Глава 18

Жестоко страдая от боли в ноге, которая будто горела и не подчинялась ему, Сотников тащился за всеми. Видно, он все же переоценил свои силы, когда сначала вознамерился идти сам,—теперь он почти повис на твердой руке Рыбака.

То, что произошло во дворе полиции, ошеломило Сотникова —такого он не предвидел никак. Безусловно, от страха или из ненависти люди способны на любое предательство, но Рыбак, кажется, не был предателем, как не был и трусом. Сколько ему предоставлялось возможностей перебежать в полицию, да и струсить было предостаточно случаев, однако всегда он держался достойно. По крайней мере, не хуже других. Видно, здесь все дело в корыстном расчете ради спасения своей шкуры, от которого всегда один шаг до предательства.

Сотникову было мучительно обидно за свое наивное фантазерство— сам потеряв надежду избавиться от смерти, надумал спасать других. Но те, кто только и жаждет любой ценой выжить, заслуживают ли они хотя бы одной отданной за них жизни?

Впереди на пригорке высился белый двухэтажный дом, широкое полотнище фашистского флага развевалось на его углу. Наверно, там размещалась немецкая комендатура, возле которой темнела какая-то большая толпа. Сотников подумал: какая нужда собрала этих людей в одно место? Скорее всего полицаи согнали население, чтобы запугать расстрелом. Если так, то легче будет принять смерть на виду.

От мостика начинался крутой подъем, ему стало еще труднее, не хватало дыхания, темнело в глазах. Он испугался, что не дойдет, свалится и его пристрелят на дороге. Встретить смерть, какой бы она ни была, с солдатским достоинством —это стало целью его последних минут.

Они взошли на пригорок и остановились. И тогда Сотников увидел веревки. Пять гибких пеньковых петель тихо покачивались над улицей.

А он думал, будет расстрел… Да, награды не будет, как не будет признательности, ибо нельзя надеяться на то, что не заслужено. И все же одна возможность у него еще оставалась. Она, единственная, в самом деле зависела только от него и никого больше, ибо только в его власти было уйти из этого мира по совести, со свойственным человеку достоинством. Это была его последняя милость, святая роскошь, которую как награду даровала ему жизнь.

По одному их начали разводить вдоль виселицы. Первым заставили влезть на подставку Петра. Староста выпрямился на скамье, сдержанно и значительно, как в церкви, поклонился людям. Потом к скамье подтолкнули Басю. Она проворно взобралась на скамью и, переступая озябшими босыми ногами, с детской непосредственностью разглядывала толпу. Раздался отчаянный крик: Демчиха всячески отбивалась от полицаев, не желая лезть в петлю, за нее взялся Будила. Рыбак не очень уверенно подвел Сотникова к чурбану под петлей. Опираясь на Рыбака, с трудом, но решительно Сотников взобрался на подставку. Жадным прощальным взглядом он как бы вбирал в себя весь неказистый вид местечковой улицы с пригорюнившимися фигурками людей.

Среди их безликого множества его внимание остановилось на тонковатой фигурке мальчика лет двенадцати в старой армейской буденовке. Тесно запахнувшись в какую-то одежду, мальчонка с детской завороженностью на бледном, болезненном личике следил за происходящим под виселицей. Отсюда трудно было судить, как он относится к ним, но Сотникову вдруг захотелось, чтобы он плохо о них не думал. И действительно, вскоре, перехватив его взгляд, Сотников уловил в нем столько безутешного горя и столько сочувствия к ним, что не удержался и одними глазами улыбнулся мальцу — ничего, браток. Раздалась команда…