1. Творчество у. Фолкнера и традиция литературы «потока сознания»

Американский писатель. Выдающийся романист, новеллист и эссеист. Классик мировой литературы XX века. Его семейная предыстория достаточно туманна (существуют версии и об ирландских и о шотландских, и о чисто английских, и о французских "корнях"), однако к моменту рождения У.Фолкнера их семья уже давно осела в одном из южных штатов (Миссисипи), играя немалую роль в жизни местного общества. В этом штате, в городе Нью-Олбени, и родился будущий писатель, здесь прожил Большую часть своей жизни, здесь он умер. Эту свою "малую родину" он сделал местом действия большинства своих романов - создав, по совету Шервуда Андерсона, "свой мир", однако, не просто фиксируя происходящие вокруг него события, но превратив их в некий миф, в некую Сагу. Этот "мир", одновременно реальный и выдуманный, известен сегодня каждому: Джефферсон, округ Йокнапатофа, Миссисипи. А себя Фолкнер называл его "единственным хозяином и владельцем". Эта "маленькая почтовая марка родной земли" стала для писателя своеобразным "Ноевым ковчегом", ибо он вместил в свои романы, составившие вкупе уникальную в литературе XX века Сагу, герои и сюжетные коллизии которой как бы "перетекали" из одной его книги в другую, представителей всех абсолютно слоев американского общества, всех его сословий, рас, религиозных конфессий. Недаром многочисленные последователи Фолкнера были названы "южной школой" в американской литературе XX столетия - столь значительным, столь грандиозным по масштабу оказался созданный Фолкнером мир (и миф). В эту Сагу вошли романы "Сарторис" (1928), "Шум и ярость" (1929), "Авессалом, Авессалом!" (1936), "Осквернитель праха" (1948), трилогия "Деревушка" (1940), "Город" (1957), "Особняк" (1959). В 1950 г. Фолкнеру была присуждена Нобелевская премия "за выдающийся самобытный творческий вклад в развитие современного американского романа". Действие некоторых романов Фолкнера выходит за пределы Йокнапатофы ("Притча", 1954, и др.). В последние годы жизни Фолкнер много работал как эссеист и критик, причем его публицистика стала естественным, абсолютно соразмерным продолжением его художественного творчества, подчиняясь тем же этическим и эстетическим законам.

2. Гуманизм творчества ф. Кафки («Превращение», «в исправительной колонии»)

Экспрессионизм в литературе представлен произведениями самого загадочного и необычного писателя XX века Ф.Кафки. В его абсурдных произведениях предстает перед читателем страх и растерянность героев перед лицом враждебного человеку мира, бессилие и вместе с тем смятенные поиски выхода. Писатель стремится проникнуть в сущность действительности, обнажить беспощадную жестокость и нелепость ее законов, обычаев, морали. Он убежден в фатальной непреодолимости этих сил, обреченности маленького человека. В рассказах "Превращение", "В исправительной колонии" автор использует художественный прием правдоподобного описания деталей, эпизодов протокольно четким языком в сочетании с кошмарными и фантастическим ситуациями, невероятными, страшными и абсурдными. Идея всепроникающего давления бюрократической машины на жизнь человека становится основной в его романе "Процесс".

Одним из самых удивительных произведений Кафки является рассказ «Превращение» (1916). Удивительно уже первое предложение рассказа: “Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое”. О превращении героя сообщается без всякого введения и мотивировки.

Почему Грегор Замза не возмущается, не ужасается? Потому что он, как и все основные персонажи Кафки, с самого начала не ждёт от мира ничего хорошего. Превращение в насекомое — это лишь гипербола обычного человеческого состояния.

Кафка никого не хочет пугать, но читать его страшно. В его прозе, по словам Камю, “безмерный ужас порождается <…> умеренностью”. Чёткий, спокойный язык, как ни в чём не бывало описывающий портрет на стене, вид за окном, увиденные глазами человека-насекомого, — это отстранение пугает гораздо больше, чем крики отчаянья.

Превращением Грегора Замзы доведено до предела авторское ощущение трудности бытия. Человеку-насекомому непросто перевернуться со спины на ножки, пролезть в узкую дверную створку. Прихожая и кухня становятся для него почти недосягаемыми. Каждый его шаг и манёвр требует огромных усилий, что подчёркнуто подробностью авторского описания: “Сперва он хотел выбраться из постели нижней частью своего туловища, но эта нижняя часть, которой он, кстати, ещё не видел, да и не мог представить себе, оказалась малоподвижной; дело шло медленно”. Но таковы и законы кафкианского мира в целом: здесь, как в кошмарном сне, отменён автоматизм естественных реакций и инстинктов. Персонажи Кафки не могут, как Ахиллес в известной математической загадке, догнать черепаху, не в состоянии пройти из пункта А в пункт В. Им стоит огромных усилий управляться со своим телом: в рассказе «На галёрке» ладоши у хлопающих “на самом деле — как паровые молоты”. Весьма характерна загадочная фраза в дневнике Кафки: “Его собственная лобная кость преграждает ему дорогу (он в кровь разбивает себе лоб о собственный лоб)”. Тело здесь воспринимается как внешнее препятствие, едва ли преодолимое, а физическая среда — как чуждое, враждебное пространство.

Превращая человека в насекомое, автор выводит ещё одно неожиданное уравнение. Даже после того, что с ним случилось, Грегор продолжает мучаться прежними страхами — как бы не опоздать на поезд, не потерять работу, не просрочить платежи по семейным долгам. Человек-насекомое долго ещё беспокоится, как бы не прогневить управляющего фирмы, как бы не огорчить отца, мать, сестру. Но в таком случае — какое же мощное давление социума испытывал он в своей былой жизни! Его новое положение оказывается для Грегора едва ли не проще прежнего — когда он работал коммивояжёром, содержал своих родных. Свою печальную метаморфозу он воспринимает даже с некоторым облегчением: с него теперь “снята ответственность”.

Мало того, что общество воздействует на человека извне: “И почему Грегору суждено было служить в фирме, где малейший промах вызывал сразу самые тяжкие подозрения?” Оно ещё внушает чувство вины, воздействующее изнутри: “Разве её служащие были все как один прохвосты, разве среди них не было надёжного и преданного человека, который, хоть он и не отдал делу несколько утренних часов, совсем обезумел от угрызений совести и просто не в состоянии покинуть постель?” Под этим двойным прессом — не так уж “маленький человек” далёк от насекомого. Ему только и остаётся забиться в щель, под диван — и так освободиться от бремени общественных обязанностей и повинностей.

А что же семья? Как родные относятся к ужасной перемене, происшедшей с Грегором? Ситуация парадоксальна. Грегор, ставший насекомым, понимает родных ему людей, старается быть деликатным, чувствует к ним, вопреки всему, “нежность и любовь”. А люди — даже не стараются его понять. Отец с самого начала проявляет враждебность по отношению к Грегору, мать — растерянна, сестра Грета — старается проявить участие. Но это различие реакций оказывается мнимым: в конце концов семья объединяется в общей ненависти к уродцу, в общем желании избавиться от него. Человечность насекомого, животная агрессия людей — так привычные понятия превращаются в собственную противоположность.

Финал рассказа философ Морис Бланшо назвал “верхом ужасного”. Получается своего рода пародия на “happy end”: Замзы полны “новых мечтаний” и “прекрасных намерений”, Грета расцвела и похорошела — но всё это благодаря смерти Грегора. Сплочённость возможна только против кого-то, того, кто более всего одинок. Смерть одного ведёт к счастью других. Люди питаются друг другом. Можно так сформулировать тезис Кафки: человек человеку — насекомое.

БИЛЕТ 11