Эстетика

В основе эстетического отношения человека к миру, по Канту, лежит априорный принцип целесообразности. Понятие целесообразности часто связывают с целеполаганием, однако для понимания целесообразности вовсе не обязательно предполагать, что существует некое сознание, определяющее цели. Для объяснения понятия целесообразного достаточно сказать «как если бы»: мы усматриваем целесообразность в тех случаях, когда объект предстает таким, как если бы существовал разум, поставивший цель, а объект соответствует этой цели. Так, например, мы говорим о целесообразности поведения животного, имея в виду, что все его действия подчиняются единой цели – самосохранению, хотя, конечно, не считаем, что животное эту цель себе поставило, либо ее поставил Бог, либо природа. Гораздо важнее, что в данном случае действия составляют некоторую целостность, в которой нет ничего лишнего, как нет и ничего недостающего. Другими словами, говоря о целесообразном в природе, мы имеем в виду целостность, когда существуют единство, гармония всех частей этого целого, а также гармония целого и частей.

Эстетическая идея связного целого определяет различие научного и художественного мышления как дискурсивного и интуитивного. Дискурсивный рассудок, идя от аналитически общего (от понятий), мыслит возможность целого в зависимости от частей; интуитивный, идя от синтетически общего (созерцания целого как такового), – возможность частей в зависимости от целого. Таким образом различаются механический и телеологический принципы возникновения целого, механизм и организм соответственно. Возможны оба эти принципа, то есть о природе можно судить двояко, телеологический принцип не исключает механического²⁹⁰. Однако принципа механизма недостаточно для того, чтобы мыслить возможность организма, а потому И. Кант утверждает необходимость подчинения принципа механизма телеологическому принципу. При этом «общий принцип механического выведения, с одной стороны, и телеологического – с другой, и есть сверхчувственное, которое мы должны положить в основу природы как явления. Но об этом принципе мы никак не можем в теоретическом отношении составить себе какое-либо утвердительно определенное понятие»²⁹¹.

Говоря об априорном принципе целесообразности, И. Кант подчеркивает, что это лишь субъективная сторона наших представлений, тогда как судить об объективной целесообразности природы у нас нет оснований. Однако без этого принципа человеку не обойтись, поскольку иначе невозможно сообразовать его ограниченные возможности с бесконечной материей. Найти для природы некоторую всеобщность принципов – это наша потребность. Человеку надо построить некоторый связный опыт из многообразных данных восприятий природы. «Это трансцендентальное понятие целесообразности природы не есть ни понятие природы, ни понятие свободы, так как оно ничего не приписывает объекту (природе), а только дает представление о том единственном способе, каким мы должны пользоваться в рефлексии о предметах природы, имея в виду полную связь опыта, следовательно, оно есть субъективный принцип (максима) способности суждения. Поэтому мы всегда радуемся… когда мы встречаем такое систематическое единство под чисто эмпирическим законами…»²⁹².

Таким образом, человек испытывает чувство удовольствия, когда усматривает целесообразность в природе. Это чувство родственно тому, которое мы испытываем, наблюдая произведения искусства. И в том и в другом случае речь идет не о практической целесообразности, а о «целесообразности без цели». На этом основании И. Кант строит дефиницию красоты: «Красота – это форма целесообразности предмета, поскольку она воспринимается в нем без представления о цели»²⁹³. Эта субъективная сторона представления, не связанная с познанием объекта, есть эстетическое представление.

Эстетическое отношение к объекту – и это важно – никоим образом не является простым результатом чувственного восприятия его свойств; более того – оно безразлично к материальной стороне объекта. Собственно говоря, для эстетического удовольствия от объекта безразлично материальное существование этого объекта. «…Когда ставится вопрос, прекрасно ли нечто, хотят знать не то, важно ли… существование вещи, а то, как мы судим о ней, просто рассматривая ее (созерцая ее или рефлектируя о ней)»²⁹⁴. В качестве примера неэстетического суждения Кант приводит ответ ирокезского вождя, которому в Париже больше всего понравились харчевни. Аналогично: если бы, предположительно, Кант находился на необитаемом острове и имел достаточно удобную хижину, он не стал бы прилагать усилий, чтобы воздвигнуть великолепное здание, без которого можно обойтись.

Иначе говоря, эстетическое отношение – это незаинтересованное отношение, поскольку интерес – это удовольствие, связанное с существованием объекта; интерес, таким образом, пристрастен и имеет отношение к способности желания. Соответственно И. Кант определяет вкус и прекрасное. «Вкус есть способность судить о предмете или способе представления на основании удовольствия или неудовольствия, свободного от всякого интереса. Предмет такого удовольствия называется прекрасным»²⁹⁵.

Хотя эстетическое суждение субъективно, о прекрасном говорят как о предмете всеобщего удовольствия (в данном случае всеобщность как общезначимость никоим образом не является логической всеобщностью). Суждение вкуса, по Канту, вовсе не постулирует согласие, а лишь предполагает, ожидает его. Это отличает эстетический вкус от вкуса, например, гастрономического (или какого-то иного, связанного с чувственным восприятием), за которым признается право на совершенную индивидуальность. Всеобщность суждений о прекрасном приводит к тому, что о прекрасном говорят так, как будто это объективное свойство предмета. Это, однако, всего лишь фигура речи, поскольку утверждение о прекрасном – лишь констатация субъективного восприятия.

Говоря о категориях, следует отличать эстетическое понятие прекрасного от понятий приятного, прелестного, доброго, поскольку они относятся к разным видам удовольствия. При этом лишь удовольствие от прекрасного – свободное, незаинтересованное, лишенное какой-либо зависимости от объекта. «Вкус всегда оказывается варварским там, где он для удовольствия нуждается в добавлении возбуждающего и трогательного, а тем более если он делает их критерием своего одобрения». Здесь «…материя удовольствия выдается за форму»²⁹⁶.

Абстрактное определение красоты И. Кант конкретизирует, рассуждая о красоте в природе и красоте в искусстве, о красоте свободной и красоте привходящей, о прекрасном и возвышенном.

«Красота в природе – это прекрасная вещь, а красота в искусстве – это прекрасное представление о вещи». «Для суждения о прекрасных предметах, как таковых, нужен вкус, а для самого изящного искусства, т. е. для создания таких предметов, требуется гений»²⁹⁷. Искусство превосходит природу в том, что оно может прекрасно изобразить то, что в природе безобразно…

Изящные искусства И. Кант рассматривает как искусства гения, понимая под гением некое природное дарование, талант. Гений способен выразить неизреченное – эстетическую идею, а потому он задает правила изящным искусствам. Однако к этой способности гения следует добавить правила «работы» гения, чтобы произведение искусства не оказалось случайностью. «Гений может дать лишь богатый материал для произведений изящного искусства; обработка его и форма требуют воспитанного школой таланта». «…Нечто согласное со школьными правилами составляет существенное условие искусства»²⁹⁸.

Гений как баловень природы своим примером создает для других способных людей школу. Именно примером, поскольку здесь способом обучения может служить только свободное следование его манере (а не произведению), преемственность, когда идеи гения вызывают сходные идеи у его учеников. Искусство свободно от принудительных правил, и подражание гению, подчеркивает Кант, не должно становиться обезьянничанием. Для сообщаемости эстетической идеи необходима свободная игра способностей представления.

Именно свободной игрой творческих сил искусство отличается от ремесла, которое «можно также назвать искусством для заработка. На первое смотрят так, как если бы оно могло оказаться (удаться) целесообразным только как игра, т. е. как занятие, которое приятно само по себе; на второе смотрят как на работу, т. е. как на занятие, которое само по себе неприятно (обременительно) и привлекает только своим результатом (например, заработком), стало быть, можно принудить к такому занятию»²⁹⁹.

Искусство как созидание через свободу отличается от продуктов природы. Однако в силу свободного созидания оно кажется свободным от всяких принудительных правил, а потому кажется также и природой. «Природа прекрасна, если она в то же время походит на искусство; а искусство может быть названо прекрасным только в том случае, если мы сознаем, что оно искусство и тем не менее кажется нам природой»³⁰⁰.

Особую роль в эстетическом отношении к природе играет категория возвышенного (возвышенное в искусстве, по Канту, всегда ограничивается условием соответствия с природой). В отличие от прекрасного, с возвышенным связано своего рода негативное удовольствие – чувство лишения свободы воображения. «…Природа именно в своем хаосе или в своем самом диком и лишенном всяких правил беспорядке и опустошении, если только видны величие и мощь, сильнее всего вызывает в нас идеи возвышенного». «…Природа возвышенна в тех своих явлениях, созерцание которых вносит идею ее бесконечности»³⁰¹. Если при представлении о прекрасном душа спокойна, то при представлении о возвышенном она взволнована. Однако не страх перед бесконечной и грозной природой составляет основу суждения о возвышенном, а чувство независимости от нее, превосходства над ней. «Дерзко нависшие, как бы грозящие скалы, громоздящиеся по небу тучи, надвигающиеся с громом и молнией, вулканы во всей их разрушительной силе, ураганы, оставляющие за собой опустошения, бескрайний, взбушевавшийся океан, огромный водопад многоводной реки и т. п. – все они делают нашу способность к сопротивлению им ничтожно малой в сравнении с их силой. Но чем страшнее их вид, тем приятнее смотреть на них, если только мы сами находимся в безопасности; и эти предметы мы охотно называем возвышенными, потому что они увеличивают душевную силу сверх обычного и позволяют обнаружить в себе совершенно другого рода способность сопротивления, которая дает нам мужество померяться силами с кажущимся всемогуществом природы»³⁰².

Не напоминает ли это картины из эсхатологических мифов?

Для восприятия возвышенного, по Канту, требуется нечто большее, нежели для восприятия прекрасного, поскольку требуется принудительное воздействие разума на чувственность, дабы «заставить ее заглянуть в бесконечность, которая для чувственности представляет собой бездну. <…> Но если суждение о возвышенном в природе требует культуры (гораздо больше, чем суждение о прекрасном), то это еще не значит, что оно и порождается только из культуры и, так сказать, лишь по согласию вводится в общество; нет, свое основание оно имеет в человеческой природе, и именно в том, что вместе со здравым рассудком можно ожидать у каждого человека и требовать от него, а именно в задатках… морального чувства»³⁰³.

Называя удовольствие от созерцания возвышенного в природе «удовольствием умствующего созерцания», И. Кант связывает возвышенное с морально добрым, поскольку моральный закон является предметом чистого и безусловного интеллектуального удовольствия³⁰⁴. При этом он замечает, что, хотя удовольствие от возвышенного, как и удовольствие от прекрасного, предполагает сообщаемость, а следовательно, общество, «…однако и обособление от всякого общества рассматривается как нечто возвышенное, если оно основано на идеях, пренебрегающих всяким чувственным интересом. Довлеть себе, стало быть, не нуждаться в обществе, не будучи, однако, нелюдимым, т. е. избегать общества, есть нечто приближающееся к возвышенному, так же как и всякое отрешение от потребностей…»³⁰⁵.

  

Первоначальный замысел системы И. Канта не предполагал трех частей. Кант считает, что поступают правильно, когда философию делят на две части – на теоретическую и практическую, поскольку возможно двоякое отношение разума к своему предмету – либо определять предмет и его понятие, либо осуществлять его и поскольку существуют два противоположных понятия – природа и свобода. Соответственно первая часть – это философия природы (натурфилософия), вторая – философия нравов (моральная философия). Он замечает: «Однако по вопросу о том, что следует считать практическим в том смысле, чтобы оно было достойным стать предметом практической философии, имеются большие недоразумения… Полагали, что к практической философии можно причислить политику, политическую экономию, правила домоводства, а также искусство обхождения, предписания для сохранения здоровья и для диететики души и тела (почему вообще не все ремесла и искусства?), поскольку все они содержат в себе некоторую совокупность практических положений»³⁰⁶.

Однако И. Кант не удовлетворен разделением философии на две противоположные части и понимает, что должно существовать какое-то основание их единства, тем более что среди способностей души есть еще одна, помимо способности познания и способности желания, – чувство удовольствия или неудовольствия. Соответственно «в семействе высших познавательных способностей все же еще существует среднее звено между рассудком и разумом. Это способность суждения, относительно которой есть основание по аналогии предполагать, что она также должна содержать в себе если и не собственное законодательство, то все же собственный принцип для отыскания законов, во всяком случае априорный, чисто субъективный принцип…». Таким образом, способность суждения (а также чувство удовольствия или неудовольствия – эстетическое чувство) способствует переходу «от чистой познавательной способности, т. е. от области понятий природы к области понятия свободы, как в логическом применении она делает возможным переход от рассудка к разуму»³⁰⁷.

Другими словами, И. Кант обнаружил пропасть между природой и свободой, а именно между природой как объектом чувств и свободой как сверхчувственном в субъекте, а также между априорными законами для природы, которые устанавливает рассудок, и априорными законами для свободы, которые устанавливает разум. Эту пропасть требовалось преодолеть, найдя посредника, то есть соорудив некий «мостик» между ними. «Область понятия природы под одним законодательством и область понятия свободы под другим совершенно обособлены друг от друга глубокой пропастью, отделяющей сверхчувственное от явлений и не допускающей какого-либо взаимного влияния, какое они сами по себе (каждая по своим основным законам) могли бы иметь друг на друга. <…> …Способность суждения дает нам в понятии целесообразности природы посредствующее понятие между понятиями природы и понятием свободы, которое делает возможным переход от чистого теоретического разума к чистому практическому, от закономерности согласно понятиям природы к конечной цели согласно понятию свободы, так как благодаря этому познается возможность конечной цели, которая может стать действительной только в природе и с согласия ее законов»³⁰⁸.