственные проекты в их чистом виде и без либеральных п_п веское.

Столыпинские реформы отвергались теми, кто стоял за правы­ми в Думе и Государственном совете — в этом была причина не­удачи столыпинского конституционного опыта. Давно назревший нарыв прорвался весной 1911 г. при обсуждении законопроекта о земстве в западных губерниях. Государственный совет отклонил закон. В ответ Столыпин прервал на три дня заседания Думы и провел его по ст. 87 Основных законов о чрезвычайно-указном за­конодательстве. Отбиваясь от критики за откровенное нарушение порядка принятия законов (заседания Думы были специально пре­рваны, чтобы издать указ), Столыпин назвал думское законотвор­чество «дорогой в никуда» и попытался обосновать право прави­тельства на чрезвычайное законодательство через голову палат. Следует ли, спрашивал он, «продолжать корректно и машинально вертеть правительственное колесо, изготовляя проекты, которые никогда не должны увидеть света», или правительство вправе вступить в «борьбу за свои политические идеалы», используя все имеющиеся в его распоряжении средства. «Прочность государст­венных устоев», доказывал Столыпин, требует выбора в пользу второго из этих путей.²²

Трудно сказать, как именно собирался реализовывать подоб­ную декларацию Столыпин. Он прочно связал свое имя с суще­ствованием Думы и по-своему искренне считал, что формальный отказ от Манифеста 17 октября невозможен. Да и какие средства борьбы за правительственные идеалы мог он иметь в виду? [ Одно из них — чрезвычайно-указное законодательство по 1 ст. 87. Столыпин широко применил его в перерыве между I и I II Думами. Чрезвычайными указами были проведены каратель-| ные меры и часть задуманных Столыпиным реформ — земельная, изменение вероисповедной политики, отмена некоторых право-ограничений крестьян. Тогда это был азартный, но осмысленный шаг — реформы начинали действовать еще до того, как Дума за­кончит их неторопливое обсуждение, отказать в проведении уже начатой реформы труднее, и хотя правым в III и IV Думе многие из указов 1906 г. не нравились, они не рискнули выступить про­тив.²³ Проводить законы как чрезвычайные указы при правых Ду­ме и Государственном совете, которые не разгонишь за революци­онность и которые с тем большей яростью накинутся на неугодные им законы, было бессмысленным.

Другим оружием правительства было сохраненное Николаем II право «верховного управления». Согласно ст. 11 Основных зако­нов, император имел право издавать «указы для устройства и при­ведения в действие различных частей государственного управле­ния, а равно повеления, необходимые для исполнения законов». Это право оказывалось действенным менее всего, когда речь шла об устройстве государственного управления: любой вновь учреж-

²² Там же. Стб. 2858.

²³ См. подробнее: Дякин В. С. Чрезвычайно-указное законодательство в Рос­сии (1906—1914 гг.) // ВИД. Л., 1976. Т. 7. С. 240—271.

556

_даемый орган нуждался в штатах и деньгах на их содержание. И то и другое зависело от Думы. На практике ст. 11 использовалась для того, чтобы проводить в порядке верховного управления меры, _не требующие расходов из казны, но на некоторые Дума могла и _не согласиться. Некоторые чересчур входили во вкус. В 1908— 1909 гг. главноуправляющий земледелием А. В. Кривошеий пред­лагал провести по ст. 11 правила о «вещном» кредите для кресть­ян, предусматривавшие внесудебное взыскание возникающих дол­гов. Он прямо говорил, что не хочет вводить операцию в «малоподвижные рамки закона», а предпочитает гибкость распо­рядительного порядка. В этом случае перспектива взыскивать дол­ги через полицию, подобно податям, испугала даже министра юс­тиции И. Г. Щегловитова.²⁴

Более опасным было право издавать повеления для исполнения законов. Фактически это было право истолковывать закон. К чему это может привести, Столыпин успел узнать на себе. В 1909 г. по тактическим соображениям он с согласия Николая II не протесто­вал, когда Дума, проголосовав за отпуск денег на Морской гене­ральный штаб, заодно утвердила и его штаты, что не входило в ее функции. Но затем под влиянием правых царь вынудил Совет ми­нистров истолковать Основные законы так, чтобы права Думы по контролю за расходованием средств, отпускаемых Военным ведом­ствам, оказались урезанными. Это было сделано в момент, когда Столыпину было очень важно не портить отношения с Думой. Кроме того, Николай II показал, что полностью отрицает право премьер-министра иметь собственное мнение в вопросах государ­ственной политики.²⁵ Как раз с этого момента правые и бросились в атаку на столыпинские реформы. Так что и ст. 11 не могла слу­жить ему опорой в борьбе за его идеалы.

Впрочем, в марте 1911 г., когда Столыпин произносил свою по­следнюю думскую речь, его политическая судьба была уже пред­решена.

После гибели Столыпина, смертельно раненного 1 сентября 1911 г. в Киеве, механизм взаимодействия правительства и Думы еще больше разладился. «Я, —говорил Столыпин Николаю II в марте 1911 г., —за 5 лет изучил революцию и знаю, что теперь она разбита и моим жиром можно будет еще лет пять продержать­ся. А что будет дальше, зависит от этих пяти лет».²⁶ Еще в по­следние месяцы жизни Столыпина появились признаки, что рево­люционные силы снова оживают. И если Столыпин надеялся сво­ими реформами преградить дорогу этим силам, то вокруг трона все больше сплачивались те, чей лозунг Столыпин сформулировал так: «Не надо законодательствовать, а надо только управлять». После неудачи Столыпина его преемник В. Н. Коковцов, чувство­вавший все время давление справа и «сверху» (чего стоит напут-

²⁴ Особый журнал Совета министров 9 января 1909 г. (РГИА. Ф. 592. Оп. 1. Д. 453. Л. 239—246).

²⁵ Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 г. С. 135—141.

²⁶ РГИА. Ф. 1162. Оп. 1. Д. 325. Л. 2.

557

ствие Александры Федоровны: «Не надо так жалеть тех, кого не стало... если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончит свою роль и должен был стушеваться»),²⁷ просто не мог предло­жить Думе программу для совместной работы.

После выборов 1912 г. стала другой и Дума. За прошедшие пять лет страна и цензовое общество полевели. А Дума стара­ниями Министерства внутренних дел поправела. В IV Думе правые имели 65 депутатов, националисты (включая фракцию П. Н. Крупенского) —120, октябристы — 98, прогрессисты — 48, кадеты —59, близкие к ним национальные группы —21. Если в III Думе возможно было правооктябристское большинство без крайне правых, то в IV Думе оно стало невозможно. А собрать вместе крайне правых и октябристов из-за усилившихся разногла­сий между ними было затруднительно. Депутаты теряли интерес к заседаниям. Результаты голосования часто зависели от случай­ного кворума. Все же чаще, чем в III Думе, складывалось октяб-ристско-кадетское большинство. При полном господстве правых в Государственном совете это подчеркивало тупик в деятельности законодательных учреждений.

Для всех мечтавших о ликвидации Думы это был аргумент за возврат к «исконно русским», самодержавным формам правления. Самой важной здесь была позиция царя. В стране, где царю пре­доставлено столько власти, сколько сохранял Николай II и после октября 1905 г., взгляды и настроения государя —серьезнейший фактор политики. Царь не всегда мог действовать так, как хотел. Но он никогда и не забывал, чего он хочет на самом деле. Вынуж­денный сказать в 1905 г.: «России даруется конституция», Нико­лай II все время хотел взять дарованное (вырванное у него!) на­зад. Уже в 1909 г. он заговорил со Щегловитовым о желании пре­вратить Думу в совещательный орган.²⁸ «Новое время» тут же стало призывать совершить «новое 3 июня».²⁹ В 1913 г., во время празднования 300-летия дома Романовых, Коковцов обратил вни­мание на усиливавшийся вокруг царя «культ самодержавности, понимаемой ... в смысле чистого абсолютизма».³⁰ Из опублико­ванного по случаю юбилея манифеста Николай сам вычеркнул упоминание о «выборных от народа, призванных ... к участию в законодательстве». И снова правые начали кампанию за лишение Думы законодательных прав.³¹ В октябре министр внутренних дел Н. А. Маклаков предложил спровоцировать Думу на резкие заяв­ления и распустить ее. Николай II с радостью подхватил идею ми­нистра. Законодательная Дума «при отсутствии у нас конститу­ции, — написал он, — есть полная бессмыслица».³² В июне 1914 г. Николай II на заседании Совета министров снова предложил лик-

²⁷ Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания 1903—1919 гг. М., 1992. Т. 2. С. 8.

²⁸ Падение царского режима. Т. 2. С. 435—436.

²⁹ Новое время. 1909. 17 окт.

³⁰ Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Т. 2. С. 156.

³¹ Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм. С. 114—116.

³² Падение царского режима. Т. 5. С. 193—199.

558

видировать законодательный статус Думы, но был поддержан только Маклаковым.³³

Министры не поддержали царя не из любви к Думе. Значитель­ная часть бюрократии так и не смогла привыкнуть к новым поряд­кам. Даже без злого умысла, а просто по привычке, Совет минист­ров принимал, а Государственная канцелярия включала в очеред­ные Продолжения Свода законов постановления, принятые в указном порядке и изменявшие законы без согласия Думы. Столы­пин все-таки считался с Думой. Не стало Столыпина, и с Думой ста­ли обходиться строго по букве закона. А это значило — материалов для законопроектов, которые она готовит параллельно с министер­скими, не давать; на запросы отвечать только устно; на вопросы, готовит ли правительство те или иные проекты, не отвечать вообще. Весной 1914г. начались преследования за политические речи в Ду­ме. Маклаков и Щегловитов объявили речь меньшевистского лиде­ра Н. С. Чхеидзе «преступным возбуждением к ниспровержению монархического образа правления», и Совет министров постановил привлечь Чхеидзе к суду. Маклаков попытался подчинить общей цензуре стенограммы Думы. Это задевало всех, октябристы и наци­оналисты заявили, что вопрос ставится — быть или не быть Думе.³⁴ Но в общем правительству, кроме ретивого Маклакова, Дума была нужна. Приближалась война, и необходимо было продемон­стрировать единство царя и народа. Часть бюрократических вер­хов в этих условиях была бы рада восстановить хотя бы такие от­ношения с Думой, какие были при Столыпине. Этим и объясня­лись публичные призывы Кривошеина к цензовой России преодолеть разделение «на пагубные „мы" и „они", разумея под этим правительство и общество».³⁵ Этим объяснялся и совет царю И. Л. Горемыкина, сменившего В. Н. Коковцова на посту предсе­дателя Совета министров в январе 1914 г., «уметь ладить с Ду­мой».³⁶ Но для того чтобы ладить с Думой, правительству нужна была программа политических реформ, способная привлечь хотя бы националистов и октябристов. А ее не было. И это делало по­пытки сговориться с Думой малоперспективными.

Третьеиюньская система была заведомо временным сооруже­нием. Она опиралась на очень тонкий слой имущих верхов. Пол­ным имущественным цензом, дававшим право участвовать в вы­борах в Государственную Думу и в земство и городские самоуп­равления там, где они были, обладали в 1907 г. 179,9 тыс. человек.³⁷ Но и полный ценз еще не означал богатства. Министер­ство финансов считало, что только доход в 6000 руб. в год обеспе-

³³ Там же. Т. 2. С. 437—438: Т. 3. Л. 1925. С. 133—134.

³⁴ Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм. С. 192, 211.

³⁵ Новое время. 1913. 14 июля.

³⁶ Падение царского режима. Т. 3. С. 134.

³⁷ Подсчитано по изд.: Министерство внутренних дел: Выборы в Государ­ственную Думу третьего созыва. СПб., 1911. С. VIII-X.

559

чивает уровень жизни, подобающий «интеллигентной семье» ³« Таких семей, по его прикидкам, в 1905 г. на всю страну было око­ло 60 тыс.³⁹ Вероятно, на самом деле эта цифра была несколько больше, но все равно речь идет о тончайшей пленке состоятельных людей на поверхности океана нищей крестьянской России. Управ­лять страной при такой немногочисленной опоре можно было только имея дело с народом, не освободившимся от веры во власть и от страха перед нею. После 1905 г. такого народа не было. «Двад­цать лет покоя» просил у истории Столыпин на то, чтобы создать режиму более прочную опору — крестьянина-собственника. Про­стоит ли третьеиюньское сооружение эти двадцать лет, зависело прежде всего от обстановки снаружи, от того, удастся ли обойтись без опасных для империи войн и избежать новых революционных потрясений. Но существенным было и хотя бы минимальное со­гласие внутри системы.

Поначалу основная масса торгово-промышленных лидеров бы­ла готова оставить старой бюрократии политическую власть. Но они очень решительно выступали против государственного вмеша­тельства в частнопромышленную деятельность и против казенного предпринимательства. Тем самым буржуазия поднимала руку на святая святых российской бюрократии. Государство в России иг­рало большую, чем на Западе, роль не только в политической, но и в экономической жизни страны и не собиралось отказываться от этой роли. Здесь сказывались и корыстные интересы бюрократии. Но главным было убеждение — только она, носительница власти, может знать и решать, что на самом деле нужно стране. «Прави­тельства, будучи лишены необходимой подвижности, — настаива­ли буржуазные лидеры, — не могут быть хорошими предпринима­телями».⁴⁰ Это действительно было так. Стоимость продукции на казенных заводах была значительно выше, чем на частных. Убыт­ки покрывались из бюджета. Заводы надо было содержать незави­симо от того, есть ли в данный момент заказы. В 1907 г., когда казна задыхалась от безденежья, была принята программа строи­тельства дредноутов для Балтийского флота.⁴¹ Но казенное хозяй­ство (военные заводы, железные дороги, лесные и земельные угодья, винная монополия) были экономической основой режима, противовесом растущей мощи буржуазии. И именно поэтому по­мещичья реакция призывала казну еще шире распространить сфе­ру своего влияния.

В предвоенные годы соперничество частного капитала и казны усиливается. Построив новые заводы, российский капитал все ост­рее нуждался в заказах на их продукцию и все громче требовал ликвидировать казенные предприятия «ради искоренения ... гро-

³⁸ Журнал комиссии по вопросу о введении подоходного обложения 12— 17 мая 1905 г. (РГИА. Ф. 1162. Оп. 5. 1907 г. Д. 11. Л. 42).

³⁹ Подсчитано по изд.: Опыт приблизительного исчисления народного дохода по различным его источникам и по размерам в России. СПб., 1906. С. 90—91.

⁴⁰ См.: III очередной съезд представителей промышленности и торговли: Докла­ды и записки. СПб., 1908: Основы торгово-промышленной политики России. С. 15.

⁴¹ Шацилло К. Ф. Государство и монополии в военной промышленности Рос­сии: Конец XIX в.- 1914 г. М., 1992. С. 56.

560

-одного вреда», наносившегося частной промышленности.⁴² Власть реагировала на это стремлением расширить казенное хо­зяйство — увеличить долю государственных дорог в общей желез­нодорожной сети, установить государственную монополию на _<<средоточия силы падения воды», не пустить капитал в строитель­ство элеваторов.⁴³ Морское министерство предлагало, чтобы казна сосредоточила в своих руках не только 60—80 % заводов, произ­водивших вооружение, но и предприятия, снабжавшие их сталью _и углем.⁴⁴ Одновременно, как признало Министерство финансов, становилось «все более и более энергичным» государственное вме­шательство в частную торгово-промышленную деятельность. В го­ды промышленного кризиса и депрессии 1900-х годов власть по­кровительствовала синдикатам. Тогда регулирование ими заказов на металлургическую продукцию и топливо помогало спасти от краха предприятия, созданные в 90-е годы. Но с началом предво­енного подъема синдикаты становились опасными. Они могли под­нять цены, по которым казна расплачивалась за свои заказы. И отношение власти к синдикатам изменилось. В 1913 г. даже Ми­нистерство финансов — в глазах дворянской реакции покровитель ненавистного ей капитала — предлагало в случае необходимости воздействовать на синдикаты всеми доступными экономическими мерами — от контроля за ценами и прибылью до принудительного выкупа предприятий в казну.⁴⁵ В том же году власть начала пре­следование крупнейших синдикатов «Продамета» и «Продуголь». Несмотря на протесты российской буржуазии, подкрепленные дипломатическим давлением из Парижа, Министерство торговли и промышленности в марте 1914 г. приняло программу постепен­ной ликвидации «Продугля». К началу 1916г. синдикат прекратил свое существование.⁴⁶ Под предлогом борьбы против скупки земли евреями Совет министров 18 апреля 1914 г. установил ограниче­ния в приобретении земли любыми акционерными обществами — не более 200 десятин и каждый раз с особого разрешения. Управ­ление земледелия надеялось таким способом не пустить на земель­ный рынок богатого конкурента. Просить разрешения на каждый свой шаг (ведь земля нужна и для постройки заводов) значило идти к власти «на поклон, как в ханскую ставку», — так оценила эти правила буржуазия и пригрозила вообще забрать свои капи­талы из России.⁴⁷ И опять, объявив о приостановке действия Пра­вил 18 апреля, власть без особой огласки применяла в годы войны и нормирование акционерного землевладения, и введенные Пра-

⁴² См.: Труды Четвертого очередного съезда представителей промышленности и торговли. СПб., 1910: Доклад А. К. фон Дезена о казенных подрядах и поставках. С. 14—16.

⁴³ Кризис самодержавия в России : 1895—1917. Л., 1984. С. 432—434.

⁴⁴ Шаиилло К. Ф. Государство и монополии... С. 32.

⁴⁵ Кризис самодержавия в России. С. 435—440.

⁴⁶ Поликарпов В. В. Антимонопольная политика самодержавия в 1914— 1917 годах // ВИ. 1992. № 11 — 12. С. 22.

⁴⁷ Журналы заседаний Восьмого очередного съезда представителей промыш­ленности и торговли, состоявшегося 2, 3 и 4 мая 1914 г. в Петрограде. Пг., 1915. С. 56, 113.

вилами ограничения для участия евреев в управлении акционеп_г ными предприятиями.⁴⁸

Власть как бы демонстрировала даже далеким от либерализ­ма лидерам буржуазии: в третьеиюньской монархии не гаранти­рованы не только ее политические, но и экономические интере­сы. Ответом на эти демонстрации стала докладная записка «о мерах к развитию производительных сил России», которую Со­вет съездов промышленности и торговли представил правитель­ству в июле 1914 г. Промышленники развернули действительно широкую программу, какой правительство так и не сумело вы­работать. Естественно, в этой записке содержалось требование убрать все препятствия на пути частной инициативы в финан­сах, промышленности и на транспорте. Много внимания уделя­лось и сельскому хозяйству. Буржуазия прекрасно понимала, что без зажиточного крестьянина у нее не будет прочного рынка сбыта в стране. Но самым характерным в записке было откро­венное неверие ее авторов в способность власти проявить доста­точную «осведомленность» и «сознательность» в делах экономи­ки. Поэтому они предлагали создать для обсуждения этих дел особый орган при Совете министров с участием представителей законодательных палат и торгово-промышленных организаций.⁴⁹ Это был вежливо сформулированный, но достаточно определен­ный вотум недоверия бюрократии.

Одновременно росло недовольство буржуазии своим политиче­ским положением. Радикальное крыло промышленников во главе с П. П. Рябушинским хотело прежде всего оттеснить поместное дворянство с его позиций. Уже в 1907 г., на 2-м съезде промыш­ленности и торговли, Рябушинский предложил ввести налог на «незаработанный доход» помещиков — на рост стоимости их зе­мель.⁵⁰ По сути дела это означало: помещики, не умеющие извле­кать доход из своих имений, должны с ними расстаться. С 1909 г. Рябушинский и его союзники начали издавать газету. «Утро Рос­сии». Газета подчеркивала роль, которую буржуазия должна сыграть в жизни страны, и предсказывала неминуемую гибель по­местного дворянства. «Жизнь, — писала газета, — перешагнет труп тормозившего ее сословия с тем же равнодушием, с каким вешняя вода переливает через плотину».⁵¹ Призывы к буржуазии осознать «свою политическую роль в стране», потребовать «своего места в делах государства» стали все чаще звучать в речах и дру­гих участников торгово-промышленных съездов.⁵²

«Левение» буржуазии стало особенно заметным с 1912г. В на­шумевшей речи на 6-м съезде промышленности и торговли Рябу­шинский торжественно провозгласил, что «купец идет», а его га­зета тут же потребовала «дать ему место ... на государственной

⁴⁸ Поликарпов В, В. Антимонопольная 'политика... С. 23.

⁴⁹ РГИА. Ф. 32. Оп. 2. Д. 31. Л. 1 — 127.

⁵⁰ Второй очередной съезд представителей промышленности и торговли: По поводу внесенного в законодательные учреждения проекта подоходного налога. До­клад Совета съездов. СПб., 1907. С. 15—16.

⁵¹ Утро России. 1910. 18 марта.

⁵² Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм. С. 187.

562

службе».⁵³ На выборах в IV Думу первые курии Петербурга и Мо­сквы, в принципе не любившие интеллигентов-кадетов, отдали им предпочтение перед своим братом-купцом, но октябристом. В Мо­скве проигравшим оказался сам А. И. Гучков. Октябристы были разбиты и на выборах в Государственный совет от торговли и про­мышленности. Сторонники Рябушинского все больше захватывали позиции в цитадели октябристских буржуазных лидеров — Мос­ковском биржевом комитете.⁵⁴

1913 год принес дальнейшие политические декларации про­мышленников. Выступая в присутствии премьера Коковцова, председатель Комитета Нижегородской ярмарки А. С. Салазкин напомнил, что власти пора, наконец, выполнить обещания Мани­феста 17 октября 1905 г. Практически выражая неверие, что бю­рократия захочет и сможет сделать это, Салазкин подчеркивал: «Торгово-промышленный класс... желает принимать ближайшее участие в делах общественного самоуправления и государственно­го строительства».⁵⁵ Весной 1914 г. с трибуны 8-го съезда промыш­ленности и торговли Рябушинский, не стесняясь в выражениях, выразил надежду, что страна «сумеет пережить свое маленькое правительство».⁵⁶

Все эти заявления не означали, однако, что буржуазия высту­пает против монархии или даже рвется немедленно в министер­ские кресла. «Утро России», призывавшее буржуазию к «убежден­ному радикализму»,⁵⁷ не скрывало, что просто ведет торг. Для того чтобы получить обещанное Манифестом 17 октября, писала газе­та, нужно «требовать дальше, гораздо дальше, не стесняясь „за­просом", чем дальше, тем лучше».⁵⁸ Но власть не хотела давать и того, что пришлось пообещать в 1905 г. Поэтому недовольство буржуазии становилось все глубже, а ее давление на опоры третье-июньского здания — все сильнее.

Но и поместное дворянство не было довольно. То, что делала власть всегда, а после 1907 г., может быть, в особенности, было направлено на защиту позиций дворянства в обществе. Бюрокра­тия была связана с дворянством в большой мере своим происхож­дением, образом жизни, самодержавной идеологией. Чем большую силу набирала буржуазия, тем отчетливее выступали продворян-скиё настроения в правящих кругах. Кроме чувства «родства», эти настроения порождались и просто стремлением сохранить поме­щика как противовес буржуазии, чтобы не остаться с нею один на один. Но, с одной стороны, и по отношению к дворянству бюро­кратия была убеждена: она лучше знает, что ему нужно. При не­оглядных российских просторах она при этом нередко слабо раз­биралась в реальной жизни провинции, с которой сталкивалось ря-

⁵³ Утро России. 1912. 10 мая.

⁵⁴ Дякин В. С. Буржуазия, дворянство и царизм. С. 81—83.

⁵⁵ Русское слово. 1913. 17 авг.

⁵⁶ Журналы заседания Восьмого очередного съезда представителей промыш­ленности и торговли... С. 101.

⁵⁷ Утро России. 1913. 13 нояб.

⁵⁸ Там же. 1912. 27 окт.

S63

довое дворянство. А с другой стороны, поместное дворянство хо­тело невозможного. Если очистить его декларации от словесной шелухи, оно хотело в XX в. жить, как в XIX-м. И когда это не получалось — винило во всем власть.

Власть оказывалась виноватой в том, что изменилась полити­ческая действительность. «Дряблая, слабая духом, слабая энер­гией и волей, правительственная власть под напором событий пре­увеличила значение опасности ... и расширила понимание свобод 17 октября», — выговаривал правительству Пуришкевич ⁵⁹ от имени собратьев по сословию, которому Николай II, между про­чим, долго припоминал трусливую пассивность в дни революции. Власть оказывалась виновной и в том, что земля уплывала из по­мещичьих рук. Занявшись земельной реформой, правительство действительно не имело в 1907—1914 гг. денег на то, чтобы в прежних размерах кредитовать помещиков через Дворянский банк. И не умея жить не в долг, дворянство плакалось, что пра­вительство отдает предпочтение крестьянам, а его разоряет. Даже самый серьезный экономист из деятелей объединенного дворян­ства, В. И. Гурко, ужасаясь тому, как много имений готовы были в 1906—1907 гг. продать Крестьянскому банку помещики, обви­нял в этом не помещиков, а банк.⁶⁰ Банк постоянно кляли за низ­кие якобы цены, которые он давал за помещичьи земли, требова­ли, чтобы полученные прибыли он вернул на нужды «благотвори­тельных капиталов дворянства».⁶¹ Мечтая сохранить и возродить «дворянские гнезда», объединенное дворянство настаивало, чтобы, вопреки своему прямому назначению, этим занимался Крестьян­ский банк ⁶² или Дворянский — на средства, подаренные ему Ни­колаем II по случаю 300-летия дома Романовых.⁶³

С первого до последнего съезда объединенное дворянство доби­валось, чтобы государство возместило помещикам убытки от аг­рарных беспорядков 1905—1906 гг. Налоги, которые буржуазия считала направленными против нее, дворянство объявляло поку­шением на его карман. Помещики требовали обильного кредита, основанного к тому же не на общих коммерческих принципах.⁶⁴ Это подавалось как забота об общегосударственных интересах и подъеме сельского хозяйства вообще. Все громче выдвигалось тре­бование «национализации» кредита — создания специальных кре­дитных учреждений, которые снабжали бы деньгами только рус­ских.⁶⁵ Речь опять-таки шла о казенном кредите, поскольку част-

⁵⁹ Труды V съезда уполномоченных дворянских обществ 32 губерний. СПб. 1909. С. 129.

⁶⁰ Труды IV съезда уполномоченных дворянских обществ 32 губерний. СПб.

1909. С. 137—138.

⁶¹ Труды VI съезда уполномоченных дворянских обществ 33 губерний. СПб.,

1910. С. 326.

⁶² Труды V съезда... С. 119.

⁶³ Труды IX съезда уполномоченных дворянских обществ 39 губерний. СПб., 1913. С. 25.

⁶⁴ Труды VI съезда... С. 99.

⁶⁵ Труды VIII съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний. СПб., 1912. С. 20.

564

ные банки объявлялись покровителями «инородцев» и врагами по­местного землевладения.

Если в политических вопросах объединенное дворянство было агрессивно-наглым, то на его экономической позиции лежала печать не только иждивенчества, но и беспомощности. Помест­ное дворянство в своей массе не смогло приспособиться к капи­тализму. Самые богатые помещики одновременно становились и владельцами акций банков и промышленных предприятий. Но таких было немного. Среди хозяев промышленных и торговых заведений в городах в 1905 г. дворяне и чиновники составляли всего 2,2 %. Среди земских избирателей —владельцев неземель­ных имушеств на дворян приходилось 13,4 % в 1906—1907 гг. и 9,8 % в 1912—1913 гг. Ббльшую их часть составляли владель­цы городских домов и дач. Даже предприятия по переработке продукции собственных имений встречались не слишком часто.⁶⁶ Предложения Н. А. Павлова и В. Н. Снежкова попытаться сде­лать что-то самим для увеличения своих доходов не нашли под­держки объединенного дворянства. Проект Павлова — объедине­ние дворян на экономической почве («самим работать и самим торговать»,⁶⁷ т. е. вытеснить хлеботорговцев) — был похоронен за полной несбыточностью. В идее Снежкова создать союз уезд­ных земств было рациональное зерно — земства уже имели опыт торговых операций, хотя и попроще, чем хлебные. Но объе­диненное дворянство боялось союза земств. Он, с одной стороны, напоминал о предреволюционных годах, а с другой — в случае удачи подчеркнул бы ненужность чисто дворянской орга­низации.⁶⁸ Вершиной экономической мысли объединенного дво­рянства стал доклад на съезде в марте 1914 г. о кризисе част­ного землевладения. Составленный почти одновременно с запи­ской Совета съездов промышленности и торговли, доклад демонстрировал редкое убожество мысли, особенно заметное ря­дом с программой буржуазных лидеров. Авторы доклада собрали вместе некоторые из давно уже обсуждавшихся предложений: развивать сельскохозяйственный кредит и элеваторную сеть, улучшить местные дороги, укрепить земские финансы, но не увеличивать при этом земское обложение и т. п. К этому были добавлены чисто помещичьи пожелания обеспечить их хозяйства дешевой рабочей силой, а для этого сократить отход крестьян на заработки за границу и установить льготные тарифы на пе­ревозку батраков.⁶⁹ На общую экономическую программу идей

не хватило.

Когда же более практичные дворянские деятели, собравшиеся в земствах, пытались что-то делать, они тут же вступали в кон-

⁶⁶ Кризис самодержавия в России. С. 335; Дякин В. С. Земство в третьеиюнь-ской монархии (структура избирателей и гласных) // ИЗ. М., 1987. Т. 115. С. 96,

98, 103.

⁶⁷ Труды VII съезда уполномоченных дворянских обществ 37 губерний. СПб.,

1911. С. 232.

⁶⁸ Труды V съезда... С. 320; Труды VIII съезда... С. 41.

⁶⁹ Труды X съезда уполномоченных дворянских обществ 39 губерний. СПб., 1914. С. 14.

565

70

фликт с властью. После 1906 г., устранив либеральных лидеп_0в из большинства земств, правые и октябристы стали задавать них тон. Но очень быстро обнаружилось, что земское хозяйство требует продолжения политики их предшественников — созда­вать различные специализированные службы (статистические агрономические и т. п.) и приглашать в них интеллигенцию -1 ненавистный «третий элемент». Для координации работ в раз­ных районах нужно было собирать межгубернские съезды и со­здавать общеземские организации. И то и другое не было пре­дусмотрено Положением 1890 г. Работа земств, особенно по со­зданию начальных училищ и агрономической помощи крестьянам, была нужна самому правительству. Поэтому снача­ла, в расчете на благонадежность новых хозяев земских управ, власть, каждый раз со скрипом, разрешала некоторые съезды! Показательна, однако, резолюция Столыпина по поводу съезда о начальном образовании: «Если съезд зарвется, не церемонить­ся закрытием». С приходом в Министерство внутренних дел Н. А. Маклакова всякие съезды и постоянно действующие меж­земские организации стали считаться «в принципе нежелатель­ными». Обходя помехи, чинимые министерством, роль фактиче­ского общеземского центра в 1909—1912 гг. выполняла октябри­стская Московская губернская управа. С 1913 г. с нею стали соперничать националисты из Киева. В 1912—1913 гг. многие земства, в том числе и совсем правые, все громче требовали рас­ширить их полномочия и сделать общеземские съезды регуляр­ными с учреждением собственного центрального органа. Тенден­ция «к дальнейшему сплочению и организации объединяющихся земств» тревожила Департамент полиции. Его страхи были пре­увеличены в том отношении, что объединяющиеся земства оста­вались сугубо благонамеренными. Но по существу полицейское чутье не подводило департамент: «деловая» оппозиция правоок-тябристских земств отражала глубокий кризис системы. Власть оказывалась неспособной договориться с собственной ближайшей социальной опорой. А земское дворянство, пытаясь обеспечить элементарную жизнеспособность местного хозяйства, незаметно для себя скатывалась к таким способам давления на правитель­ство, к которым перед 1905 г. прибегала либеральная оппози­ция. Историческая спираль совершала еще один виток, и поле

для маневра власти становилось все уже

* * *

События 1905—1906 гг. показали, что национальный вопрос становится одним из важнейших в жизни страны. Рост националь­ного самосознания нерусского населения России угрожал самому существованию единой и неделимой империи. Опыт прошлых лет уже доказал несбыточность и опасность планов полной русифика­ции (ассимиляции) сколько-нибудь крупных и развитых народов,

⁷⁰ См. подробнее: Дякин В. С. Земство и самодержавие в третьеиюньской мо­нархии // Вопросы истории России XIX—начала XX в. Л., 1983.

566

поэтому подобные планы в чистом виде сохранялись только по от­ношению к малочисленным и отставшим в развитии народам. Об остальных теперь говорилось, что правительство-де никогда и не стремилось к их денационализации, а устанавливало для них лишь «некоторые стеснения» «в видах ограждения коренного рус­ского населения и обеспечения целостности государства».⁷¹ Сто­лыпинский официоз «Россия» провозглашал: не имея целью по­глощать самобытность населяющих Россию племен, власть не мо­жет, однако, допустить развития таких местных особенностей, при которых «связь той или иной народности с государством являлась бы только внешней».⁷²

При таком подходе первой под удар подпадала Финляндия. Об­ладая всегда автономией, Финляндия за 1905—1906 гг. сделала еще несколько шагов по пути укрепления своей государственно­сти. Для того чтобы не дать финскому «соблазну» распространить­ся на другие районы империи, особенно на Польшу, власти нужно было раздавить «сепаратистское гнездо», «пристроившееся» рядом

со столицей.

Для этого, как и в 1899 г., был избран путь такого разграни­чения общеимперского и внутрифинляндского законодательства,⁷³ при котором на долю последнего остались бы дела чисто местного значения. Работа была поручена Особому совещанию, созданному осенью 1907 г. под председательством Столыпина. Было два воп­роса: кто будет решать, какие финляндские законы затрагивают интересы империи, и как будут утверждаться общероссийские за­коны, касающиеся и Финляндии. Первый вопрос был решен уже в 1908 г. Совет министров постановил, чтобы ему присылали все финские законы, а уж он сам решит, какие из них касаются им­перии и потому требуют утверждения петербургских властей. Только так, считал Совет министров, можно предотвратить «опас­ные осложнения», порожденные нежеланием Финляндии осознать свой «долг благодарности» империи, не проглотившей ее целиком в 1809 г.⁷⁴ Решению второго вопроса был посвящен закон 17 июня 1910 г. Согласно этому закону, общероссийские законы, затраги­вавшие Финляндию, принимались в Петербурге, а мнение фин­ляндских Сената и Сейма можно было и не учитывать. При этом в число общероссийских вопросов вошло все, что касалось сколь­ко-нибудь важных сторон жизни Финляндии, — основные начала ее государственного строя, охрана порядка и суд, школьное дело, законодательство о партиях и печати и т. п.⁷⁵ Имея такой закон, Россия могла покончить с финляндской автономией.

⁷¹ П. А. Столыпин—А. Н. Меллер-Закомельскому. 16 марта 1908 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 20. Л. 40).

⁷² Россия. 1911. 15 янв.

⁷³ Ошеров Б. Б., Суни Л. В. Финляндская политика царизма на рубеже XIX— XX вв. Петрозаводск, 1986. С. 31—40.

^7-1 Особый журнал Совета министров 22 января и 14 мая 1908 г. // Особые журналы Совета министров царской России: 1908 год. М., 1988. С. 449, 460.

⁷⁵ Соломещ И. М. Финляндская политика царизма в годы первой мировой войны (1914—февраль 1917 гг.). Петрозаводск, 1992. С. 7—9.

567

Конкретное применение закона началось в 1912 г. Отказав финнам в праве иметь свои войска и не желая призывать их в русскую армию, где инородцы и так составляли 25 %, правитель­ство установило для Финляндии особый взнос в общий бюджет на покрытие военных расходов. Этот закон, пожалуй, нельзя назвать антифинским по его содержанию, но в Финляндии, имевшей соб­ственный бюджет, он был воспринят именно так. Другой закон давал право на государственную службу в Финляндии выпускни­кам всех учебных заведений империи, а не только расположенных на финляндской территории. Это открывало дорогу чиновникам-русификаторам из центра, дурную репутацию которых отмечали все представители самой же власти, имевшие с ними дело на лю­бой другой окраине. В сентябре 1914 г. Николай II одобрил про­грамму, еще больше усиливавшую власть русских чиновников в Финляндии и оттеснявшую финнов от высших постов управления в собственной стране, но война заставила отложить осуществление этой программы.⁷⁶

На западных окраинах империи власти с тревогой наблюдали за последствиями уступок, на которые пришлось пойти в 1905— 1906 гг. Быстрый рост числа частных начальных и средних школ с родным языком обучения и активность просветительных орга­низаций («Матицы» в Польше, «Просвиты» на Украине, немец­кого «Школьного союза» в Прибалтике) были для сторонников единой и неделимой России сигналом беды. «Начальные учили­ща, — в ужасе предсказывали правые в Думе, — это только пер­вое, а затем потребуют свою инородческую администрацию и делопроизводство во всех административных и судебных учреж­дениях на родном языке».⁷⁷ Эти прогнозы были не лишены ос­нований. Территориальная автономия была минимумом, на что готовы были бы согласиться самые умеренные круги в Польше. Этот лозунг набирал силу среди части украинской интеллиген­ции. С 1910 г. постоянной темой в донесениях губернаторов ста­ла тяга эстонцев и латышей к «национальной обособленности».

Между тем власть не имела в своем арсенале никаких новых орудий борьбы. Когда Столыпин узнал, что остзейские немцы, по­теряв после 1905 г. веру в способность российских властей охра­нять их поместья, стали огладываться на Германию, его первой реакцией было привычное «стремление к увеличению в Прибал­тийском крае числа коренных русских людей как в составе мест­ного служилого класса, так и среди земледельческого населе­ния». ¹⁸ Вслед за ним «Россия» повторила, что Прибалтика, «как и все другие окраины», должна быть связана с центром чиновниками «из того народа, который... создал огромную империю»,⁷⁹ а кур-ляндский губернатор С. Д. Набоков предложил поселить в При­балтике побольше русских крестьян «как фактор, ослабляющий

⁷⁶ Там же. С. 13—15.

⁷⁷ Государственная Дума: Третий созыв. Сессия IV. Ч. 1. Стб. 1126.

⁷⁸ П. А. Столыпин-В. Н. Коковцову. 10 февраля 1908 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 20. Л. 14).

⁷⁹ Россия. 1908. 21 марта.

568

опасность массового движения среди латышей».⁸⁰ Единственным оплотом власти в Польше также открыто признавалось чиновни­чество. При этом правительство не скрывало от себя, что «опоры в местной среде русские чиновники не ищут и не найдут».⁸¹ Не­доверие власти к полякам было так велико, что в 1908 г. было решено запретить им в Польше преподавать русский язык и исто­рию даже в частных школах.⁸²

Единственной уступкой полякам, которую согласно было сде­лать правительство, был проект нового Городового положения. Пред­полагалось разрешить городским властям вести внутреннее дело­производство параллельно на русском и польском языках (офици­альная переписка шла бы по-прежнему только по-русски), а гласным городских Дум говорить по-польски. Правые в Государ­ственном совете провалили этот закон, издевательски заявив, что готовы подождать с самоуправлением для польских городов, пока поляки не выучаться говорить по-русски.⁸³ Не сдержав раздраже­ния, варшавский генерал-губернатор Г. А. Скалой писал Нико­лаю II, что решение Государственного совета «является вредным для русского дела, если под таковым понимать не хроническое натравливание одной народности против другой».⁸⁴ Понимая, что будущая война развернется на польских землях и нельзя настраивать против себя всех подряд, царь поддержал правительственный проект, вторично внесенный в Думу. И снова Государственный со­вет сорвал его принятие.

В Западном крае правительство даже в 1905 г, сохранило ограничения польского и преимущества русского землевладения и запреты в приеме поляков на государственную службу. Сделанные мелкие послабления власти старались взять назад. Так, в 1905 г. поляки получили право просить о продаже им в крае небольших участков земли для промышленных целей. Но Столыпин специаль­но предупредил губернаторов, что удовлетворение таких просьб «дол­жно бы быть не правилом, а исключением».⁸⁵

Все эти меры использовались уже десятилетиями и не дали ре­зультата. Поэтому единственным выходом казалось попытаться пресечь мысли о национальной самобытности народов в самом корне — в вопросе о языке.

Уже в конце 1908 г. Министерство просвещения представило проект Правил о начальных училищах. Вопреки всем недавним ус­тупкам правила снова разрешали использовать родной язык только в первый (в крайнем случае — второй) год обучения. Родной язык

⁸⁰ С. Д. Набоков—Я. Я. Литвинову. 1 мая 1911 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 190. Д. 1066. Л. 29—32).

⁸¹ Особый журнал Совета министров 13 января 1911 г. (Там же. Ф. 1276.

Оп. 4. Д. 35. Л. 245).

⁸² Особый журнал Совета министров 17 апреля 1908 г. (Там же. Ф. 1284. Оп. 190. Д. 90а. Л. 304—307).

⁸³ Государственный совет: Сессия восьмая. 1912—1913 годы. СПб., 1913. Стб. 1411.

⁸⁴ Всеподданнейшая записка Г. А. Скалона 30 мая 1913 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 5. Д. 44. Л. 346).

⁸⁵ Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам 4 ноября 1909 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 190. Д. 94Г. Л. 321—322).

569

как предмет обучения опять лишь «дозволялся», хотя законы 1905 г. говорили о праве на его преподавание. Наступление на на­циональную школу возглавил сам Столыпин. В январе 1910 г. он выразил недовольство распространением на западных окраинах школ на родном языке. Школа, подчеркивал он, есть проводник идей русской государственности и не может быть «поприщем для националистического политиканства».⁸⁶

В течение всего 1911 г. заседало совещание о школьном об­разовании в местностях с инородческим и инославным населе­нием. Некоторым его участникам и проект Министерства про­свещения казался слишком либеральным. Применение родного языка даже как подсобного и только в первый год обучения, го­ворили они, все равно «искусственно пробуждает национальное самосознание инородцев». Конечно, отвечало большинство этого совещания, «идеалом школы с точки зрения государственного единства представлялась бы единая для всех народностей импе­рии школа с государственным языком преподавания», но, увы, «приходится считаться с создавшимся положением». Для этого большинства постепенное введение всеобщего начального обуче­ния было важно, в частности, и тем, что с распространением министерских школ уничтожатся частные с преподаванием на родном языке. Как о само собой разумеющемся говорилось, что право учиться на родном языке не касается украинцев и бело­русов, поскольку их «отнюдь нельзя причислить к инородцам». Частные гимназии на родном языке решили пока не трогать, чтобы не вводить в соблазн уехать учиться за границу (здесь, конечно, имели в виду поляков и немцев).⁸⁷

Вновь усилились преследования просветительных обществ. Уже в 1908 г. была закрыта «Матица». Обществу приходских биб­лиотек Варшавской архиепархии отказывали в открытии библио­тек. Католическому союзу губерний Царства Польского не разре­шались ученые общества, публичные лекции и периодические из­дания — т. е. то, ради чего он был основан.⁸⁸ На Украине во многих городах были закрыты общества «Просвита», преследова­лась возникшая украинская печать. В январе 1910 г. Столыпин специальным циркуляром выразил недовольство тем, что «среди инородческих элементов, населяющих Россию, стало наблюдаться особое движение к культурно-просветительному развитию... на почве их исключительно национальных интересов». Он предложил губернаторам впредь отказывать в регистрации «каких бы то ни было инородческих обществ, в том числе украинских и еврей­ских», и найти способ закрыть ранее разрешенные.⁸⁹ В феврале 1914 г. Министерство внутренних дел старалось помешать празд-

⁸⁶ Журнал междуведомственного совещания по вопросу о постановке школь­ного образования в местностях с инородческим и инославным населением (Там же. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 28. С. 1—3).

⁸⁷ Там же. С. 24, 26, 30—34, 36.

⁸⁸ Записка графа С. И. Велепольского. 1912 г. (РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 166. Л. 4—5).

⁸⁹ Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам 20 января 1910 г. (Там же. Ф. 1284. Оп. 190. Д. 86. Л. 43).

570

нованию столетия со дня рождения Т. Шевченко,⁹⁰ а Синод счел «неудобным» участие в юбилейных торжествах православного ду­ховенства.⁹¹

Борьба вокруг школы и просветительных организаций в Запад­ном крае имела еще один — вероисповедный — аспект. «Цер­ковь,—открыто признавало Министерство внутренних дел,— уже с давних времен сделалась одним из орудий национально-по­литической ... борьбы».⁹² Власть (и на этот раз вполне обоснован­но) видела в католицизме опору польского влияния в крае и с не­охотой шла на уступки католической церкви в украинских и бе­лорусских губерниях. Опыт районов, где силой обращенные в православие униаты после 17 апреля 1905 г. массой хлынули к ка­толикам, внушал правящим кругам основательную тревогу за по­ложение дел и в тех районах, где католическая и православная церкви боролись за местное население.

До 1905 г. вопрос о том, выделять ли районы Холмщины, на­селенные «православными» украинцами, из губерний Царства Польского, тянулся десятилетиями. Когда же эти «православные» десятками тысяч устремились в костел, православная церковь за­била тревогу, а Столыпин выразил готовность выделить Холмщи-ну из Польши хоть по ст. 87, лишь бы «обречь исконно русскую землю от денационализации». Схватка вокруг создания Холмской губ. затянулась до самой мировой войны и еще больше обострила отношения с поляками. Попытка Столыпина увеличить присут­ствие украинских крестьян в западном земстве, чтобы ослабить там позиции польских помещиков, стоила ему провала проекта введения земств в западных губерниях и окончательно решила судьбу его премьерства.⁹³

В Северо-Западном крае белорусское движение было еще сла­бым. Католическое духовенство попыталось воспользоваться по­слаблениями 1905—1906 гг. для усиления влияния на белорусов. Николай II потребовал обратить «серьезное внимание на это скверное и недопустимое явление».⁹⁴ Полем борьбы здесь стали дополнительные богослужения в католических церквах, уроки за­кона Божия католического вероисповедания и так называемое «тайное обучение», а научиться польскому языку в Западном крае можно было только тайно. В начале 1911 г. Столыпин потребовал резко ужесточить кары за тайное обучение.⁹⁵ В ноябре 1912 г. Ми­нистерство просвещения тоже издало циркуляр с требованием, чтобы родной язык учащихся определяли не родители (те под

⁹⁰ История Украинской ССР. Т. 5: Украина в период империализма (начало XX в.). Киев, 1983. С. 284.

⁹¹ Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия II. СПб., 1914. Ч. 2. Стб. 775.

⁹² Представление Министерства внутренних дел 12 февраля 1907 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 12. Л. 178).

⁹³ Дякин В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907—1911 гг. С. 213—218.

⁹⁴ А. Д. Арбузов— А. Н. Харузину. 9 июля 1910 г. (РГИА. Ф. 1284. Оп. 190. Д. 826. Л. 101 — 102).

⁹⁵ Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам 15 января 1911 г. (Там же. Ф. 821. Оп. 150. Д. 611. Л. 134—135).

571

влиянием ксендза называли польский), а директора начальных училищ (эти, естественно, всех записывали в русские).⁹⁶

В Министерстве внутренних дел стремились «располячить ко­стел», но постепенно убедились в том, что одними карательными мерами тут не обойдешься и надо разработать программу «наци­онального возрождения белорусов». Под этим понималось, чтобы они осознали себя русскими, для чего следовало читать сельско­хозяйственные и экономические лекции на русском языке, устра­ивать библиотеки с подбором «русских национально-патриотиче­ских сочинений» и т. п.⁹⁷ При Н. А. Маклакове в министерство был даже подан проект о богослужении и преподавании закона Божия на белорусском языке, причем не только у католиков, но и у православных, но движения он не получил.⁹⁸ Вместо этого в апреле 1914г. Совещание по вопросу о борьбе с полонизацией Се­веро-Западного края сочло нужным обратить внимание на нацио­нальные движения среди белорусов и других народов края.⁹⁹

Приближение войны и явная безуспешность националистиче­ского курса правительства привели к тому, что часть бюрократи­ческих кругов стала думать о необходимости более гибкой полити­ки. Крайности великорусского шовинизма, говорили они, только подталкивают инородцев «на измену и революцию».¹⁰⁰ Они пред­лагали сблизиться с верхами «консервативных народностей» — по­ляков и прибалтийских немцев ¹⁰¹ и вообще со всеми, кто готов признать «имперскую идею». Однако правительственный курс на западных окраинах не изменился.

Предвоенные годы были временем резкого усиления антисеми­тизма в стране. Определяя свою позицию в еврейском вопросе, власть не скрывала, что ограничения евреев в правах только фор­мулируются как религиозные, а на деле «преследуют собственно политические цели».¹⁰² Традиционный бюрократический антисе­митизм «сверху» дополнялся антисемитизмом «снизу» черносотен­ных организаций. Правая реакция пыталась возложить на евреев вину за революцию. В идеологии восстановления «попранных» прав самодержавия и православия антисемитизм играл роль удар­ного лозунга, обращенного к выбитым из привычного русла жизни и ищущим козла отпущения кругам. Российский помещик, стра­шившийся растущего в стране капитализма (в его представле­нии — «еврейского капитала»), и мелкий предприниматель, нена­видевший более удачливого конкурента, видели в еврее виновника своих бед. Эти настроения особенно чувствовались на западных окраинах, в черте еврейской оседлости, где насильственно запер-

⁹⁶ П. Н. Игнатьев—И. Н. Лодыженскому. 27 ноября 1915 г. (Там же. Ф. 1284. Оп. 190. Д. 84д. Л. 61—64).

⁹⁷ Проект циркулярного письма А. А. Макарова. Май 1912 г. (Там же. Д. 167. Л. 1—5).

⁹⁸ Неатрибутированный машинописный текст (Там же. Л. 71—73).

⁹⁹ Программа Совещания... (Там же. Д. 84е. Л. 145—148).

¹⁰⁰ Гражданин. 1911. № 15. С. 14.

¹⁰¹ С.-Петербургские ведомости. 1912. 15 марта.

¹⁰² Проект Особого журнала Совета министров 3 февраля 1907 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 12. Л. 234).

572

_тые в ней евреи — ремесленники и торговцы — составляли сплош­ную массу, сквозь которую русскому мелкому хозяйчику действи­тельно трудно было пробиться.

До последних предвоенных лет власть действовала сравнитель­но осторожно по отношению к еврейской буржуазии. Правитель­ство само признавало, что выселить еврейских ремесленников и торговцев из внутренних губерний — значит задеть интересы свя­занного с ними русского населения. Тем не менее с 1912 г. Мини­стерство внутренних дел затеяло такое выселение. С 1913 г. нача­лось и наступление на права евреев в акционерных предприятиях, затрагивавшее крупную буржуазию.

Наибольшее внимание власть уделяла тому, чтобы перекрыть евреям доступ к образованию. Этим преследовались две цели: со­кратить число людей, получавших вместе с образованием право жить во внутренних губерниях, и вообще уменьшить численность «неблагонадежной» еврейской интеллигенции. В 1907—1909 гг. были восстановлены и унифицированы процентные нормы для приема евреев в высшие и средние учебные заведения. В 1911 г. эти нормы были распространены и на сдающих экзамены экс­терном.

Параллельно с «законотворчеством» правительства в стране нагнеталась черносотенная антисемитская истерия, которую вся­чески поддерживали власти. Кульминацией ее стал суд над М. Бейлисом, обвиненным в ритуальном убийстве православного мальчика. Министерства юстиции и внутренних дел добивались осуждения Бейлиса. Его оправдание крестьянами-присяжными стало, по признанию следившего за судом чиновника, «полицей­ской Цусимой, которую никогда не простят».¹⁰³

На Востоке империи власть все больше беспокоил рост нацио­нального движения, развивавшегося под идеями панисламизма и пантюркизма. Это движение по-прежнему выдвигало в первую очередь лозунги возрождения национальной культуры и осущест­вления национально-конфессиональной автономии, а на общерос­сийской арене было близко к либералам. После победы младоту-рецкой революции усилились международные связи российских джадидистских лидеров. Развитие событий, несмотря на преду­преждения местной администрации еще на рубеже века, застигло центральное правительство врасплох.

Только в 1910г. было созвано совещание по борьбе против «та-таро-мусульманского» влияния в Поволжье. Сосредоточившись на борьбе с революционным движением, сетовало совещание, власть не уделила вовремя внимания эволюции в российском мусульман­стве. И вот теперь нужно срочно бороться с «искусственно создава­емой ... религиозно-национальной сплоченностью» мусульманских народов России. Для этого совещание предлагало усилить деятель­ность православных миссионеров в Поволжье, не допускать свет­ские предметы в мусульманские конфессиональные школы (тогда, считали его участники, те, кто стремится к светскому образованию,

¹⁰³ См.: Тагер А. С. Царская Россия и дело Бейлиса. М., 1934. С. 280.

573

пойдут в государственные школы на русском языке). Главную опасность совещание видело в «пантатаризме» — стремлении татап к культурной гегемонии в регионе. Поэтому оно готово было продолжить линию Н. И. Ильминского, распространявшего пра­вославие, и учить крещеных инородцев на родном языке.¹⁰⁴ Но как уже говорилось, совещание по делам инородческой школы в 1911 г. стало сокращать число народов, имеющих право учить­ся на своем языке. Народы Поволжья (кроме татар) в этот список не попадали. И вообще мало о ком российский власти говорили с таким высокомерным пренебрежением, как о «малых» народах Поволжья и Урала, рассматривая их лишь как объект борьбы рус­ского и татарского влияния.

Реализуя рекомендации совещания 1910г., Министерство внут­ренних дел требовало в корне пресекать влияние «культурно враж­дебного нам государства» — Турции ¹⁰⁵ и не допускать к исполне­нию обязанностей муллы людей, учившихся в Турции и Египте. Ре­комендовалось и от выпускников новометодных медресе в самой России требовать удостоверения о «непричастности к религиозно-племенной агитации».¹⁰⁶ Министерство все больше приходило к вы­воду, что «развитие религиозно-национального движения среди русских мусульман», особенно в Поволжье, идет «вразрез с интере­сами нашей государственности».¹⁰⁷ Поэтому в 1914 г. было проведе­но новое совещание по мусульманским делам. Особенно беспокоило власть то, что новометодные школы готовят неблагонадежных мулл, среди которых растут противоправительственные настрое­ния, а большинство татарских газет оппозиционно. Тяга к собст­венной культуре, формулировало совещание главную тревогу вла­сти, ведет к обособлению от русской народности, а потому нужно с осторожностью относиться к пожеланиям, даже когда они касаются чисто конфессиональных дел. Кроме того, часть членов совещания предлагала разделить Оренбургский муфтиат на татарский, баш­кирский и киргизский (казахский), чтобы уничтожить преоблада­ние татар и разобщить мусульманские народы.

Совещание показало, что власть, в общем, растеряна и не мо­жет придумать ничего, кроме мер, которые уже не дали резуль­тата в прошлом. На этом фоне выделялась своим капитулянтством рекомендация не требовать (вопреки всей прежней практике) от мулл знания русского языка. Надеялись, что это уменьшит вообще тягу к светскому образованию, а ведь именно с образованием у мусульман «рушится их прежнее строго консервативное полити­ческое направление».¹⁰⁸ Это было признанием того, что провоз-

¹⁰⁴ Журнал Особого совещания по выработке мер для противодействия тата-ро-мусульманскому влиянию в Приволжском крае. 1910 г. (РГИА. Ф. 821. Оп. 133. Д. 472. Л. 1—21).

¹⁰⁵ Циркуляр Департамента духовных дел Министерства внутренних дел гу­бернаторам 7 октября 1910 г. (Там же. Д. 469. Л. 9).

¹⁰⁶ Циркуляр Министерства внутренних дел губернаторам 12 декабря 1911 г. (Там же. Д. 566. Л. 38).

¹⁰⁷ А. А. Макаров- В. К. Саблеру. 7 октября 1912 г. (Там же. Д. 573. Л. 18—19).

¹⁰⁸ Журнал совещания по мусульманским делам. 1914 г. (Там же. Д. 576. Л. 115—384).

574

глашавшийся полтора века путь приобщения к российской госу­дарственности через школу таит в себе опасность — школа приоб­щала, но не к идеям самодержавия.

В Казахстане и Средней Азии центральным вопросам нацио­нальной политики стала после 1906 г. русская крестьянская коло­низация. Имелись в виду две цели — увеличить численность рус­ского населения в регионе и смягчить за счет «свободных» земель края аграрное перенаселение в Европейской России. В конце XIX в. либеральный статистик Ф. А. Щербина, обследуя земле­пользование в Кокчетавском уезде, первым подпадавшим под мас­совую русскую колонизацию, посчитал, что большая часть земель нужна самим казахам. В 1907 г. наспех было проведено новое об­следование. В результате «земельные излишки» казахов выросли со 129 до 1766 тыс. десятин.¹⁰⁹ Переселенческое управление, не стесняясь, признавало: участки для переселения «образовывались в лучших частях уезда», так что скотоводческое хозяйство казахов уже не мйгло там «надеяться на какое бы то ни было обеспечение от полного исчезновения».¹¹⁰

С переходом от кочевого скотоводства к оседлому земледелию казахские степи действительно могли прокормить значительно больше людей, и в них нашлось бы место и для русских крестьян. Но как в Европейской России крестьян стали силой выталкивать из общины, так же и в Казахстане начали насильственно перево­дить скотоводов на оседлость. Местная администрация, лучше знавшая_л как живет степь, предупреждала: массовая экспроприа­ция земли разорит казахов, сначала нужно землеустроить их са­мих, только тогда выяснится, сколько свободной земли на самом деле. На это совещание высших чинов Министерства внутренних дел в 1907 г. ответило с полной откровенностью: землеустраивать сначала казахов дело долгое, кроме того, тогда лучшие земли до­станутся им, а это «обидно для русского крестьянина и не может быть оправдано».¹¹¹

В 1911 г. степной генерал-губернатор Е. О. Шмит признавал: именно «интенсивное заселение киргизских степей крестьянами-переселенцами» вызывает кризис хозяйства казахов и ведет к ан­типравительственным настроениям среди них и к прямому сопро­тивлению, в частности к угону принадлежащего переселенцам скота в Китай.¹¹² Вывод, который делал из этого Шмит, был до­стоин истинно российского генерал-губернатора: заселить пригра­ничную полосу «исключительно русскими», а казахов изгнать в районы, непригодные для земледелия. И практические дела, и планы Шмита Столыпин назвал «не строго законными», но тем не

¹⁰⁹ Представление ГУЗиЗ в Совет министров. 1908 г. (Там же. Ф. 1276. Оп. 4.

Д. 468. Л. 87—90).

¹¹⁰ Главные результаты повторного статистического исследования киргизского хозяйства и землепользования в Кокчетавском уезде Акмолинской области. СПб., 1908 (Там же. Л. 107, 108).

¹¹¹ Журнал совещания о землеустройстве киргиз (Там же. Л. 218—219).

¹¹² Извлечение из всеподданнейшего отчета Степного генерал-губернатора за 1911 г. (Там же. Ф. 821. Оп. 133. Д. 471. Л. 168).

менее посчитал, что «на этой дальней и дикой окраине» вести себя иначе нельзя, «и не нам мешать генерал-губернатору».¹¹³

Более сложно складывалось переселение в Туркестан и Семи-реченскую область. Наиболее благоприятное в смысле климата и почв для русских крестьян Семиречье притягивало стихийных переселенцев. Оно же особенно интересовало и Переселенческое управление. Между тем местному казахскому и киргизскому на­селению самому не хватало поливных земель. Но когда в 1905 г вблизи г. Верный начались волнения стихийных переселенцев Переселенческое управление стало передавать им обработанные и густонаселенные земли. Военное министерство, в ведении которо­го находился Туркестан, хотя и признавало, что увеличить рус­ское население в Семиречье и вообще в Туркестане нужно, но что нельзя же ради этого создавать «острый окраинный „киргизский" вопрос». Не лучше ли временно закрыть край для переселения и хоть немного разобраться в земельных правах местного населе­ния?¹¹⁴ Главное управление землеустройства назвало это «небре­жением к интересам русского народа», «гибельным для русского дела в Туркестане».¹¹⁵

Разбираться в конфликте было поручено специальной ревизии сенатора К. К. Палена. Пален обвинил обе стороны: Переселенче­ское управление — в погоне за внешним успехом, а туркестанские власти — в нежелании пустить в край русских крестьян, более гото­вых сопротивляться самоуправству чиновников, чем запуганное местное население. Пален тоже считал, что «при столкновении ин­тересов русских и киргиз ... предпочтение надо отдавать русскому коренному населению». Но он хотел, чтобы в край устремились не «отбросы» сибирского крестьянского переселения, а «сильные пред­ставители русской народности» — частные землевладельцы. Для этого нужно было замедлить темпы колонизации и выяснить грани­цы реально обрабатываемых местным населением земель, чтобы объявить все остальное государственным фондом и продавать но­вым собственникам. Продолжение же прежней политики массового переселения, предупреждал Пален, скоро будет возможно «только под охраной военной силы».¹¹⁶ Насильственный характер ломки всего жизненного уклада населения края отмечал и новый военный министр В. А. Сухомлинов. Но для него это значило только одно: «Раз мы вступили на путь, который может потребовать применения силы, то необходимо, чтобы таковая была в наличности».¹¹⁷

¹¹³ Е. О. Шмит— П. А. Столыпину. 4 июня 1911 г. С резолюцией Столыпина (Там же. Ф. 1276. Оп. 7. Д. 20. Л. 1—3).

¹¹⁴ Представление Военного министерства в Совет министров 25 февраля 1908 г. (Там же. Оп. 4. Д. 428а. Л. 20).

¹¹⁵ Б. А. Васильчиков— П. А. Столыпину. 5 мая 1908 г.; Справка к письму туркестанского генерал-губернатора (Там же. Л. 81, 136).

¹¹⁶ Журнал совещания о переселении и землеустройстве в областях, управля­емых на основании Степного положения, и Особое мнение к нему К. К. Палена (Там же. Оп. 4. Д. 468. Л. 153, 180—182).

¹¹⁷ В. А. Сухомлинов— П. А. Столыпину. 29 октября 1909 г. (Там же. Оп. 5. Д. 14. Л. 62).

576

Только наместник Кавказа И. И. Воронцов-Дашков пытался проводить политику умеренных реформ и привлекать на свою сто­рону верхи местного общества. Подавив революционные выступле­ния, он представил Николаю II программу дальнейших действий на Кавказе, выражая намерение действовать «без особых приемов ру­сифицирования края, практиковавшихся в последние двадцать пять лет и давших противоположные их цели результаты».¹¹⁸ Глав­ными целями своей программы Воронцов-Дашков назвал прекра­щение зависимых отношений крестьян, предоставление всем зем­левладельцам прав собственников, реформу местного управления и самоуправления, включая создание земских учреждений, развитие начального образования на родном языке, создание в Тифлисе Университета или Политехнического института, русскую колони­зацию.

Почти ничего из этой программы Воронцову-Дашкову выпол­нить не удалось. Противодействие центральных властей и бюро­кратическая волокита помешали ввести на Кавказе земство и от­крыть там хоть одно государственное высшее учебное заведение. Крестьянская реформа, важность которой признавал и Столыпин, наткнулась на претензии грузинских помещиков и казны — соб­ственницы значительной части земель в крае. В результате Ворон­цов-Дашков добился только принятия закона 20 декабря 1912 г. об обязательном выкупе повинностей бывших помещичьих кре­стьян.

Несколько иначе, чем на других окраинах, вел Воронцов-Даш­ков переселенческую политику. Основную цель этой политики — увеличение численности русского крестьянского населения как опоры имперского влияния в крае — он полностью разделял. Поэ­тому он торопил с ирригацией Муганской степи. Там, на зимних пастбищах местных скотоводов, он собирался поселить русских крестьян, чтобы они выращивали хлопок, он рассматривал русские поселения как «надежный оплот в пограничной полосе».¹¹⁹ Точно так же Воронцов-Дашков считал нужным создать русские поселки вдоль закавказских железных дорог. Но он понимал, что свобод­ных земель на Кавказе мало. Их нельзя использовать для нужд столыпинской земельной политики. Русские, которых он сможет разместить на Кавказе, должны прочно закрепиться на выделен­ных землях. А для этого у них уже должна быть привычка к условиям Кавказа. Поэтому лучше всего, считал он, переселять в Закавказье так называемых «иногородних», уже хозяйничавших на арендуемых у казаков землях Северного Кавказа.¹²⁰ Кроме то­го, Воронцов-Дашков понимал, что нельзя отдавать русским пе­реселенцам все казенные земли Закавказья, как это предлагало Главное управление землеустройства. «Это, — подчеркивал он, —

¹¹⁸ Всеподданнейшая записка по управлению Кавказским краем генерал-адъ­ютанта графа Воронцова-Дашкова. СПб., 1907. С. 164.

¹¹⁹ И. И. Воронцов-Дашков—А. В. Кривошеину. 30 июня 1908 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 19. Д. 280. Л. 49—50).

577

¹²⁰ И. И. Воронцов-Дашков— А. П. Никольскому. 15 января 1911 г. (Там же. Оп. 6. Д. 50. Л. 20—21).

19 Власть и реформы

г

общий запас, и прежде всего для удовлетворения нужды местного населения».¹²¹

Политика Воронцова-Дашкова вызывала злобные нападки чер­носотенцев. Его обвиняли в том, что он мешает широкому притоку русских переселенцев; покровительствует местным национали­стам, особенно армянам, и даже сочувствует революционерам. В большой мере за этим стояло недовольство старого чиновничества чистку которого предпринял Воронцов-Дашков. Увольнение про­воровавшихся и неспособных к делу правые называли изгнанием «лучших русских людей». Они опирались на поддержку Департа­мента полиции, составившего в 1908 г. форменный донос на на­местника. Его обвиняли в «возмутительной податливости» вред­ным влияниям и в подборе сотрудников, создавших «удушливую и губительную для русского дела атмосферу». Наместником, сер­дито выговаривал Департамент полиции, — и в этом-то и была суть дела — «все делалось и делается только для „успокоения", но отнюдь не подавления».¹²² Со своей стороны, кавказские власти не скрывали, что считают сфабрикованным нашумевший суд над партией «Дашнакцутюн».¹²³

У Воронцова-Дашкова сложились напряженные отношения и со Столыпиным. Наместник сопротивлялся попыткам властей умалить права католикоса и усилить их вмешательство в его из­брание, даже если из-за этого турецкие армяне порвут,с Эчмиад-зином.¹²⁴ Кроме того, в Петербурге вообще были недовольны вос­становлением наместничества. Оно ограничивало прямое и часто удивительно некомпетентное вмешательство министерств в кав­казские дела. Воронцову-Дашкову приходилось жаловаться Нико­лаю II на позицию «высшей петербургской администрации, счи­тающей существование Наместничества явлением ненормаль/ным, захватывающим компетенцию и право центрального управле­ния».¹²⁵ А своей дочери он писал о петербургских властях: «Дура­ки они, намаются с Кавказом, ежели я уйду».¹²⁶

В 1910 и 1913 гг. Воронцов-Дашков опубликовал свои доклады Николаю II об управлении Кавказом. В них он выражал уве­ренность, что край «находится накануне прочного успокоения»¹²⁷ и что все национальные и конфессиональные проблемы могут быть «направлены в спокойное русло», если только не «ста­вить лишних заграждений, способных снова создать б,урнь!е пото-

¹²¹ Э. А. Ватаци—И. И. Воронцову-Дашкову. 27 января 1911 г. С пометой Воронцова-Дашкова (Там же. Ф. 919. Оп. 2. Д. 1495. Л. 43а).

¹²² Характеристика общей системы управления Наместничества Кавказского. 31 июля 1908 г. (Там же. Ф. 1284. Оп. 185. 1909 г. Д. 4. Л. 6—11).

¹²³ Доклад Особого отдела по полицейской части Канцелярии Наместника. Октябрь 1909 г. (Там же. Ф. 1276. Оп. 19. Д. 334. Л. 104—105).

¹²⁴ И. И. Воронцов-Дашков—П. А. Столыпину. 12 июня 1908 г. (Там же. Оп. 4. Д. 830. Л. 138—142).

¹²^ Вариант всеподданнейшего доклада И. И. Воронцова-Дашкова 11 февраля 1909 г. (Там же. Ф. 919. Оп. 2. Д. 1220. Л. 48—49, 50—51).

¹²⁶ И. И. Воронцов-Дашков—И. И. Шереметевой. 19 декабря 1908 г. (Там же. Ф. 1088. Оп. 2. Д. 232. Л. 7—8).

¹²⁷ Всеподданнейший отчет за пятилетие управления Кавказом генерал-адъ­ютанта графа Воронцова-Дашкова. СПб., 1910. С. 4.

578

_ки»-¹²⁸ Начавшаяся война показала, что надеждам Воронцова-Дашкова не суждено было сбыться.

Накануне первой мировой войны стала заметнее трещина в ве­ковой опоре самодержавия — отношениях государства и право­славной церкви. Николай II не решился пойти навстречу желанию церкви и восстановить патриаршество. И при патриархах москов­ские цари держали церковь в своей крепкой руке. Но соблюдались внешние приличия, не нарушались канонические правила. Отка­зав церкви в созыве Поместного собора и .избрании патриарха, власть поставила церковь в трудное положение. Чем глубже ста­новился кризис веры, чем больше людей отходило от религии, тем опасней становилась для церкви близость к государству, отпуги­вавшая, «вводившая в соблазн» паству, недовольную светской вла­стью. И одновременно — чем слабее чувствовала себя церковь, тем настойчивей требовала она, чтобы государство охраняло ее пози­ции как господствующей и первенствующей, не шло навстречу другим конфессиям. Не получив патриаршества, Синод особенно болезненно реагировал на действия власти, затрагивавшие, по его мнению, интересы церкви. В 1908 г. Столыпин попытался дока­зать Синоду, что, расчищая устарелое законодательство, он этим как раз и защищает «действительные интересы православной цер­кви». Но обер-прокурор Синода П. П. Извольский отказался даже сообщить письмо Столыпина церковным иерархам, поскольку в нем-де «подвергается осуждению неправильное понимание цер­ковью собственной ее пользы».¹²⁹

За два века, когда император не только по духу, но и по букве закона считался главою и государства, и церкви, граница между гражданскими и церковными делами размылась. С появлением Думы нужда в ее более точном определении увеличилась. И в спо­ре о том, где лежит эта граница, обе стороны явно заходили на чужую территорию. Указ 17 апреля 1905 г. несколько ослабил гнет над неправославным населением страны. Теперь нужно было оформить эти уступки законами. Православная церковь и ее свет­ские союзники видели в этом угрозу. Церковь обессилена, считали они, и расширение прав «иноверия» «потрясет в корне церковь русскую»,¹³⁰ хотя речь шла прежде всего о расширении прав рус­ских же старообрядцев. Из этого делался вывод: законы о положе­нии инославных церквей должны приниматься только с согласия православного Синода, а если правительство будет действовать иначе — «пришлось бы искать иных, новых путей».¹³¹ Подразу­мевалось неофициальное влияние на Николая II с целью пол-

¹²⁸ Всеподданнейший отчет за восемь лет управления Кавказом генерал-адъ­ютанта графа Воронцова-Дашкова. СПб., 1913. С. 36.

¹²⁹ П. А. Столыпин—П. П. Извольскому. 29 ноября 1908 г.; П. П. Изволь­ский—П. А. Столыпину. 11 декабря 1908 г. (РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 40. Л. 84—87, 89—90).

¹³⁰ Государственная Дума: Третий созыв. Сессия II. Ч. 4. Стб. 1391.

¹³¹ Там же. Стб. 788—790.

579

ностью изъять вероисповедные вопросы из ведения Совета мини стров.

Столыпин решительно отвергал «мнение, что все вопросы, свя­занные с церковью, подлежат самостоятельному единоличному вершительству церкви». Церковь, говорил он, автономна в кано­нических вопросах и в делах своего внутреннего устроения. Здесь решения Синода нуждаются только в одобрении монарха. Но го­сударство оставляет именно за собой «полную свободу в деле определения отношения церкви к государству».¹³² На практике светская власть активно вмешивалась и в сугубо церковные дела Церковь в России, писал министр просвещения А. Н. Шварц, — это всего лишь «особое духовное ведомство» в составе государства. А раз так — нет такого предмета церковного права, «по коему законодательные учреждения могли бы быть лишены права голоса».¹³³ По сути дела то же считал и министр юстиции И. Г. Щегловитов, защищавший право власти развивать «общее законодательство империи», попутно задевая и церковные учреж­дения.¹³⁴

Нечеткость границы между церковным и гражданским правом и разница целей, которые ставили перед собой церковная и граж­данская власть, помешали решить задачу, не менее важную для церкви, чем восстановление патриаршества, — реорганизовать православный приход. По крайней мере с середины XIX в. приход находился в очень тяжелом положении. В городах нарастало без­различие значительной части населения к религии. В деревне на первый план выступали денежные отношения между крестьянами и клиром. Духовенство не получало казенного содержания и жило за счет платы прихожан за требы. Обе стороны чувствовали себя обиженными. Из-за этого у прихожан росла подозрительность и относительно судьбы денег, собираемых в пользу храма. И дей­ствительно, значительная часть их уходила «наверх», на содержа­ние епархиальных учреждений. Верующие были недовольны и тем, что их не спрашивали при поставлении священника в приход. Это делалось единоличной властью епископа, хотя когда-то на Ру­си прихожане называли желательных им кандидатов. Эти «нестро­ения» воспринимались тем болезненней, что в других христиан­ских церквах, а также у старообрядцев и мусульман верующие гораздо активнее участвовали в жизни прихода. Последователи господствующей церкви оказывались в этом отношении наиболее бесправными. Не случайно, как только Совет министров начал в 1906 г. обсуждать закон о старообрядцах, который разрешал им легальное создание общины, Извольский заговорил о том, что у православных возникает «недоумение», если такое право будет да­но не «верным сынам церкви», а отпавшим от нее.¹³⁵

¹³² Там же. Стб. 1755—1757.

¹³³ А. Н. Шварц—Н. В. Плеве. 27 ноября 1908 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 837. Л. 20).

¹³⁴ Особый журнал Совета министров 18 марта 1908 г. (Там же. Л. 231).

¹³⁵ Особый журнал Совета министров 5 сентября и 13 октября 1906 г. (Особые журналы Совета министров царской России: 1906 год. М., 1982. Вып. 3. С. 486—487).

580

Возникла парадоксальная ситуация. Именно светские минист­ры горячо поддержали идею широкой реформы прихода. Устране­ние прихожан от управления приходом, писал Столыпин, «застав­ляет их безучастно относиться к делам церкви», а обложение при­ходов на епархиальные нужды ведет к их обеднению и полной беспомощности. Это особенно опасно, когда увеличивается актив­ность старообрядцев и сектантов, сила которых «в прочно сложив­шейся общине», и следует пойти на «приобщение мирян к управ­лению церковным имуществом».¹³⁶ И наоборот, нельзя и дальше требовать, чтобы административная власть, полиция охраняли не­зыблемость православной веры, ибо «участие полиции в делах ве­ры не отвечает прямому назначению ее».¹³⁷ Еще более резким в выражениях был преемник Столыпина в Министерстве внутрен­них дел А. А. Макаров. Он подчеркивал, что отстранение прихо­жан от управления церковным имуществом вызывает «полное без­различие к вере и озлобление по отношению к пастырям». Пред­ложенные Синодом проекты, считал он, сохраняют полное подчинение приходской жизни влиянию священника и епархиаль­ного начальства. Как и Столыпин, Макаров не хотел, чтобы цер­ковь перекладывала на светскую власть обязанность «предписы­вать прихожанам, чтобы они следовали всем религиозно-нрав­ственным наставлениям священника». «Это, — писал он, — дело церкви, а не государства».¹³⁸

Однако Синод не был готов к столь значительным переменам. В представленных им в 1908 и 1910 гг. проектах допускалось со­здание приходского совета из духовных и светских лиц. Но все руководство советом сохранялось не только за приходским свя­щенником, но и за епархиальным начальством, что обосновыва­лось ссылками на каноническое правило, по которому приход со­ставлял неразрывную часть епископии (правило восходило ко вре­мени раннего христианства, когда епископия и была приходом). Реально за этим стояла боязнь, как бы самостоятельность прихода не привела к разномыслию верующих и к расколу церкви.¹³⁹ Трудным был и вопрос о церковном имуществе. Провести границу между собственностью храма и прихода было нелегко, а допускать мирян к заведованию церковным имуществом Синод не хотел, ссылаясь на заботу о сельском духовенстве, которое прихожане могут обездолить. На самом деле его больше волновала судьба тех денег, которые местные церкви посылали на нужды епархии.¹⁴⁰ С назначением на пост обер-прокурора бывшего помощника По­бедоносцева В. К. Саблера Синод стал выдвигать и еще один аргумент. Взгляд на общину как на собственницу церковного имущества, подчеркивал он, не православный, а протестант-

¹³⁶ П. А. Столыпин—С. М. Лукьянову. 3 октября 1909 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 837. Л. 33—37).

¹³' П. А. Столыпин— С. М. Лукьянову. 10 октября 1909 г. (Там же. Ф. 821. Оп. 10. Д. 40. Л. 92—93).

¹³⁸ А. А. Макаров— Н. В. Плеве. 15 апреля 1912 г. (Там же. Ф. 1276. Оп. 4. Д. 837. Л. 170—175).

¹³⁹ С. М. Лукьянов— П. А. Столыпину. 20 октября 1909 г. (Там же. Л. 53).

¹⁴⁰ В. К. Саблер— В. Н. Коковцову. 30 апреля 1913 г. (Там же. Л. 196).

581

ский.¹⁴¹ Синод не соглашался и на то, чтобы епископ назначал священников только из кандидатов, о которых просят прихожане Попутно Синод попытался использовать реформу прихода для то­го, чтобы подчинить своему влиянию дело, явно не принадлежав­шее церкви. По проекту 1908 г. во всех школах, расположенных на территории прихода, воспитание должно было вестись на нача­лах православной веры. Министерство просвещения вынуждено было напомнить: на этой территории могут находиться школы по­следователей и других религий.¹⁴²

Со своей стороны Министерство просвещения добивалось пере­дачи под его контроль церковноприходских школ. Синод специ­альным постановлением («определением») отверг стремление Ми­нистерства создать единую сеть начальных школ и настаивал на праве церкви «иметь собственные начальные школы, вполне отве­чающие не только государственным целям, но чисто церков­ным».¹⁴³ Этот спор имел две стороны: церковь отстаивала свое пра­во влиять через школу на народ и защищала то, что считала своей собственностью, хотя получала на эти школы постоянные ассиг­нования из казны.

Разногласия из-за надвигавшейся приходской реформы, гром­кие столкновения в Думе из-за церковных школ, недовольство Си­нода шагами правительства в сторону веротерпимости — все это оживляло тяготение церкви к изменению формы своих отношений с государством. В 1912 г. Синод создал в узком составе Предсобор-ное совещание, надеясь этим напомнить о необходимости собрать Собор. Правительство не отреагировало на намек. Весной 1913г., параллельно с юбилеем дома Романовых, в необычно короткие сроки была проведена канонизация патриарха Гермогена (пред­шественника Филарета Романова). Церковь напоминала этим о своей роли в событиях Смутного времени, не всегда даже вспоми­ная при этом о Романовых. Не удивительно, что Николай II во­обще не принял участия в канонизации Гермогена.¹⁴⁴ Зато на ка­нонизацию прибыл патриарх Антиохийский Григорий IV, и это усилило настроения в пользу восстановления патриаршества и в России.¹⁴⁵ Газеты сообщали, что в 1913 г. на осенней сессии Госу­дарственной Думы ряд членов Синода выражал резкое недоволь­ство правящей бюрократией; они даже заявляли, что в сложив­шихся условиях нет пользы от союза церкви и государства.¹⁴⁶ Слу­хи эти, скорее всего, были преувеличены, но некоторые епископы действительно выступили в прессе с напоминанием, что надо из­брать патриарха и этим оградить церковь от вмешательства свет­ских властей.

¹⁴¹ Объяснительная записка к проекту устава православного прихода (Там же. Л. 272—273).

¹⁴² А. Н. Шварц— Н. В. Плеве. 27 ноября 1908 г. (Там же. Л. 22).

¹⁴³ Церковные ведомости. 1910. № 12. С. 59—70.

¹⁴⁴ Фриз Г. Церковь, религия и политическая культура на закате старого ре~ жима // Реформы или революция? Россия 1861 — 1917. СПб., 1992. С. 35—37.

145 русская православная церковь: 988—1988. Вып. 2: Очерки истории 1917— 1988 гг. М., 1988. С. 6.

¹⁴⁶ Речь. 1913. 4 окт.

582

На этом фоне обострился спор о том, где проходит граница, которую светская власть не должна переступать. Так и не догово­рившись с остальными министрами, каким должен быть приход, Саблер попробовал оградить законотворчество Синода от их втор­жения. Он стал доказывать, что ст. 65 Основных законов освобож­дает от контроля гражданских властей не только внутреннее управление церковью, но и все законодательство о ней, если толь­ко оно не связано с новыми расходами из казны (на деле в ст. 65 не было указания на это). Больше того, он не хотел показывать не только Думе, но и Совету министров законопроекты, касающи­еся церкви, в полном виде, собираясь представлять в правитель­ство только разделы проектов, относящиеся к ведению других ми­нистерств, лишая Совет министров и Думу возможности понять существо дела в целом. Николай II, радовавшийся любому случаю урезать ненавистную ему конституцию, поддержал Саблера. Со­вет министров был вынужден принять требования обер-прокуро­ра.¹⁴⁷ Но он решил не публиковать постановление о новом порядке церковного законодательства и запретил ссылаться на него, пред­ложив Саблеру в случае неизбежных объяснений с Думой излагать это постановление лишь как собственное мнение.¹⁴⁸ Это объясня­лось и стремлением не дразнить Думу новым нарушением Основ­ных законов, и раздражением светских министров против обошед­шего их обер-прокурора.

Опираясь на новые правила, Саблер представил два отдельных проекта — о церковном управлении приходом (сугубо канониче­ский) и о приходской общине. Синод по-прежнему настаивал на праве епископа вмешиваться в жизнь общины и на том, что ми­ряне не могут участвовать в управлении церковным имуществом. Поэтому, соглашаясь на создание приходской общины, он пытался провести четкую границу между принадлежащим ей и храму. По­жалуй, это был максимум того, на что в тот момент могла пойти церковь. Но тут обнаружилось, что у правительства и значитель­ной части Думы изменилось представление о том, какую роль дол­жен играть приход в жизни страны. Когда Столыпин говорил о самоуправляющемся приходе, он имел в виду общину верующих и укрепление самой церкви. В 1913—1914 гг. после провала воло­стной реформы приход стали рассматривать как возможную ниж­нюю территориально-административную ступеньку. Весной 1913 г. Саблер уже доказывал, что превращение прихода в мел­кую земскую единицу отодвинет на задний план его церковные задачи.¹⁴⁹ Но тогда он отбивался от думских предложений. В ян­варе 1914 г. ему пришлось столкнуться с такими же идеями в Со­вете министров.

Совет министров признавал, что связь между причтом и при­хожанами «ныне почти вовсе не ощущается» и это вызывает опа­сения за «будущие судьбы православия» (Саблер добился некото-

¹⁴⁷ Особый журнал Совета министров 4 сентября 1913 г. (РГИА. Ф. 1276. Оп. 9. Д. 830. Л. 38—46).

^14S И. Л. Горемыкин— В. К. Саблеру. 29 апреля 1914 г. (Там же. Л. 79). ¹⁴⁹ Записка В. К. Саблера. 16 марта 1913 г. (Там же. Д. 822. Л. 130).

583

рого смягчения этих убийственных для церкви оценок). С другой стороны, именно на этом шатком фундаменте собирались возво­дить систему власти на местах. Для этого Совет министров пред­лагал ввести обязательную связь всех проживающих в пределах прихода с приходским храмом «не одним лишь авторитетом ду. ховной власти, но также прямым указанием закона». Для всех принудительно приписанных к приходу (в том числе и для неве­рующих, ибо в России не было внеконфессионального состояния) предлагалось ввести «самообложение» на поддержание храма, бла­готворительных и просветительных учреждений.¹⁵⁰

Саблер внес в проект предложенные изменения. Но одновре­менно он вновь заменил более или менее мирское определение прихода чисто каноническим. Оно настолько не сочеталось с ад­министративным принуждением, появившимся в главе о приход­ских повинностях, что из-за одного этого шансов пройти через Ду­му у проекта не было. Понимая это, А. Д. Самарин, сменивший Саблера на посту обер-прокурора Синода, в августе 1915 г. взял проект назад. Но после его отставки Синод вновь внес его в Ду­му,¹⁵¹ где он и остался похороненным в комиссии. До Февральской революции приходская реформа так и не состоялась.

И наверху, и внизу церковь была поражена тяжким недугом, порожденным ее зависимостью от власти. Связь между этой зави­симостью и внутренним нестроением церкви ощущали обе сторо­ны, но продолжали держаться друг за друга.

На каждом историческом повороте власть в России упускала шанс решительной и последовательной реформой укрепить, при­способить к новым временам существующий режим. 1905-й, а за­тем и 1917 год показали, как много в стране зависит от рабочего класса, не такого уж многочисленного, но сконцентрированного в нескольких крупнейших городах, принявшего (если говорить о его наиболее активном ядре) идеи социализма и революции. Ни власть, ни буржуазия не сделали практически ничего, чтобы со­влечь рабочее движение с революционного пути, создать условия для успеха умеренной реформистской агитации. Своей неуступ­чивостью они сами подталкивали рабочих под знамена большеви­ков. Поднимающие голову национальные движения многочислен­ных народов России, со своей стороны, расшатывали устои импе­рии. Наспех и кое-как сколоченное третьеиюньское здание приютилось, как Помпеи, на склоне огнедышащего вулкана, в лю­бой момент готового извергнуть смертоносную лаву.

Этого нельзя было не замечать. И среди российских политиков, от самых левых до самых правых, не было ни одного, кто не твер­дил бы постоянно о грядущей новой революции. Казалось бы,

мысль о союзе всех, кто не хочет этой революции, кто видит в социализме угрозу своим идеалам и интересам, должна была взять верх. Но слишком новы для недавних хозяев жизни — поместных дворян — оказались и прорыв буржуазии к экономическим высо­там, и политические перемены 1905 г. Психологически дворян­ская реакция не могла увидеть в новой силе, возникшей в стране, своего союзника. И набиравшая вес буржуазия, и говорившая о новом политическом строе либеральная интеллигенция по-преж­нему оставались для дворян главными врагами, тем более опасны­ми, что они сумели проникнуть внутрь обреченного здания, и было совершенно непонятно, как с ними бороться. Н. Е. Марков 2-й был искренен, говоря, что предпочел бы социал-демократическое земство кадетскому, ибо с первым скорее «можно было бы распра­виться путем веревки и штыка».¹⁵² В то же время шоры старой психологии мешали правым увидеть, как глубоко проникло в на­родные массы недовольство существующим положением. В суто­локе повседневной политической борьбы они готовы были объя­вить «скрытыми революционерами» робких сторонников куцых реформ — октябристов — и убежденно считали открытыми рево­люционерами кадетов. «Народ наш, — говорил Марков в мае 1914 г., —теперь гораздо довольнее, чем когда-либо», и рабочие бастуют лишь потому, что «кучка смутьянов и революционеров» заставляет их делать это «бомбами и угрозами».¹⁵³ Для борьбы же с кучкой смутьянов и революционеров нужна была полиция, а не союз с либералами, строгость, а не реформы. Политическое ослеп­ление правых, застарелая привычка искать не причины недоволь­ства, а зачинщиков усугубляли экономический и политический антагонизм внутри третьеиюньской системы, делали объединение j всех цензовых элементов против общей угрозы невозможным.

На самом же верху господствовало полное непонимание про­исходящего. Николай II всегда видел мир таким, каким ему хоте­лось, а не таким, каков он был в действительности. Неизбежная изолированность вознесенного над страной монарха дополнялась самоизоляцией человека, внутренне неприемлющего свою эпоху. Человек XVII в., вынужденный жить в XX-м, он прятался в себя, как в раковину. 1905 год заставил Николая II, вероятно, пережить одно из самых сильных потрясений: он отказался, хотя бы внешне, от полноты своих самодержавных прав. Но затем, как имел воз­можность убедиться Коковцов, «переживания революционной по­ры 1905—1906 годов сменились наступившим за семь лет внутрен­ним спокойствием и дали место идее величия личности государя и вере в безграничную преданность ему, как помазаннику Божию, всего народа, слепую веру в него народных масс, рядом с верой в Бога. Во всяком случае в ближайшее окружение государя, несом­ненно, все более внедрялось сознание, что государь может сделать все один, потому что народ с ним».¹⁵⁴ Но если «государь может сделать все один» — не нужны навязанные ненавистным Витте

¹⁵⁰ Особый журнал Совета министров 23 января 1914 г. (Там же. Оп. 4. Д. 837. Л. 301—307).

¹⁵¹ А. Н. Волжин—М. В. Родзянко. 13 декабря 1915 г. (Там же. Ф. 1278. Оп. 7. Д. 1179. Л. 2).

584

¹⁵² Государственная Дума: Третий созыв. Сессия IV. Ч. 1. Стб. 491.

¹⁵³ Государственная Дума: Четвертый созыв. Сессия Н. Ч. 3. Стб. 1799—1800.

¹⁵⁴ Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Т. 2. С. 156.

585

Дума и объединенное министерство, быстро стал ненужным «_За слонивший» Николая II П. А. Столыпин, оказался ненужны удерживавший российскую денежную систему Коковцов. Зато вс более нужными становились умеющий развлечь Маклаков и уме­ющий успокоить Григорий Распутин. Иногда умышленно — _По~ пытками ликвидировать законодательную Думу, иногда неумыш­ленно — своим поведением попустительствуя подрыву авторитета официальной государственной машины, Николай II расшатывал и без того несбалансированную конструкцию, которую в 1905-~ 1907 гг. бюрократия, как могла, сколотила для того, чтобы про­длить жизнь монархии. Мастер политической интриги, но не по­литического маневра, Николай II оказывался плохой опорой для тех, кто ему служил. В полной мере это пришлось испытать Сто­лыпину.