Миф как символическое сознание

Мифологическое сознание, рассмотренное в отношении способа выражения представлений, – это сознание символическое. Изначальное греческое определение символа – «быть разделением единого и единением двойственности»; «разделяя, связывать»³⁷. Символ «больше говорит, чем не говорит», «одновременно и прячет, и показывает, выражает и скрывает». П. Рикёр определяет символ «через способность к двойному смыслу: символ… устроен так, что он передает смысл посредством смысла, в нем первичный, буквальный, земной, часто физический смысл отсылает к фигуральному, духовному, часто экзистенциальному, онтологическому смыслу, который никак не может быть дан вне этого косвенного обозначения»³⁸. Символ – это синтез внутреннего и внешнего, нерасчлененное и нерасчленяемое единство двух планов бытия. Этот «синтез «внутреннего» и «внешнего» – сила, заставляющая «внутреннее» проявляться, а внешнее – тянуть в глубину «внутреннего»»³⁹.

Фундаментальная роль символа для понимания человека и всего многообразия культурных форм выразилась в представлении о человеке как о «символическом животном» – animal symbolicum. Такое понимание человека в настоящее время становится все более привычным, «вытесняя» идею homo sapiens, или animal rationale, по мере того, как развивается представление о человеке как культурном существе.

Единство чувственного и сверхчувственного в символе – это не что иное, как выражение «личностности», субъективности, то есть переход от жизни животной к жизни человеческой, возвысившейся до духа, и одновременно переход от жизни в природной среде к жизни в собственно человеческом мире, отличном от «физической реальности», а именно в символическом мире культуры.

«Человек живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия – части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, запутанная ткань человеческого опыта. <…> Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней, так сказать, лицом к лицу. <…> Вместо того чтобы обратиться к самим вещам, человек постоянно обращен на самого себя. Он настолько погружен в лингвистические формы, художественные образы, мифические символы или религиозные ритуалы, что не может ничего видеть и знать без вмешательства этого искусственного посредника»⁴⁰.

Символы, демонстрируя внутреннее значение человеческой жизни, оказываются наиболее плодотворным материалом для постижения самих основ человеческого существования. Символы являются «средством, условием, медиумом, благодаря которым существующий человек стремится спроектировать себя, понять себя»⁴¹.

Роль символов в культуре конструктивна: человек окружает себя миром символов, чтобы постичь и построить мир объектов. «Язык символов – это такой язык, с помощью которого внутренние переживания, чувства и мысли приобретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира. <…> Это единственный универсальный язык, изобретенный человечеством, единый для всех культур во всей истории»⁴². Символы выступают в роли априорных форм, конституирующих человеческую реальность. «Несомненно, символическое мышление и поведение – самые характерные черты человеческой жизни, на которых зиждется весь прогресс человеческой культуры»⁴³.

Конструктивная роль символа – это самое главное проявление его сущностной двойственности. Символ больше, чем знак: символ, в отличие от знака, несет в себе некую иную реальность, причем эта заключенная в символе реальность имеет особое – жизненно важное – значение для человека. «Итак, символ не только указывает, но и представляет, выступая заместителем. Но замещать означает осуществлять наличие того, что отсутствует. Так, символ замещает, репрезентируя, что означает, что он непосредственно позволяет чему-то быть в наличии. Только потому, что символ таким образом представляет наличие того, что им замещается, ему самому воздаются почести, подобающие символизируемому им. Такие символы, как религиозные, знамя, мундир, в такой сильной степени замещают чествуемое, что оно просто в них присутствует»⁴⁴.

Символы, будучи включены в человеческую деятельность, чувства, волю, наделены реальной силой, то есть символические действия совершенно реалистичны, а вовсе не аллегоричны. Дело в том, что вследствие основного онтологического свойства символа – быть тем, что он символизирует (то есть в отличие от «просто» знака символ не замещает какую-то иную реальность, а представляет ее, несет в себе), в символическом действии происходит определенный акт превращения. Так, например, в религиозном символическом действии человек преобразуется в бога или демона, а потому религиозный культ оказывается не чем иным, как «орудием» преобразования мира, то есть формой жизни человека.

Разрушение же символов (символы могут не только рождаться, но и умирать) оборачивается потерей жизненных ориентаций личности. «Жизнь, которая не воплощает в какой-то мере ритуал, жест и установку, не имеет никакой ментальной опоры… Она лишена той структуры интеллекта и чувств, которую мы называем ”личностью”»⁴⁵.

Говоря о мифе как символическом сознании, имеют в виду не только способ выражения. Известная сложность постижения символического текста, связанная с необходимостью толкования символов, легко преодолевается мифом в силу того, что миф – это «развернутый» символ (или символ – это «свернутый» миф). Иначе говоря, многослойность мифологического смысла – это не что иное, как многослойность смыслов, которые нужно обнаружить при толковании символа. Это и обусловливает уже упомянутую «концентрированную» формулу мифа: миф есть развернутое магическое имя (А. Ф. Лосев).

Миф как пра-логическое сознание

Характеристика мифологического сознания как пра-логического подразумевает его принципиальное отличие от сознания современного, в значительной мере руководствующегося формальной логикой. Пра-логическое в данном случае означает до-логическое, еще не развившееся до формально-логического. Впрочем, отсюда не следует, что у пра-логического мышления нет правил, то есть некоторой собственной «логики», и что оно проще логического. Скорее, наоборот, – оно сложнее; и если пытаться сопоставлять его с современным, то по своему характеру пра-логическое мышление ближе диалектическому, чем формально-логическому, прежде всего в том смысле, что мифологическое мышление – это мышление живое. (В определенном смысле до-логическое, формально-логическое и диалектическое мышление можно, пожалуй, соотнести как тезис, антитезис и синтез.)

Примат синтеза над анализом

Характеристика первобытного сознания как преимущественно синтетического исходит из противопоставления логического и интуитивного, понятийного и образного, аналитического и синтетического, научного и художественного отношения к миру, присущих современному развитому сознанию. Однако на начальных этапах становления сознания (как в филогенезе, так и в онтогенезе) эти противоположности не сбалансированы. Сознание не сразу «дорастает» до анализа; действительность первоначально дана в форме своего рода эстетических синтезов, то есть непосредственного «схватывания» целостностей. «Пра-логическое мышление – синтетическое по своей сущности: я хочу сказать, что синтезы, из которых оно состоит, не предполагают, как те синтезы, которыми оперирует логическое мышление, предварительного анализа, результат которого фиксируется в понятиях. <…> Синтезы в первобытном мышлении являются в первую очередь и оказываются почти всегда… неразложенными и неразложимыми»⁴⁶.

Кроме того, что это сознание преимущественно образное, еще не прибегающее к сложному абстрагированию, оно всегда содержит наглядные представления. Наглядные образы первобытного сознания нередко поражают современного человека парадоксальностью ассоциаций и отсутствием какого-либо сомнения при самом «смелом» совмещении противоположностей.

Понятие мистической причинности

Особенности связи представлений в пра-логическом мышлении наиболее явно выражаются в понятии мистической причинности, причем первобытное мышление безразлично в отношении естественных причин, оно ищет причины в сфере мистических сил.

Основной принцип, который управляет связями представлений в пра-логическом мышлении, то есть принцип (мистической) причинности, Л. Леви-Брюль называет законом партиципации (сопричастности). Суть его в том, что первобытное мышление «преобразует ”после этого” (post hoc) и ”рядом с этим” (juxta hoc) в некое ”вследствие этого” (propter hoc)»⁴⁷. При этом отношения предметов в пространстве оказываются для первобытного человека важнее, чем отношения во времени: «Смежность в пространстве так же является сопричастностью, как и смежность во времени, и даже больше, поскольку пра-логическое мышление уделяет пространственным определениям больше внимания, чем временным»⁴⁸.

Другая форма мистической причинности связана с особенностями отождествления объектов. Сходство объектов (безразлично, объективное либо воображаемое) с уверенностью принимается мифологическим сознанием за их тождество – это происходит вследствие отождествления мистических элементов, присущих оригиналу и изображению. «…Фундаментальную конститутивную черту этого мышления составляет как раз то, что подлинное единство сущности оно находит там, где можем усмотреть в лучшем случае простую аналогию или внешнее сходство. <…> …Сходство никогда не рассматривается здесь как «чистое» отношение, которое берет свое начало якобы лишь в нашем субъективном мышлении, а тотчас истолковывается как реальное тождество: вещи не могли бы являться как схожие, если бы не были едиными в своей сущности»⁴⁹.

Единство двух принципов причинности – мистической сопричастности и отождествления на основе сходства – дает принцип тождественности части и целого, которому предстоит играть заметную роль не только в мифологическом мышлении как пра-логическом, но и в логическом (диалектическом) мышлении. «Что однажды вошло в соприкосновение – то навечно срослось в магическом единстве… На этом основополагающем воззрении зиждется и известный принцип магической причинности – ”pars pro toto”, – согласно которому каждая часть целого не только представляет целое, но и действительно, в каузальном смысле, это целое есть»⁵⁰.

Одним из проявлений принципа тождественности части и целого служит тождественность микрокосма и макрокосма; этому отводилась очень важная роль, например, в античной философии (впрочем, и далее в истории философии). Кроме того, тождественность микрокосма и макрокосма – это фундаментальная идея астрологии. «Из любого соответствия, которое астрология способна установить между различными кругами объектов, она выводит единство сущностей и сил. Простая возможность соотнести ряд цветов, ряд металлов, ряд элементов, ряд температур и т.д. со звездами дает ей надежное подтверждение того, что именно в этом проявляется ”природа” самих звезд. Это воззрение раскрывается особенно ясно на примере того, какое место в системе астрологии занимает понятие числа… Точность математического мышления здесь соседствует с фантастической и нелепой мистикой»⁵¹.

Миф и магия

На основе представления о причинности человек воздействует на окружающий мир, то есть действует практически; принципы мистической причинности определяют особенности магической практики. В этом смысле – в смысле обнаружения устойчивых оснований для практических действий – не столь уж и парадоксальным выглядит определенное сходство магии и науки. «Фундаментальное допущение магии тождественно… воззрению современной науки: в основе как магии, так и науки лежит твердая вера в порядок и единообразие природных явлений. У магии нет сомнения в том, что одни и те же причины всегда будут порождать одни и те же следствия… <…> В обоих случаях допускается, что последовательность событий совершенно определенная, повторяемая и подчиняется действию неизменных законов, проявление которых можно точно вычислить и предвидеть. Из хода природных процессов изгоняются изменчивость, непостоянство и случайность. Как магия, так и наука открывают перед теми, кто знает причины вещей и может прикоснуться к тайным пружинам, приводящим в движение огромный и сложный механизм природы, перспективы, кажущиеся безграничными. Отсюда та привлекательность, которой обе обладали для человеческого ума, и тот мощный стимул, который они дают накоплению знаний»⁵².

Конечно, наука не допускает никаких причин, кроме естественных, а потому практика, основанная на научном понимании причинности, означает чувственно-предметное взаимодействие, не допускающее вмешательства каких-либо «иных» сил. При магических процедурах воздействие осуществляется именно на сверхъестественные, мистические силы. Кстати, именно этим и определяется враждебное отношение к магии со стороны религии: религия предполагает управляющее воздействие со стороны сверхъестественных сил, тогда как в магии, наоборот, человек управляет сверхъестественными силами. «…Религия – поскольку она предполагает, что миром управляют сознательные агенты, которых можно отвратить от их намерений путем убеждения, – фундаментально противоположна магии и науке. <…> Магия часто имеет дело с духами, то есть с личными агентами, что роднит ее с религией. Но магия обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, то есть, вместо того, чтобы, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их принуждает и заставляет»⁵³.

Многообразие магии определяется многообразием представлений о мифической (мистической) причинности.

Закон партиципации (сопричастности) составляет основу контагиозной магии. Вещи, которые однажды находились в соприкосновении, пребывают в контакте постоянно, то есть и на расстоянии⁵⁴.

Парциальная магия основана на представлении о том, что часть тождественна целому. «То, что происходит с отделившейся, обособившейся частью, происходит и с целым: не только тот, кто завладеет отдельной частью человеческого тела, но и тот, кому удастся захватить любую, хотя бы и ”неорганическую” его часть, например, ногти или волосы, будет иметь волшебную силу над личностью, которой эти части принадлежат»⁵⁵.

В основе гомеопатической, или имитативной, магии лежит восприятие подобия вещей как их идентичности. «В силу мистической связи между изображением и оригиналом… изображение одновременно и оригинал… Значит, от изображения можно получить то же, что и от оригинала, на оригинал можно действовать через изображение»⁵⁶. Этот принцип используется в белой магии – например, магии врачевания, трудовой магии, но чаще – в черной магии, то есть магии нанесения вреда. «Вероятно, наиболее привычным применением принципа ”подобное производит подобное” являются предпринимавшиеся многими народами в разные эпохи попытки нанести вред врагу или уничтожить его путем нанесения увечий его изображению или уничтожения последнего в полной уверенности, что человек, против которого направлены эти магические действия, испытает при этом те же страдания или умрет»⁵⁷.

На этом же принципе – действие над имитацией (изображением) какого-либо существа или явления мистически тождественно действию над самим имитируемым существом или явлением (оригиналом) – основана вся мистическая драматизация. Дело в том, что участие в обряде (имеющем магический смысл) переживается как чувство сопричастности мистической реальности. Правильнее поэтому было бы называть первобытное драматическое действие не обрядом, а таинством.

Важность такого рода мифически-драматических действий трудно переоценить. «Миф всегда синтетически жизнен и состоит из живых личностей, судьба которых освещена эмоционально и интимно ощутительно»⁵⁸. Что такое «интимно-ощутительно» как не другое обозначение сопричастности?

Эта мистическая сопричастность объекту не похожа на субъектно-объектное отношение, свойственное современному человеку, когда объект полагается как не-Я. «Сущность сопричастности заключается как раз в том, что всякая двойственность в ней стирается, сглаживается, что, вопреки принципу противоречия, субъект является одновременно самим собой и существом, которому он сопричастен»⁵⁹. Мистическая сопричастность – это единосущность. Подобные описания встречаются у мистиков как Востока, так и Запада, начиная с описания экстаза Плотина. Мистическая сопричастность – это «сфера подлинно жизненного взаимообщения субъекта и объекта»⁶⁰.