9. А.И. Герцен об июньских днях 1848 года во Франции

Женщины плачут, чтоб облегчить душу; мы не умеем плакать. В замену слез я хочу писать,— не для того, чтоб описывать, объяснять кровавые события, а просто, чтоб говорить об них, дать волю речи, слезам, мысли, желчи. Где тут описывать, собирать сведения, обсуживать!.. В ушах еще раздаются выстрелы, топот несущейся кавале­рии, тяжелый, густой звук лафетных колес по мертвым улицам; в памяти мелькают отдельные подробности: ра­неный на носилках держит рукой бок и несколько капель крови на руке; омнибусы, наполненные трупами, пленные со связанными руками, пушки на place dе la Bastille, лагерь у Porte St. Denis, на Елисейских полях и мрачное ночное «Sentinelle — prenez garde a vous!» (Часовой – берегись). Какие тут описания! мозг слишком воспален, кровь слишком остра...

Сидеть у себя в комнате, сложа руки, не иметь воз­можности выйти за ворота и слышать возле, кругом, вбли­зи, вдали выстрелы, канонаду, крики, барабанный бой, и знать, что возле льется кровь, режут, колют, что возле умирают, — от этого можно умереть, сойти с ума. Я не умер, но я состарился, я оправляюсь после июньских дней, как после тяжкой болезни.

А торжественно начались они. Двадцать третьего чис­ла, часа в четыре перед обедом, шел я берегом Сены к Hotel de Ville (городская ратуша); лавки запирались, колонны национальной гвардии с зловещими лицами шли по разным направле­ниям; небо было покрыто тучами; шел дождик... Я оста­новился на Pont Neuf. Сильная молния сверкнула из-за тучи, удары грома следовали друг за другом, и середь всего этого раздался мерный, протяжный звук набата с колокольни св. Сульпиция, которым еще раз обманутый пролетарий звал своих братии к оружию. Собор и все здания на берегу были необыкновенно освещены несколь­кими лучами солнца, ярко выходившими из-под тучи; ба­рабан раздавался с разных сторон; артиллерия тянулась со стороны Карузельской площади.

Я слушал гром, набат и не мог насмотреться на пано­раму Парижа, — будто я с ним прощался. Я страстно лю­бил Париж в эту минуту; это была последняя дань вели­кому городу: после июньских дней он мне опротивел.⁷

Кузнецов И.В., Захаров Л.Ф. Практикум по истории СССР XIX века. – М.: «Просвещение», 1970. – С. 219-220.

10. Из письма к Мишле

Из всего этого вы видите, какое счастие для России, что сельская община не погибла, что личная собст­венность не раздробила собственности общинной; какое это счастие для русского народа, что он остался вне всех политических движений, вне европейской цивилизации, которая, без сомнения, подкопала бы общину и которая ныне сама дошла в социализме до самоотрицания.

Европа, — я это сказал в другом месте, — не разреши­ла антимонии между личностью и государством, но она поставила себе задачею это разрешение. Россия также не нашла этого решения. Перед этим вопросом начинает­ся наше равенство.

Европа на первом шагу к социальной революции встречается с этим народом, который представляет ему осуществление полудикое, не устроенное, но, все-таки, осуществление — постоянного дележа земель между зем­ледельцами. И заметьте, что этот великий пример дает нам не образованная Россия, но сам народ, его жизнен­ный процесс. Мы русские, прошедшие через западную цивилизацию, мы — не больше, как средство, как заквас­ка, как посредники между русским народом и револю­ционной Европой. Человек будущего в России – мужик, точно так же, как во Франции работник.

Кузнецов И.В., Захаров Л.Ф. Практикум по истории СССР XIX века. – М.: «Просвещение», 1970. – С. 221-222.