Глава 6 проблема художественности

Вот основной, вот труднейший, вот решающий вопрос для всего искусства: вопрос о том, что есть истинная художественность? Для того чтобы решить это вопрос, необходимо усвоить тот верный подход к искусству, который описан в предшествующих главах. Надо искать в произведении искусства ни развлечения, ни удовольствия, ни пряных раздражений, а духовного слова о духовных обстояниях. Духовность требует, во-первых, внутреннего, нечувственного опыта, для которого все чувственное является лишь верным знаком или орудием; духовность требует, во-вторых, уменья отличать нравящееся и приятное от объективно-достойного и совершенного (истинного, нравственного, художественного, справедливого, Божественного); духовность требует, в-третьих, чтобы чувство, помысел и воля человека предпочитали именно объективно-достойное и совершенное, к нему тянулись, его искали, его творили. Все это вместе придает человеку значение духовного существа, открывает ему духовное измерение вещей и деяний; и тем самым вводит его на тот уровень, в ту атмосферу, где живет, творится и сияет истинное искусство.

Искусство есть явление духовное, а не просто вещественно-душевное. И самая проблема художественного совершенства имеет смысл только для духовных людей, другим она недоступна, для других она неразрешима. Только человек, живущий духовным измерением мира, вещей и деяний, может потребовать от самого себя (если он творящий художник), или от другого (если он сам – созерцатель или критик) того, что есть самое существенное в искусстве: ответственного служения и раскрытия прорекающейся тайны. Только духовный человек может понять, что произведения искусства измеряются не субьективным «нравится – не нравится», но объективным совершенством; особым критерием совершенства, не «умственно-мысленно-познавательным», не «нравственно-добродетельно-праведническим»,и не «догматически-вероисповедно-религиозным», а особым – художественно-эстетическим, не сводимым к другим критериям и не разложимым на их элементы.

Художественный критерий есть особый критерий, и художественный суд есть особый суд. Конечно, этот критерий переживается каждым из нас субъективно, и о применении его можно и должно спорить. Но сам по себе он не субъективен, а объективен. Это особый закон, который в действительности возможно и не соблюдать, но при несоблюдении которого художественное совершенство не будет осуществляться.

В противовес этому закону нельзя ссылаться ни на какое субъективное «нравится», и ни на какой «массовый успех». В противовес ему непозволительно взывать ни к какой «творческой свободе», ибо самая творческая свобода должна служить именно этому закону; ни к какому «личному вдохновению», ни к какому субъективному «вкусу». Бесспорно, человек волен делать что ему угодно, конечно, в пределах гражданского и уголовного закона: сочинять, что хочет, и хвалить, что хочет. Это остается его личным делом. Но что бы он ни делал, ни сочинял, ни хвалил, закон художественного совершенства нимало не колеблется от этого. Напротив: именно он-то и судит всякое произведение и всякую хвалу… Субъективное «нравится» и массовый «успех» являются не последним и не решающим словом, а лишь первым и беспомощным. Последнее слово принадлежит критерию художественного совершенства; и всякое «нравится» и всякий «успех» лишь постольку имеют духовный вес и духовное значение, поскольку они верны этому критерию.

Не следует умалять начало творческой свободы и начало вдохновения. Но свободное вдохновение не означает безответственность и вседозволенность и не оправдывает художественного произвола и беспутства, эстетической распущенности и бесчинства. Напротив, вдохновение потому и необходимо, потому и священно, что оно есть прозрение высших духовных закономерностей и совершенных связей. И свобода его нужна художнику именно для того, чтобы обретать подлинную, художественную необходимость.

Вкус всегда останется субъективным. Но субъективный вкус может быть глубок, прозорлив, утончен и верен; а может быть и наоборот – мелок, слеп, груб, пошл и, главное, неверен. Согласить людей в их вкусах нельзя, да и не нужно. Но самое произведение искусства не может стать ни лучше от согласных рукоплесканий толпы, ни хуже – от ее единодушного свиста и поношения, от того, что она, по слову Пушкина, «плюет на алтарь, где твой огонь горит»... «Услышишь суд глупца»…Нет: ни критерий художественности заключен в личном вкусе рассуждающего глупца, а личный вкус глупца и не глупца признан равняться по закону художественного совершенства и воспитывать себя к нему…

Итак, во всяком подлинно художественном произведении имеется главное, это сказуемое, некая бессознательно выношенная тайна, которая ищет себе верных образов и верного эстетического тела (звуков, слов, красок, линий, масс). Эта тайна есть как бы душа произведения; если отнять ее, то все его тело распадется на случайные куски и обрывки. Эта тайна есть как бы внутреннее солнце произведения, лучами которого оно пронизано изнутри. Она царит – и ей все подчиняется. Она диктует художнику закон и меру, и выбор, и необходимость, и все оттенки. Ей он повинуется. Из нее творит. Из нее он критикует и исправляет свое создание. Ибо он знает своим художественным чутьем, что всякое слово и весь ритм…, всякая деталь и всякая светотень его картины должны служить ей и являть ее, скрытую за ними, но присутствующую в них; должны быть потребованы ею и должны быть необходимы для ее художественного прикровенного раскрытия. И если это так, если создание искусства именно таково, то оно художественно. Только при таком понимании искусства может быть верно поставлен и верно разрешен вопрос о художественном совершенстве и о художественном критерии. В чем же состоит это совершенство и как можно выразить этот критерий в словах?

Устраним сначала две возможные ошибки.

Художественные ошибки

1. Художественное совершенство не следует отождествлять с «красотой». Красота есть представление не однозначное, и смысл его бывает сложен и неточен. Русское слово «красота» употребляется иногда для обозначения таких созданий искусства, в которых красивый образ и художественное достоинство совпадают. Это допустимо, однако с большими оговорками…

В создании искусства может быть и красота, и художественность, однако в создании искусства красота может и не иметь художественного достоинства; и тогда правильнее говорить не о красоте, а о красивости…

Итак, человек, творящий искусство, должен всегда стремиться к художественности своего создания… Художник вообще служит не красоте, а художественности.

2. Художественное совершенство не следует отождествлять также с так называемой «яркой изобразительностью», «образной живостью», или, как говорят еще, «живописностью». Ибо художественное может быть лишено и «яркости», и «живости», и «живописности»; а «яркое», «живое» и «живописное» произведение может оказаться совсем не художественным. Художественность может потребовать не яркой изобразительности, а сдержанного, скупого, тонкого намека на образ, не «перепроявленности», а «недоговоренности»…

Самое «достоинство» «образности», «яркости», «красочности», «живописности» условно и не самодовлеюще, оно живет не в последнем и не в главном плане искусства, а лишь в подчиненном, изображающе-передающем плане; не в сфере предмета, а в сфере его эстетической «оболочки», его образного одеяния; там, где талант развлекает, услаждает, а нередко и ослепляет или подкупает, а не там, где царит творческое созерцание. Человек, творящий искусство, должен всегда стремиться к художественности своего создания, но он не всегда призван творить непременно «ярко», «красочно» или «живописно»…

Итак, истинная художественность есть ни «красота», ни «изобразительная яркость». Что же это такое? И как надо формулировать ее критерий?..