Советническое
Один из самых упоминаемых, популярных и любимых чиновников за всю историю России, экс-министр здравоохранения и социального развития Михаил Зурабов, недолго пробыл без работы после отставки. Владимир Путин сделал его своим советником, и я разрыдался от умиления.
Зурабова устроили — и кто же? Тот, кто бессмертной славой осиян; тот, кто отца роднее и дороже бессчетным миллионам россиян. Начальник социального развитья, служил громоотводом Михаил (метафору бы эту мог развить я, но он и сам об этом говорил). Лишь месяц он скитался, безработный,— и где теперь мы видим молодца? На пенсии, но пенсии почетной, под самым троном Первого Лица. Ужели не нашлось бы места, кроме? За что ему такой сюрприз в судьбе? «Бог сохраняет все» — в Фонтанном доме девиз на шереметевском гербе. У Бога ничего не пропадает — не отбраковщик он, не изувер. Глядишь, премьер отставленный страдает — а завтра возглавляет СВР. Так Посейдон не презирает крабов, так нужен Агамемнону Терсит… И ежели Всевышним снят Зурабов, Всевышний сам его и воскресит.
Немало строчек в рифму накорябав, лишь одного покуда не пойму: что может посоветовать Зурабов, товарищи? И главное — кому? Каких еще советов просит Путин, чья популярность выше облаков? Зачем тому, чей рейтинг абсолютен, терпеть того, чей рейтинг никаков? А я скажу: так будет благородней. Пускай расформирован кабинет — пределов нет для милости Господней, и вообще у Бога лишних нет! Признаюсь честно, как перед Всевышним: в возлюбленном Отечестве порой я чувствую себя немного лишним. Не то что я, но и любой второй. У нас, конечно, счастье и свобода, от бабок раздувается Москва — но как-то стало можно без народа, не без всего, но все ж без большинства. Закуксишься, бывало, нос повесишь, грустишь, как осень в средней полосе,— но тут стране внезапно явлен месседж: никто не лишний. Нам потребны все. Уж если тот, кто вызывал в финале проклятия во сне и наяву, кого старухи дружно проклинали как Фонда пенсионного главу, кто отменил пособия и льготы, кто не был ни блестящ, ни языкаст, кто после многомесячной работы оставил инвалидов без лекарств, кто обгонял Немцова или Коха по степени общественной вражды,— востребован… то, значит, все неплохо. И мы, выходит, власти не чужды. Войдите в состояние покоя, из подсознанья выдернув иглу. Нам всем найдется место, хоть какое. Хоть под столом, под плинтусом, в углу.
И кто бы в марте где ни оказался — не сгинут представители элит! Швыдкой уйдет на сельское хозяйство, Сеславинский тяжмашем порулит, Грызлов пройдет в начальники Госцирка, рулить привыкши в думском шапито; взлетит в культуру бывший лидер ВЦИКа… Пристроят всех, не пропадет никто.
Мне даже стало вериться немного, хоть богословье мне не по уму,— что тот же принцип кадровый у Бога. Мы все нужны зачем-нибудь ему. Когда придет конец земного срока и все к Творцу вернутся в свой черед, то тех, кто здесь проштафился жестоко, он там к себе в советники берет: грабителя, нахала, святотатца иль бюрократа, падкого на лесть…
Поэтому не стоит удивляться, что этот мир таков, каков он есть.
Дмитрий Быков
Эмобой
Государственная дума разработала законопроект, согласно которому главными врагами молодежи являются неформалы — в первую очередь эмо с их суицидальными наклонностями и готы с культом бисексуальности (?!). С ними предполагается бороться пропагандой патриотизма.
Как скучно, боюсь, депутатам в Госдуме! Как травам в бессмысленной, душной охапке. Другие едят, закупаются в ГУМе, идут на свидания, делают бабки,— а ты заседаешь (зачем — непонятно) бессмысленной мышью, томящейся в сыре, стираешь и драишь последние пятна на глянцевом имидже новой России… Какая еще остается проблема? Кого не прикрыли еще патриоты? «Я слышал, бывают какие-то эмо…» — «Неправда, они называются готы!»
Какая проклятая это работа — в парламент играть неподвижно и немо, ни разу не видев реального гота и толком не зная, как выглядит эмо! Вот так же, я помню, в советское время, в последнем припадке, в бессмысленном хрипе,— бороться взялись с неформалами всеми, и главной опасностью сделались хиппи. Они населенью желали добра ведь, никто не видал безобидней народца,— но было в стране ничего не поправить, а надо же было хоть с чем-то бороться! Вот так и сегодня: и рейтинг вознесся, и бабки текут, и безмолвствует паства, и больше в стране ни за что не возьмешься: все либо бессмысленно, либо опасно. На фоне того шоколадного крема, которым нас медиа кормят до рвоты,— остались одни непокорные эмо да в черную кожу одетые готы.
Должно быть, мы вправду во славе и силе — кого бы еще-то к порядку призвать бы?!— коль нету другого врага у России, чем эмо, и готы, и эрос до свадьбы. (Про эрос до свадьбы — не чьи-нибудь бредни: декан Добреньков на соцфаке расселся — так он предложил прокурорам намедни повысить положенный возраст для секса.) Я в ужасе вижу: овамо и семо, взамен созидательной гордой работы — крадутся в подвал кровожадные эмо, в кладбищенский склеп забираются готы… Им всем наплевать, что в стране перемены, что юные стали для власти опорой,— и эмо кидаются вспарывать вены, а готы стремятся к любви однополой. Из этой среды и появится вскоре Раскольников новый, убийца старухин… Уже мы теряем учащихся в школе, как грозно сказал режиссер Говорухин: они закоснели в цинизме и злобе, а их педагоги как раз оробели… Спасем же хоть тех, кто покуда в утробе, хоть тех, кто сегодня лежит в колыбели! От нашей морали остались руины. На них депутаты взирают, угрюмы. Настала пора запретить Хэллоуины! Достойное, в общем, занятье для Думы.
Такое читал я у Кафки, у Лема,— но все это сделалось былью, чего там… Я честно скажу — не завидую эмо. А больше всего не завидую готам. Какие погромы начнутся — поэма! Какие облавы устроятся — что ты! В колонии строем отправятся эмо, на каторгу маршем проследуют готы. Точнейшая нашей эпохи эмблема — бредущие в суд, в арестантские роты, одетые в розово-черное эмо, одетые в черно-лиловое готы… Как Остин заметила в повести «Эмма»,— тоска, если в силу войдут идиоты…
А завтра Каспаров окажется эмо.
А следом Касьянов запишется в готы.
Дмитрий Быков
