Похвальное слово святому фоме аквинскому

Был в наидревнейшие времена обычай, как у греков, так и у латинян, по которому, если кто-то намеревался держать речь о каком-нибудь важном деле либо перед судьями, либо перед народом, он почти всегда должен был начать с признания небесного благоволения. Этот обряд, я полагаю установленный для почитания истинного Бога, как жертвоприношения, посвящение Богу первых плодов, священнодействия и остальные божественные почести, был затем, так же как они, перенесен от истинной религии к ложным . Ведь действительно появился в делах человеческих этот величайший грех и вершина всякого зла, потому что почитание святости, подобающее бессмертному Богу и единственному творцу, воздавали смертным и сотворенным вещам 2. От этого обычая, хотя он и процветал у обоих народов на протяжении нескольких веков, постепенно отвыкли и божественное благоволение прекратили призывать не только те, которые действовали в соответствии с дурными побуждениями, но даже те, которые с добрыми; от злых побуждений потому, что либо не верят в существование каких-либо богов, либо боятся их призывать: ведь всякий, кто молит богов, молит их ради того, чтобы пребывала истина и справедливость, а этого злые и не хотят допустить; от добрых же побуждений потому, что отчасти хотят показаться верующими, согласно своему закону, без помощи богов, отчасти полагая, что покажутся более совершенными и мужественными, если не будут, плача, подобно женщинам, искать защиты у богов: ведь уже казалось не мужским, а женским делом молить о небесном благоволении, отчего у Саллюстия Катон и говорит: «Не обеты и не бабьи молитвы обеспечивают нам помощь богов» 3. Сколь жо безрассудно они отбросили этот наидревнейший обычай и почти отказались от владения, столь же рассудительно

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО СВЯТОМУ ФОМЕ АКВИНСКОМУ

==377

поступили те, которые в целости восстановили и вернули обладание им, но не потому, что они подражают язычникам, которых нет, но чтобы не показалось, что они превосходят [нас]; ибо, если они ложных богов удостаивали такой чести, полагая, что их должно призвать во вступлении, насколько более мы должны воздать эту почесть истинному Богу? Поэтому сегодня я желаю и л обязан воспроизвести столь превосходное установление и, намереваясь воздать хвалу святому Фоме Аквинскому, как подобает, призвать пресвятую богоматерь и приснодеву Марию, приветствуя ее ангельскими словами: «Радуйся, Мария» и так далее *.

Хотя все, кто упокоились в Боге, блаженны и святы, однако только тех церковь провозглашает блаженными и святыми, о ком известно, либо что их подвергли казни за благочестие, истину, справедливость, либо, что были прославлены за чисто и целомудренно проведенную жизнь, божественные енамения и чудеса. Первых из них церковь именует греческим словом «^ар-тире;» (мученики), других латинским словом «confessores» (исповедники), хотя смысл и того и другого наименования направлен почти на одно и то же 5. Ведь что же иное делали мученики, перенося пытки и умирая, если не то, что признавались не желающими отрицать Христа; и весьма часто во время пыток раздавался их голос, признававший, что они не отрекаются от Христа, поскольку он Сын Божий. Следовательно, мученик есть то же самое, что исповедник. С другой стороны, что же иное делали исповедники, кроме как свидетельствовали об истине, благочестиво живя и следуя благочестивому писанию, если даже Иоанн Креститель, который был послан, дабы свидетельствовать о свете, т. е. об истине, проповедуя, добился не меньшего, нежели приняв смерть". Следовательно, когда исповедники делали это, они, разумеется, оказывались мучениками. Ведь  «чартор» переводится на латинский язык как «свидетель», а «[яхртбрюу») как «свидетельство». Хотя это и так, но церковь, латинская по крайней мере, как я сказал, признает долженствующими занимать более высокое положение только мучеников и прославление их прерогатива [этого] ордена, они, разумеется, доказали, что были решительными и смелыми воинами, как во всех трудах войны, так особенно в битвах за своего императора. Но мученики, которые были воинами Христа,

==378

стояли за своего императора в строю, жертвуя кровью и жизнью; исповедники же в качестве воинов Христа только переносили, бесспорно, великие и продолжительные военные труды, готовые подвергнуть себя смерти за бога-императора, но не выпало им на долю подвергнуться ей или стоять в строю. По этой причине мученики представляются долженствующими быть наделенными более важными почестями. Хотя это произошло и справедливо и заслуженно, однако кто станет отрицать, что есть такие из числа исповедников, которые не только равны некоторым мученикам, но и превосходят их? Это, как мы увидим, обнаруживается с помощью божественного свидетельства, потому что многие исповедники были гораздо прославленнее чудесами, нежели некоторые мученики. К чему же это? Для того, чтобы стало ясно, что наш Фома Аквпнский хотя и исповедник, но, однако, должен быть поставлен сразу же после мучеников; и чтобы не требовалось больше примеров, по моему мнению, он нисколько не ниже либо Петра из этого же ордена, которого за защиту истины убпл серпом безумный поселянин', либо Фомы, епископа Кентерберийского, который, словно добрый пастырь, упокоился за свое стадо, дабы не сдирали шкуры с добрых клириков 8; это доказывается также с помощью следующего довода: хотя оба они носили имя Фома, тем не менее нашему оно [дано] не от человека, но божественным образом было предназначено, так как «Фома», в соответствии со значением этого еврейского имени, переводится либо как «бездна», либо как «близнец», таков был Фома Аквинский — либо бездна некой пауки, либо близнец науки и добродетели, и в том и в другом случае единственный и неправдоподобный"; он — словно некое солнце, сияющее в высшей степени блеска учености и в не меньшей степени пылающее жаром добродетелей; вследствие же блеска учености должен быть помещен среди херувимов, а вследствие жара добродетелей — среди серафимов. Об этом я сейчас и скажу.

Но в самом деле мне, пытающемуся обратить на это внимание, представляются некие люди, которые противодействуют и простирают руки, протестуя: «Что ты говоришь? Что ты утверждаешь с помощью этой гиперболы, благожелательной к глупости и враждебной рассудительности? Разве у тебя нет какого-либо доказательства ио-

==379

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО СВЯТОМУ ФОМЕ АКВИНСКОМУ

тины, какого-нибудь обоснования своего знания, какой-то поддержки тех серьезнейших и наимудрейших людей, которые слушают тебя? Ты не довольствуешься тем, что приравнял Фому Аквинского к мученикам и поставил впереди многих из них, если возносишь его вплоть до херувимов, выше которых восседает Бог, если еще, чтобы не было выше никакого ангельского чина, приравниваешь его самого к серафимам10; что же ему более воздается, нежели апостолу Фоме, более, чем учителю язычников Павлу, как бы одному из херувимов, более, чем евангелисту Иоанну, как бы одному из серафимов?» На это я отвечу, что, бесспорно, считаю всех, кто преисполнен знания божественных вещей, имеющими что-то общее с херувимами; всех, кто исполнен божественной любви, я считаю серафимами, не говоря уж о Фоме, преисполненном знания и любви; в конце концов, несправедливо, что меня за это порицают и предостерегают. Поэтому я хотел бы уговорить братьев этого ордена, чтобы они дали мне право, воздавая похвалы этому святому, соблюдать скорее умеренность, нежели вольность и не приводить их во всей полноте, но единственно наиглавнейшие: ведь в присутствии этих сенаторов должны быть упомянуты те похвалы, которые не нуждаются в подробном разъяснении, чтобы ни при каких обстоятельствах не надоели столь многочисленные и столь великие вещи, поскольку, если я попытаюсь возвеличивать их словами, «прежде чем я кончу,— как сказал поэт,— закроются ворота Олимпа и Веспер отпустит день на покой» ".

Итак, по достоинству такой муж, вследствие того, что я говорю о его добродетелях, а потом намереваюсь сказать об учености, по достоинству он должен был быть предвещен, прежде чем явился в мир, ему было напророчено рождение, предсказана жизнь и даже определена смерть. Ведь к матери, несущей его во чреве, пришел отшельник, человек божий, ради этого самого предсказания и, рассыпаясь в поздравлениях, сказал, что она родит сына, которого назовет Фомой и в котором воплотится достоинство его имени12. Сколько раз Бог, когда решал дать земле что-то исключительное и новое, имел обыкновение предпосылать этому то знамения, то предсказания. Примеров тому достаточно, но я ради краткости ограничусь одним и как бы домашним. Так величие святого Доминика, родоначальника этого сообщества

==380

было предсказано его матери, когда она была беременна ". Я не сказал бы, что какое-то предсказание было превосходнее, чтобы не показалось, как это бывает, что существует соперничество между отцом и сыном. Пусть будут равны оба эти пророчества, равны жизненные заслуги обоих, ни один не может быть предпочтен другому, они должны быть как бы двумя консулами, из которых никто не был старше по должности, у нас они должны удостаиваться равного почитания, оба просветлены всеми добродетелями и бесконечными чудесами, и хотя у меня для каждого из них есть только похвалы, однако я соединю и того и другого; во-первых, потому, что, хотя я делаю равными обоих, так более проясняется, сколь далеко я полагаю должно простираться достоинство и небесность Фомы, а затем потому, что утверждение ордена проповедников — [дело] не одного, а что он берет начало от обоих братьев. Итак, Доминик основал дом проповедников, Фома покрыл его полы мрамором, Доминик построил стены, Фома украсил их превосходными картинами, Доминик сделался опорой братьев, Фома образцом, Доминик насадил, Фома оросил, тот воспротивился и отверг высокое положение и епископский сан, которые были предложены, этот прогнал, как сирен, знатность, богатство, родственников и родителей; тот был наделен чистотой и воздержанностью,   этот — девственностью   [подобно] Иоанну-евангелисту в смирении того, которое греки выразительнее называют «тапе^уо^ростиутр'», нет ничего удивительного, смирение этого было таково, что даже поражало других гордостью и хвастовством, [он же], вовсе не чувствовавший в себе этих свойств, запросто исповедовался у простых братьев, потому что при всем том сознавал в себе столь многочисленные и столь великие отличия '*. Эти суть собственные похвалы добродетелей, те же свидетельства добродетелей, награды, как бы рай в этой жпзни, откровения, видения и чудеса, которых у них было столько, что, умолчав о других, [скажу] только, что и тот и другой как святых апостолов Петра и Павла, либо в действительности, либо в видении, так и Пресвятую матерь божию и Господа Спасителя, в теле ли, вне тела я-и, и видели и слышали", и каждый из них был весьма точно осведомлен о [часе] приближающейся кончины 16; ибо до такой степени были неистовы в молитвах, что иногда их видели возвышенными над землей — чудо, яв-

==381

ленное Богом некоторым братьям "; и наконец, поскольку я хочу положить конец сравнениям, тот написал наилучшие правила для братьев, этот — многие и превосходные книги. Ты скажешь, что большее значение имеет тот, кто написал книги, а не правила. Почему же ты говоришь о большем значении? В то время как этот прилагал старания для написания книг, тот направил силы на организацию управления провинциями и, как наилучший правитель, вручил своему народу правила и законы общежития; и наверно, немногие свои сочинения Фома перепсс на небеса, подобно тому как Доминик свои правила. Следовательно, должно быть признано, что равна слава Доминика и Фомы, основанная на чудесах и добродетелях, и они различаются и разделяются между собой не больше, чем Люцифер от Геспера 18.

Я сказал о добродетелях и чудесах Фомы коротко и просто, без какого-либо использования преувеличений и украшений, чтобы не говорить меньше, чем следует, о достоинстве вещи при этом недостатке времени. Полагаю, поскольку я поставил это на второе место, что от меня уже ожидают, чтобы я сказал то, что я думаю об учености этого святого, кому его предпочел, с кем сравню. Я знаю, что некоторые, произносившие речь об этом предмете в этот день и с этого места, не только не ставили ни одного из учителей церкви подле Фомы, но даже предпочитали всем. Почему ни одного мы не должны ставить подле него, они доказывают тем, что некий брат безукоризненной жизни увидел во время моления Августина, которого считают наипервейшим из богословов, и одновременно Фому, каждый из них был наделен удивительным сиянием, и [этот брат] услышал, как Августин сказал, что Фома равен ему по славе 1в. Почему же его можно поставить впереди всех, они обосновывали здесь тем, что говорили, что он для доказательства приложил к богословию логику, метафизику и всю философию, которую наивысшие учителя определяли едва ли не как первейшую погибель". Скользкое и двусмысленное для меня место, и не только вследствие достоинств сдотого, о похвалах которому мы говорим, но также вследствие врезавшегося у многих мнения, что никто не может сделаться богословом без наставлений в диалектике, метафизике и остальной философии. Итак, что я делаю? Неужели устрашусь говорить, отвернусь, скрою то,

==382

что думаю? И язык будет несогласен с сердцем. Так как это было поднято до такой степени не по моей воле, но по просьбе братьев и молчать для меня неразумно, начну, дабы кто-нибудь не счел меня ложным ученым. Я, бесспорно, еще и еще хвалю у святого Фомы необычайную тонкость письма, удивляюсь усердию, изумляюсь изобилию, разнообразию, совершенству учений; добавлю то, что многие не захотят оценить, хотя они помнят, как он говорил, что не прочитал совсем ни одной книги, о которой не имел бы полного представления21, что в наше время, я не сомневаюсь, не удалось никому, ни юристу в гражданском праве, ни врачу в медицине, ни философу в философии, ни оратору в изучении древностей и также п остальных науках и искусствах, не говоря о том, что во всех ни одному. То же, что именуют метафизикой и способом выражения, и другие такого рода вещи, чему современные богословы удивляются, словно новым, недавно открытым сферам или эпициклам планет, совсем не до такой степени удивляют меня, и не думаю, чтобы имело столь существенное различие, знаешь или не знаешь эти вещи, и возможно, их будет выгоднее и не знать, поскольку они препятствие для лучших; и разъясню это не на основании своих доводов, хотя могу сделать, но на примере древних богословов, который так далек от того, что те исследовали в своих книгах, что Киприан, Лактанпий, Иларий, Амвросии, Иероним и Августин22 не оставили в своих писаниях даже этих названий. Или, надо думать, по причине незнания? Как это может случиться? Ведь, если в нашем языке эти вещи имеют основу, те были блестящими знатоками латинского языка, современные же почти все варвары, если в греческом те знали по-гречески, эти не знают. Почему не изучали? Потому, что не должны были изучать и не случайно также не должны были и знать, и это по двум причинам: одна заключена в делах, другая в словах; в делах, во всяком случае потому, что эта вещь, представляется, ничем но может быть полезной для знания божественных вещей, то, что было еще очевидным для греческих богословов Василия, Григория, Иоанна Златоуста 2S и других, жявших в их время и считавших, что не должно примешивать к священным вопросам ни умозаключения диалектиков, ни увертки метафизиков, ни пустяки способен выражения, и не в философии, разумеется, воздвигали

==383

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО СВЯТОМУ ФОМЕ АКВИНСКОМУ

основу своих рассуждений, так как читали у Павла, восклицавшего: «Чтобы кто-нибудь не увлек философией е пустым обольщением» 2t. Что же еще мы сами думаем об употреблении. Ведь что в философии, не говорю в рациональной, которая вся из слов, о ней я и говорил и скажу, по в моральной и натуральной, что будет несомненно и неизменно, поскольку одно значение слов в греческом языке, другое в латинском, если не то, что заметили в натуральной философии на опыте или врачей, или других людей? Это могло бы быть предметом для спора, но вопрос с этого момента другой: об этом было сказано достаточно, потому что эти учителя церкви содрогнулись бы от слов, которые не замечено, чтобы когда-либо употребляли наиученейшие в греческой словесности латинские авторы, т. е. их наставники в риторике, и вот эти [слова] новые богословы постоянно вставляют: сущее (ens), сущность (entitas), «чтойность» (quiditas), тождественность (identitas), вещественно (reale), существенно (essentiale), самобытие (suuia esse), и слова эти, которые они произносят, были преумножены, различались, сопоставлялись и далее в том же роде. Следовательно, эти в значительной части вздорные вещи должно было изучать или их должно было знать, чтобы важные вещи не знали. Но не для того говорю я, чтобы приуменьшить современных богословов, ведь зачем мне отчасти приуменьшать свой век? Но для того, чтобы защитить порицавшихся и поносившихся старых, потому что они отсутствуют в этом способе богословских рассуждений, но все они присоединялись к подражанию апостолу Павлу, безусловно князю всех богословов и наставнику в том, как должно рассуждать о богословских вещах, у которого есть такой способ говорения, такая сила, такое величио, что мысли, которые даже у других апостолов лежат, у него они восстанут, которые у других стоят, у него будут сражаться, которые у других едва блестят, у него кажутся сверкающими и пылающими, потому не вследствие случая он изображается держащим в руке меч, который есть слово божие. Это есть истинный и, так сказать, родной способ того, как должно рассуждать о богословских вещах, это истинный закон писания и говорения; те, которые ему следуют, те следуют действительно лучшему виду говорения и рассуждения в вещах богословских. Поэтому нет основания, чтобы новые богословы или унижа-

==384

ли этих древних, точнее учеников Павла, поскольку ими не примешивалась философия к богословию или возвеличивали нашего Фому. Что же? Или он должен быть равны»!? Я не осмелюсь уравнять его со всеми, многим же все-таки бесспорно предпочту, их я назову поименно, чтобы не показалось, что они равны. Я предпочту Фому Иоанну Кассиану25, которого, рассказывают, святой Доминик имел обыкновение читать словно лучшего учителя; предпочту Ансельму2в, во-первых проницательному, затем прославленному; предпочту БернарДУ", учителю образованному, сладостному, щедроодаренному и возвышенному; предпочту Ремигию2а, мужу в -свое время наиученейшему из всех; предпочту Беде29, учителю всех этих; предпочту Исидору30, поклонники которого утверждают, что ему нет подобного; это же я скажу о Магистре сентенций3 и Грациане", которые скорее заслуживают, чтобы их называли старательными собирателями, нежели подлинными авторами; предпочту также, хотя они принадлежат к числу современных богословов, всех братьев как этого, так и остальных орденов: Альберту Великомузэ, Эгидию 34, Александру Альскому 35, Бонавентуре зв, Иоанну Скотузт и другим столь великим, по их собственному суждению, что они отвергают возможность приравнять древних к ним; предпочту Фому Лактанцию и Боэцию 88, по крайней мере в богословии, ибо во всем остальном не может быть никакого сравнения; то же скажу о Киприане; добавлю также, хотя и неохотно, Илария, а что же есть святее, ученее, красноречивее этих писаний? Неужели даже этого Фоме недостаточно? О, скольких и сколь великих похвал достойны те, которым я предпочту Фому! Может быть, мы еще подвергнем сомнению и спору тех четырех высших из всех39, почти других евангелистов, и кого из этой четверки мы изымем, чтобы на его место поставить Фому? Едва ли я знаю такого и из них каждого удивительного предпочту ему по своему таланту. Ведь хотя всеми обыкновенно предпочитается Августин, потому что изучал многие вопросы в богословии и для многих без сомнения должен быть предпочтен всем, однако, если сочинения Амвросия будут сравнены с любым из столь многочисленных сочинений Августина, то, по моему суждению, их не нужно ставить ниже. И Иероним не уступает никоим образом по дарованию Авгус-

==385

тину, во всем же, что касается учености, даже больше него, так что мне представляется Августин словно Средиземное море, а Иероним — словно океан, по которому из наших плавали немногие. Григорий40 им не равен по образованности, но усердием и тщательностью равен, отбль же приятностью равен и святостью, потому что явил почти ангельские проповеди. Я боюсь сделать Фому равным кому-нибудь или с кем-нибудь из этих латинян, скорее я сравню ттх со столь же многими греками; Амвросия с Василием, которому, как я вижу, он оказался соревнователем"; Иеронима с Григорием Назианзиным, у которого, как он признавался, был слушателем и учеником "; Августина с Иоанном Златоустом, которому on следовал во многих местах и равный по обилию книг; Григория с Дионисием, которого именуют Ареопагитом, потому что, насколько я нашел, он упомянул его первым из латинян: ведь тем из предшествующих, кого я назвал, не только латинским, но также и греческим сочинения Дионисия не были известны 4Э. К ним близко подступает Иоанн Дамаскин ", автор, у греков столь же известный как у нас Фома; следовательно с полным правом Фома и Дамаскин будут связаны, и, притом, тем более потому, что Дамаскин написал некоторые логические и, пожалуй, метафизические сочинения. Итак, будет пять пар князей богословия, воспевающих агнца перед троном бога, вместе с теми двадцатью четырьмя старцами", ведь всегда поют перед Богом священнопиоатели: сначала вдвоем Василий и Амвросий, играя на лирах, затем Назианзин п Иероним, играя на кифарах, третьи Златоуст и Августин, играя на псалтирях, четвертые Дионисий и Григорий, играя на флейтах, пятые Дамаскин и Фома, играя на кимвалах. Не будет нелепостью и то, что число пар стало равным пяти, хотя было четыре, поскольку у музыкантов имеется пять тетрахордов, а не четыре; и то, что Фому сделали играющим на кимвале. Ведь поскольку Фома переводится как близнец и его радовало, что его голос в равной мере звучал и в богословии и в философии, постольку кимвалы согласуются с родственными инструментами, придавая мелодии приятность, веселье и достоинство. Таково звучание книг Фомы, в таком созвучии святой Фома приятно проводит время с благочестивыми мужами, которые читают его самого, и со святыми ангелами, которые сейчас слушают его: ведь он

==386

всегда перед богом с другими святыми учителями, постоянно восхваляя агнца божьего, поет и играет, и молится за нас смертных, чтобы мы пришли туда же, куда пришел он, чтобы нас простил тот, кто живет и царствует во веки веков. Аминь.