Я. С. Лурье. После Льва Толстого оглавление

От автора Введение I. Исторический "атомизм" в "Войне и мире" Историческая концепция в первой завершенной и в окончательной редакции романа Восприятие критикой исторической концепции романа Историческая необходимость: Толстой, Гегель и Бокль "Дифференциал истории" Толстой и исторический материализм Вопрос о необходимости и свободе "Дух армии и народа" - Толстой и К. Поппер Проблема патриотизма - Толстой и Достоевский Отношение к государству и власти II. Толстой в XX веке Толстой и революция 1905 года Толстой и Столыпин Толстой и "Вехи" Толстой и историческое предвидение III. Революция и идеи Толстого Представители религиозно-философского направления против Льва Толстого Короленко и Горький Толстовцы и большевики IV. Русская историческая проза XX века и идеи Толстого Спор с Толстым: Алданов и Мережковский В поисках "красного Толстого" Человек и история: Булгаков, Тынянов и Гроссман Единоборство с Толстым: Солженицын Заключение. Толстой на пороге XXI века

После льва толстого

Исторические воззрения Толстого и проблемы XX века

От автора

Работа над этой книгой была начата еще в 1978 году, в бытность мою научным сотрудником Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук (ср.: Русская литература. 1978. No 3; 1989. No 1). С благодарностью вспоминаю научные консультации покойной Елизаветы Николаевны Купреяновой. Основная часть книги написана в стенах Института имени Дж. Кеннана (Kennan Institute For Advanced Russian Studies), входящего и состав Интернационального центра имени Вудро Вильсона (The Woodrow Wilson Center) в Вашингтоне (США). Выражаю глубокую благодарность директору Кеннан-Института доктору Блэру Рублу (Blair A. Ruble), заместителю директора доктору Марку Титеру (Mark H. Teeter), директору Вильсон-Центра доктору Ч. Блитцеру (Charles Blitzer), а также всем коллегам, которые своим вниманием и заботой способствовали моей работе.

Я. С. Лурье

С.-Петербург, январь 1993 г.

Введение

- Вот умрет Толстой и все к черту пойдет! - говорил он не раз. - Литература? - И литература. Это слова Чехова, приведенные в воспоминаниях Бунина. (*) (* А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 490. *) Небольшой любитель теоретических рассуждений, Антон Павлович и в этом случае выражал свою мысль сугубо лапидарно. Интереснее всего в этом разговоре, пожалуй, последние слова Чехова. Если бы речь шла только и прежде всего о литературе, его мысль не казалась бы парадоксальной. Такого писателя, как Толстой, Россия иметь не будет - может быть, целый век. Но Чехов назвал литературу лишь во вторую очередь: "И литература". Что же означают его слова? Безмерно высокую оценку личности Толстого, веру в то, что авторитет "Льва Великого", как именовал Толстого Стасов, может спасти страну от катастрофы, падения "к черту"? Пожалуй, это слишком гиперболично для Чехова, не любившего стасовского пафоса и преувеличений. Неизбежная и не столь уж далекая смерть яснополянского старца (кстати, пережившего Чехова шестью годами) означала в его глазах, скорее, конец эпохи, воплощением которой был в его понимании Лев Толстой. Что же это была за эпоха, и как она воспринималась людьми нового века? Одна особенность уходившего в прошлое времени ощущалась этими людьми особенно резко. Это рационализм, вера в человеческий разум, унаследованная от Просвещения, но еще более укрепившаяся в "век пара". Рационализм был одной из характернейших черт толстовского мышления. Это не значит, конечно, что на рациональных посылках основывались все его убеждения, взгляды и пристрастия. Толстой был религиозен - во всяком случае, большую часть своей жизни. Его художественные вкусы были субъективны. Люди, не разделявшие верований и взглядов Толстого, возражали ему, - но это были не споры, а простое противопоставление различных взглядов. Атеист мог не принимать веры и Бога, ортодоксальный христианин - противопоставлять толстовскому христианству веру в догматы и обряды; Стасов, любивший Шекспира и не ценивший Гомера, не соглашался с Толстым, чьи оценки были противоположными. Но ясно, что логический спор во всех этих случаях был просто невозможен: для него не было общих исходных посылок. Совсем иначе обстояло дело с логическим развитием взаимно принятых различными сторонами позиций. Этические принципы Толстого имели своим источником Библию: моисеево десятословие (прежде всего - "Не убий"), ветхозаветную заповедь "Возлюби ближнего своего, как самого себя" (Левит, XIX, 18) и, в особенности, евангельский завет непротивления злу насилием. Эти слова Толстой понимал прямо и буквально. Его оппоненты, стоя теоретически на тех же религиозных позициях, отвергали такое понимание, считая видимо, что библейские заповеди имеют не прямой, а какой-то иной - символический или иносказательный - смысл. Но почему их нужно было толковать таким образом? Для Толстого это было неприемлемо. Даже в "Исповеди", даже в своих религиозных сочинениях он писал, что если требования его ума не беспредельны, то все же они правильны - "без них я ничего понять не могу": "Я хочу понять так, чтобы всякое необъяснимое положение представлялось как необходимость разума же, а не как обязательство поверить..." (*) Рационализм Толстого отразился и в "Плодах просвещения", обретших ныне, в дни воскресшего повсеместно увлечения парапсихологией и телепатией, новую актуальность, и в сцене причащения в "Воскресении". Рационализм предопределил резкое неприятие Толстым мистических сочинений и "видений" Владимира Соловьева, несмотря на то что нравственные поиски философа были во многом близки писателю (**). (* Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М., 1928-1958. Т. 23. С. 37 и 57 (далее ссылки на это издание приводятся в тексте в скобках: том и страница). *) (** Маковицкий Д. П. Яснополянские записки. Кн. 1 // Литературное наследство. Т. 90, кн. 1. М., 1979. С. 399. Ср.: Лекция Вл. С. Соловьева о религии. Из цикла "Чтение о богочеловечестве", 10 марта 1878 г. (см.: Литературная Россия. 1976. No 16). Полемике с Толстым В. Соловьев посвятил книгу: Соловьев В. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе и с продолжениями. 2-е изд. 1901. С. 1, 64, 114-115, 123, 194-195. **) У Чехова толстовский рационализм, как и вообще рационализм XIX века, едва ли вызывал отрицательное отношение - скорее, он мог ему сочувствовать. Но такое мировоззрение было совершенно неприемлемо для философов и писателей первых десятилетий XX в. - "серебряного века", как они его называли. "Я никогда не сочувствовал толстовскому учению. Меня всегда отталкивал грубый толстовский рационализм... Он согласен принять лишь разумную веру; все, что кажется ему в вере неразумным, вызывает в нем протест и негодование... Толстой остался "просветителем". Вся мистическая сторона христианства... вызывает в нем бурную реакцию просветительского разума..." - писал Н. А. Бердяев. (*) (* Бердяев Н. А. Собрание сочинений. Т. 3. YMCA-PRESS, 1989. С. 112-113. *) "Легкомысленную грубость русского нигилиста шестидесятых годов" усматривал в Толстом и Д. Мережковский. Отвергая "живое тело христианства - таинства и обряды", Толстой, по словам Мережковского, падал "хуже, чем в бездну, - в яму при большой дороге, по которой ходят все..." Особенно раздражало автора "Христа и Антихриста" почитание Толстым "здравого смысла", который, по мнению Мережковского, можно пускать в заветные "области человеческого духа" "только для того, чтобы он здесь подчищал, подбирал, отворял и затворял двери, словом прислуживал, но только не приказывал..." (*) (* Мережковский Д. С. Толстой и Достоевский. СПб., 1902. Т. 2. С. 203-228. *) В спор о "здравом смысле" чета Мережковских пустилась даже во время поездки в Ясную Поляну. Вот как вспоминала этот спор Зинаида Гиппиус: "Мы говорили, конечно, о религии, и вдруг Толстой попадает на свою зарубку, начинает восхвалять "здравый смысл". - Здравый смысл - это фонарь, который человек несет перед собою. Здравый смысл помогает человеку итти верным путем. Фонарем путь освещен, и человек знает, куда ставить ноги. Самый тон такого преувеличенного восхваления "здравого смысла" раздражает меня, я бросаюсь в спор, почти кричу, что нельзя в этой плоскости придавать первенствующее значение "здравому смыслу", понятию, к тому же весьма условному... и вдруг спохватываюсь. Да на кого это я кричу? Ведь это же Толстой..." (*) (* Гиппиус 3. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси, 1991. С. 156-158. *) Если во время разговора с Толстым Зинаида Николаевна и спохватилась, то лишь ненадолго. Толстовский "фонарь здравого смысла" отвергался людьми XX века постоянно - и в годы первой мировой войны, и во время революции, и при наступлении европейского фашизма. Если мир в этом столетии и не пошел "к черту", как предсказывал Чехов, то не раз он оказывался близким к этой перспективе. Что же значат сегодня идеи Толстого, и в частности, его отношение к государству, ко власти, к историческому процессу? Предлагаемая книга - попытка ответить на этот вопрос.