Классики / Современная / Неокантианство / Кассирер / Натуралистическое и гуманистическое обоснование философии
.docибо он, несмотря на весь эмпиризм и агностицизм, в основах своей системы еще совершенно “наивный” метафизик. Однако критическая проработка предпосылок самого биологического познания должна была вскоре изменить ситуацию и обнажить новые проблемы. Она с необходимостью показала, сколь мало чисто каузальная теория развития может обеспечить доказательство какого-либо “прогресса” в природе и в человеческой истории. Если при этом следовать требованиям научной объективности во всей их строгости, не оставалось ничего, кроме отречения, подчинение которому в контрасте с напряженными первоначальными ожиданиями постоянно вызывало ощущение разочарования.
Какие из всего этого следуют выводы? Следует ли винить науку в том, что она не оправдала наших надежд и не исполнила своих обещаний? И следует ли вслед за этим, как это часто и с большой легкостью происходит, объявлять о “банкротстве” науки? Это было бы поспешно и глупо; ведь не вина науки, если она не в состоянии дать ответ на неправильно поставленный вопрос. А как раз постановка проблемы была ошибочной и требование было неправомерным, когда от науки требовали, чтобы она не только учила нас объективным законам действительности во все более ясной и точной форме, но и чтобы она, помимо этого, давала предсказания о своем собственном будущем и будущем человеческой культуры. Такое предопределение — это следует признать и с этим следует считаться — не получить ни путем эмпирико-индуктивным, ни путем диалектико-спекулятивным. Однако этот род “предопределения” стал для нас все более проблематичным не только в области духовной, но и в области природы. И в этой области приходится все больше отдаляться от идеала полной предсказуемости в том виде, как его представляет (дух Лапласа). Это никоим образом не означает отказа от понятия причинности; однако он получает другую и более удовлетворительную с точки зрения гносеологии трактовку23. Уже в рамках классической физики критически настроенные физики вроде Гельмгольца заявляли, что от естествоиспытателя как такового нельзя ни ожидать, ни требовать доказательства принципа причинности в обычном смысле. Потому что всякое эмпирическое доказательство — а только о нем может идти речь применительно к естествознанию — затянуло бы нас в порочный круг. Однако это, полагает Гельмгольц, не может помешать науке идти дальше по своему пути. Ей можно посоветовать только одно, а именно: “Доверяй и действуй!”. Научному исследованию необходимо принимать принцип причинности в качестве действующего имманентного правила и следить за тем, насколько ей удастся в ходе своего продвижения наполнить это правило все более богатым конкретно-эмпирическим содержанием и тем самым подтвердить и упрочить его24.
Если это верно для физика, то в еще более точном и резком смысле это верно для всех гуманитарных наук. Будущий облик культуры не предугадать и не предопределить в полной мере всем нашим эмпирическим знанием о ее историческом прошлом и настоящем. И философии не дано произвольно перешагнуть эту границу нашего эмпирического познания. Она стремится, будучи критической философией, познать общие базовые направления культуры; она стремится достичь понимания универсальных принципов “формообразования” вообще. Но и она не может пророчествовать, и менее всего в том, что касается не только физического бытия, но и человеческих деяний. Деяние познается лишь в своем собственном осуществлении и осознается лишь через заключенную в нем возможность. Оно не привязано изначально к определенному, ясно очерченному кругу возможностей, а должно постоянно искать и создавать себе возможности. Этот поиск и это творение удаются подлинно великим, поистине творческим личностям. Постоянно возникающее беспокойство о судьбе и будущем культуры неизбежно сопровождает критическую философию культуры. Она должна признать границы исторического детерминизма, границы возможностей, рассчитать заранее ход событий. Все, что можно в связи с этим сказать, так это то, что культура будет существовать и развиваться, пока не иссякнут формообразующие силы, которые в конечном итоге должны исходить от нас. Такое предсказание вполне возможно, и только оно действительно значимо для нас самих, для наших собственных действий и для наших собственных решений. Ибо хотя оно и не дает нам заранее уверенности в достижимости объективной цели, оно все же открывает нам перед лицом этой цели нашу собственную, субъективную ответственность. И тогда в этом аспекте даже наше незнание приобретает не только негативное, но и решающее позитивное значение. Гегель намеревался дать в своей философии истории окончательное умозрительное свидетельство того, что разум является субстанцией и бесконечной силой. Нам же после него не остается в этом вопросе ничего другого, как признать, что разум “не настолько бессилен, чтобы претендовать только на идеал, только на долженствование”. Такая форма доказательства утратила силу, критика основ системы Гегеля лишила ее всякой почвы. Если же от гегельянского понимания идеи вернуться к кантианскому, от идеи как “абсолютной силы” к идее как “бесконечной задаче”, то придется все же отказаться от умозрительного оптимизма гегельянской концепции истории. Однако вместе с тем мы избежим и фаталистического пессимизма с его ужасными пророчествами и видениями катастроф. Снова освобождается путь для деятельности, чтобы принимать решение, исходя из своих сил и своей ответственности, и ясно, что то, каким будет это решение, определит направление развития и будущее культуры.
Примечания
1. Kant. Grundlegung zur Metaphysik der Sitten. S.W. (Ausg. Cassirer IV, 243).
2 Schelling. Darstellung meines Systems der Philosophic, § 14. S. W. IV, 120.
3 Schelling. System des transzendentalen Idealismus. 6. Hauptabschnitt, § 3. S. W. Ill, 628.
4 Litt. Individuum und Gemeinschaft. Grundlegung der Kulturphilosophie, 2. Aufl. Leipzig; Berlin, 1924, S. 153.
5 Liebmann. Die Klimax der Theorien. Eine Untersuchung aus dem Bereich der allgemeinen Wissenschaftslehre. Strassburg, 1884, S. 87 ff.
6 См. мою работу: “Determinismus und Indeterminismus in der modernen Physik. Historische und systematische Studien zum Kausalproblem”. // Goteborgs Hogskolas Arsskrift 1936: 3.
7 Подробнее см.: Irving Babbitt. The masters of modern French criticism. Boston; New York, 1912.
8 Taine. Histoire de la litterature anglaise. Introduction. 8е ed. Paris 1892, p. IX ss.
9 О понятии “fatalite modifiable” у Конта см. Troeltsch. Der Historismus und seine Probleme. Tubingen, 1922, S. 390 ff.
10 Выражение принадлежит Гёте, см. Maximen und Reflexionen. Hrsg. von Max Hecker. Schriften der Goethe-Gesellschaft. Band. 21. Weimar, 1927, Mr. 494.
11. Разговор с Эккерманом от 6 мая 1827 г.: Goethes Gesprache. Hrsg. von Flodoard Frh. v. Biedermann. Leipzig, 1910, III, 394.
12 Humboldt. Ober die Verschiedenheit des menschlichen Sprachbaues. Gesammelte Schriften. Akademieausgabe, Bd. VII, Berlin, 1907, S. 125.
13 Uber die Aufgabe des Geschichtsschreibers. // Gesammelte Schriften IV, S. 52 f.
14. Taine. Histoire de la litterature anglaise, p. V f.
15 Hegel. Samtliche Werke, IX, S. 22 f.
16 Taine. Vie et correspondance. 4 vols., 1903-1907, II, 30; ср. Babbitt. The masters of modern French criticism, p. 224 s.
17 Histoire de la litterature anglaise, V, p. 410.
18 Ср.: Walther Kuchler. Ernest Renan, der Dichter und der Kunstler. Gotha, 1921, S. 195.
19. См.: Babbitt. Указ. соч., р. 111.
20 Taine. Les origines de la France contemporaine. 12 ed. Paris, 1882, Preface, c. V.
21 Taine. Histoire de la litterature anglaise. IV, p. 130.
22 Troeltsch. Der Historismus und seine Probleme. Tubingen, 1922, S. 421.
23 Более подробно об этом см. мою работу: Determinismus und Indeter-minismus in der modernen Physik // Goteborg Hogskolas Arsskrift, 1936: 3.
24 Helmholtz. Die Tatsachen in der Wahrnehmung (1878) // Vortrage und Reden. 4. Aufl. Braunschweig, 1896, S. 244.
Комментарии
Перевод с немецкого языка выполнен С.А. Ромашко по первому изданию: Cassirer E. Naturalistische und humanistische Begrundung der Kulturphi-losophie. Goteborg, 1939. (Goteborgs Kungl. Vetenskaps- och Vitterhets-'Samhalles handlingar; ser. A, bd. 7, N 3). На русский язык переводится впервые.