3.Познакомьтесь с фрагментами статьи Корнея Чуковского «к. Бальмонт». Каким видит поэта к.Чуковский? Какие штрихи творческого почерка к. Бальмонта выделяет?

На минуту влюбился. На минуту сердишься. На мину­ту обрадовался. Так среди грома и сверкания улицы движется душа горожанина. Бальмонт весь во власти этих движений. Всю быстро­ту и изменчивость восприятий, всю душевную подвижность, всю эластичность городских душ он первый отразил с такой полнотой в торопливой и капризной своей поэзии: Бальмонт раньше всего тороплив. Часто он ловит минуты, мгновения, миги:

Я каждой минутой — сожжен,

Я в каждой измене — живу.

Разве это не признание горожанина? Стих Бальмонт бежит и не дает вам опомниться; вы еле поспеваете за, ним, как провинциальный дядюшка за столичным племянником:

Я — внезапный излом.

Я — играющий гром,

Я — прозрачный ручей,

Я — для всех и ничей.

Постоянная готовность к восприятию новых и новых впечатлений, постоянная жадность к новым и новым ощущениям — этого не знала душа деревенского челове­ка до его слияния с городской толпой. Только поэт, со­зданный городом, может так молитвенно славить мгнове­ние. <...> Лишь у поэта, созданного городом, может быть столько, как у Бальмонта, гимнов «минуте», «мигу», «мгновению», «мимолетностям».

Я, как мягкий ковыль, как цветочная пыль,

Каждый миг и дышу, и дрожу. <...>

И, как бы ни недоумевал человек прежней куль­туры,— поэт, сказавший о себе:

Только мимолетности я влагаю в стих,

- поэт-горожанин, поэт-импрессионист имеет право при­гвоздить к своему стиху каждое мелькнувшее, пригре­зившееся ощущение, которое хоть на секунду показалось ему верным и правдивым. <...>

По форме стихи Бальмонта — замечательное явление в русской литературе.

Свои стихи Бальмонт выпускает в люди так хорошо одетыми, с такими великолепными манерами; они так чудесно пляшут, они так изысканно вежливы; они так забавны, находчивы, блестящи, что, право, иной раз за­бываешь спросить об этих ловких стихах:

— Да, полно, умны ли они? Глубоки ли они? Интерес­ны ли они сами по себе, вне манер, вне вальса, вне хоро­шего портного?

Можно ли спрашивать обо всем этом, когда тебе в душу свободно и легко, как светские люди в гостиную, входят такие нарядные стихи:

Вечер. Взморье. Вздохи ветра.

Величавый возглас волн.

Близко буря. В берег бьется

Чуждый чарам черный челн.

Чуждый чистым чарам счастья,

Челн томления, челн тревог.

Бросил берег, бьется с бурей,

Ищет светлых снов чертог.

Попробовал бы старый поэт подобрать столько звуков В для передачи ветра, столько Ч для челна, столько Б для бури. И пробовать бы не стал. Только город требует такой «мишуры». Только городские поэты умеют заменять красивый образ изящным выражением, оригинальную мысль — оригинальной фразой, подкупать внешностью, наружностью, осанкой.

С течением времени открылось еще одно свойство этих городских стихов: они поверхностны. Как и все в горо­де,— слова подешевели; теперь через десять лет после Бальмонта каждый пишет, как Бальмонт, и, что хуже всего, Бальмонт пишет, как каждый. <...>

Итак, поверхностность чувства, торопливость образов, изменчивость, хаотичность, безумие настроений, иллю­зионизм, ослепительность внешности, подделка красоты красивостью — все эти черты принадлежат отнюдь не Бальмонту, а всей городской поэзии, первым представи­телем которой он был.