В новом лес огласится свисте…

(«По-осеннему кычет сова…» С. Есенин)

Наиболее активна в сфере звуковой инструментовки стихотворения лексика звучания: шум, рев, ропот, грохот, гром. Однако обязательным условием осмысления слова как звукоподражательного становится звуковой повтор. Виды повторов многообразны и по характеру и по структуре:

• консонантный (с использованием одного согласного, сочетания звуков, группы согласных, имеющих общие акустические признаки)

Слух занежу в вешней прелести,

В шуме мошек, в легком шелесте

Вновь проснувшихся дубрав

(В. Брюсов)

Двойная аллитерация, основанная на противопоставлении групп близких по акустическим свойствам согласных (глухих [х], [ш^,], [с^,] и сонорных [м], [л^,]) имитирует само звучание и усиливает ощущение «легкости», вызванное им.

• анафорический слоговой (контактный и дистантный):

Ропот ровный и томительный,

Плеск беспенный, шум прибоя

(В. Брюсов);

О, помню, помню – дивный сон заката

Под грохот пушек, ровный и глухой

(В. Брюсов);

• внутренняя рифма, основанная на отношениях включения:

Как будто мы сошли на дно морское,

Где бледен солнца свет и смутен шум

(В. Брюсов).

В этом случае помимо реализации своей основной функции звуковые повторы служат для семантического структурирования языкового материала. Так, фонетический параллелизм может дополнять параллелизм лексический и синтаксический. В последней строке внутренние рифмы основаны на созвучии определяемого слова и корневой части определяющего.

• метатетический:

Лишь выпи слышен зыбкий всхлип

(В. Брюсов).

2. Стереотипность употребления звукоподражаний заставляет поэтов искать новые, более сложные способы «оживления» звукового материала. Ориентация на музыкальность стиха становится стилевой доминантой в поэзии серебряного века. Звукоподражания начинают выполнять метатекстовую функцию, обращая читателя не к картине внешнего мира и к какому-то прецедентному тексту. Так, следуя традициям символистов в стихотворениях-посвящениях имитировать манеру письма того, кому оно посвящено, М. Волошин чутко улавливает одну из особенностей поэтического языка К. Бальмонта:

А голос твой, стихом играя,

Сверкает, плавно напрягая

Упругий и звенящий звук

(М. Волошин)

Строки организованы переходом сонорных [л]-[р]–[л]-[р]-[н]. Дифференциация однородных определений и в то же время акцентирование их связи внутри синтагмы с определяемым словом происходит за счет аллитерации [зв]-[зв] и ассонанса [у]-[у]-[у]. Лабиализованный звук делает метафору более прозрачной, передавая силу и плавность звучания. Максимальное использование фонетических возможностей синтагмы с главным словом, реализующим метаязыковую функцию, создает яркий звуковой образ, который приобретает символическое значение.

Повышение внимания к фонетическому облику как источнику контекстуальной синонимии привело к «паронимическому взрыву». Это повлияло как на отбор эпитетов, так и на обогащение их семантики смыслами, содержащимися в словах, имеющих фонетическое сходство. Выбор определяющего слова зачастую оказывается мотивированным не только (а может быть, и не столько) семантически, но и фонетически:

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

(«Четки», А. Ахматова)

В свою очередь, выступая в роли опорного слова, ономатопоэтизмы влияют на выбор эпитета, а эвфония усиливает семантическое единство сочетания:

Не с тобой ли говорю я

В остром крике хищных птиц?

(«Белая стая», А. Ахматова)

Острей стрекочет легкая сорока.

(«Горный лес», И. Бунин)

Следствием этого становится активизация в поэзии серебряного века такого явления, как антиэмфаза – расширение значения слова, усиление его неопределенности («седьмой троп», по выражению М.Л. Гаспарова¹). Однако, это уже иная ипостась фонетической единицы, имеющая принципиальные отличия от звукоподражания. Непонятное слово не остается для читателя лишенным смысла, а становится символом, квинтэссенцией значений, содержащихся в тексте.

При этом происходит трансформация общеязыкового значения, уступающего первый план значению символическому. Так, Б. Пастернак в стихотворении «Июльская гроза» размывает определенность эпитета не только через нарушение предметно-логических связей. Аллитерация связывает воедино первые две строфы, рисующие приближение грозы. Лиловый цвет становится фоном, на котором воспринимается все происходящее:

Не отсыхает ли язык

У лип, не липнут листья к небу ль

В часы, как в лагере грозы

Полнеба топчется поодаль?

А слышно: гам ученья там,

Глухой, лиловый, отдаленный,

И жарко белым облакам

Грудиться, строясь в батальоны.

Особую музыкальность звучанию придает восходяще-нисходящий характер аллитерации и ее параллелизм в первой и второй строфах (1-4-1-2 и 1-4-2-1).

Приглушены цветовые ассоциации многозначных эпитетов и у Н. Гумилева:

И долго роза на полу

Горела пурпурным сияньем

И наполняла полумглу

Сребристо-горестным рыданьем

(«Осенняя песня», Н. Гумилев)

Звуковые повторы могут выступать в качестве средства объединения слов в поэтическую (образную) парадигму. «Семантическое заражение» в этом случае обычно направлено от слова с более сильной эмоциональной окраской к слову с менее сильной, от слова, менее обусловленного логическими связями в контексте, – к более «естественному»:

Последний луч – и желтый и тяжелый,

Застыл в букете ярких георгин

(«Вечер», А. Ахматова.)

Необычность эпитета «тяжелый», неопределенность его предметных связей в стихе актуализирует эмотивное значение «мучительный, неприятный». Под его влиянием «амплитуда колебаний» семантического «маятника» в цветовом прилагательном начинает увеличиваться от обозначения реального цвета конкретного предмета к символическому: желтый – цвет измены, предательства (это лишь одно из возможных символических значений). Отголоски этого слышатся и в появляющейся игре значений определения «последний» («прощальный»), относящегося к тому же денотату.

Аллитерация через структурирование синтагматических связей может выступать в качестве основы для построения образно-понятийных парадигм. Так, в стихотворении А.Белого «Родина» каждое из слов первой строки «Холодеющий шелест поляны…» организует лексическую микросистему, взаимодействие которых определяет архитектонику произведения.

Динамика и пластичность конкретного и в то же время символического образа Родины создается параллелизмом градационных отношений между членами каждой из этих парадигм. Тенденция признака к усилению, о чем свидетельствует значение причастной формы, находит свое развитие в контексте. Одновременно с этим происходит и расширение пространства, которое он характеризует: …Нам бросает с холодного поля… Над всем этим пространством – уже не «шелест», а «крик»:

Безысходные возгласы слышишь

И рыданий, и жалоб, и слез

Трагичность образа достигает своей кульминации в последней строфе:

Роковая страна, ледяная,

Проклятая железной судьбой –

Мать Россия, о родина злая,

Кто же так подшутил над тобой?

Определение «ледяная» здесь уже воспринимается как метафора в одном ряду с оценочным прилагательным. По-иному начинают осмысливаться и картины природы, открывающие стихотворение, после того как определен ряд имен, относящихся к одному денотату.

3. Подражание звука звуку является причиной семантической аттракции единиц со сходным фонетическим обликом в пределах определенного контекста или содержит намек на не представленное в нем, но легко узнаваемое слово. В этом случае мы встречаемся с анаграммой. Стал уже хрестоматийным пример «Стихов к Блоку» М.Цветаевой, где аллитерация открывает читателю фамилию и имя великого поэта:

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит

Аллитерация основана не только на использовании согласных, непосредственно представленных в имени [л], [к], [р], но и близких по артикуляции [л]-[н], [к]-[г]. Часть синтагмы, лишенная этих звуков (имя твое), фонетически и семантически обособляясь таким образом, как бы дает ключ к разгадке этих строк.

Имя, растворенное в тексте, сокрыто для непосвященных, но оно пронизывает его ткань, формируя и являя новый смысл там, где он не предусмотрен структурой языка. Анаграмма способна стать основным фактором, образующим и структурирующим текст. Текст, стро­ящийся по законам мифа с характерной для него проблемой существа и его имени. Мифологичен сам процесс анаграммирования: деление целого на части и затем воссоздание, возрождение из смерти в новом качестве. Эти мотивы известны нам из древнеиндийской и греческой мифологий (ср., например, наказание Зевсом младшего сына).

Таким образом, поиск в тексте стихотворения фонетических повторов и их интерпретация предполагают соотнесение их с лексико-смысловой доминантой и сведение их к инварианту. Только при этом условии возможно сделать вывод о наличии в тексте фонетических смыслов и дать их характеристику.