Чемпионатское
Настала беспокойная весна, в Японии взорвался мирный атом, и потому Россия приросла еще одним крутым чемпионатом. До спорта ли Японии теперь? Для них важней горячее питанье, расчистка городов, подсчет потерь… Нам отдали фигурное катанье. И то сказать — в каком еще краю дела сегодня гладки, точно взятки? Мы сдали всю политику свою, с природой все тем более в порядке — впервые за историю свою попали мы в такую категорью. На общем фоне мы почти в раю, и вот чемпионат по пятиборью нам отдали, чтоб всех пятиборцов мы с радостью кормили и поили. Да где ж ему и быть, в конце концов? Он должен был устроиться в Каире, но там полно своей пятиборьбы. Хозяева, банкроты без пяти вы! Кто у руля? Соседи морщат лбы, никто не видит внятной перспективы. У нас же перспектива так ясна, что жалко тратить на нее чернила, и даже турбулентная весна в прогнозах ничего не изменила; назначат нам Того или Сего — не будет ни упреков, ни разборок. Все то же необъятное село, откуда все хотят уехать в город — и все ни с места. В холоде, в грязи — умеют быть расслабленны, как в ванне. На фоне Бенгази и Саркози у нас реально край обетованный.
Сбываются прогнозы, господа! Я как пророк чего-нибудь да стою: мы станем в мире первыми, когда весь прочий мир накроется… Весною так, собственно, и вышло. Глядя вдаль, я вижу, что со временем, пожалуй,— плюсуем Сочи, вспомним Мундиаль — мы станем тут спортивной сверхдержавой. Стабильности единственный редут, альтернатива общей Фукушимы… Нам все олимпиады отдадут, чтоб истощить,— но мы неистощимы.
Мир обнажил свою гнилую суть. Со всех систем слетела позолота. Повсюду происходит что-нибудь, и лишь у нас господствует болото: бороться не с кем, некого вязать, ни бунта, ни борца, ни инженера… У Франции мы Канны можем взять и карнавал — у Рио-де-Жанейро; Байрейт, Ла Скала (оперу люблю), и главных звезд, и лучших бомбардиров… Три четверти достанутся Кремлю, а остальное сможет взять Кадыров.
Планета, всю культуру к нам вези! Мы примем и творца, и проходимца: повсюду денег требуют низы, и лишь у нас умеют обходиться. Все бабки тырит всяческая шваль, нет на нее ни МУРа, ни Каттани,— а так мы хоть посмотрим Мундиаль и плюс еще фигурное катанье. К нам сливки Голливуда будут везть, и спорт, и рок — с поклоном и пардоном… А всякие свобода, совесть, честь и прочее — пребудут за кордоном, поскольку мы видали их в гробу, да и они не уживутся с нами и будут там устраивать борьбу, и выборы, и прочие цунами.
Мы будем пуп земли, скажу не льстя. На нашей почве в этом новом цикле все станет можно — только жить нельзя.
Но к этому у нас давно привыкли.
Дмитрий Быков
Бородинское
Что правитель отправился в «Комеди клаб», для колонки отличную тему задав нам,— это признак того, что правитель не слаб и уже не боится казаться забавным. Например, на галерах трудящийся краб ни пешком, ни на новом своем ё-мобиле никогда не поехал бы в «Комеди клаб», хоть его бы за это сильней полюбили. Президенту артисты вручили айпод, а прощаясь, спросили с понятным азартом, как он встретит две тыщи двенадцатый год — двухсотлетье геройской войны с Бонапартом? Это ж был всероссийский великий аврал, у французов горела земля под ногами… Президент с благодарностью гаджет забрал и ответил, что встретит по полной программе.
Вот теперь и гадай про верховный намек. Любопытство меня пробирает до стона. Он прямее, конечно, ответить не мог, но давайте припомним хотя бы Толстого! Вся Россия тогда поднималась с колен, демонстрируя общества разные грани. И Наташа, и Пьер, и Андрей, и Элен — все встречали событья по полной программе. Приобщиться к побоищу выпало всем — от седых генералов до пылких бутузов, и насколько я помню, имелся тандем: до июля Барклай, а с июля — Кутузов. Был Барклай осторожен и сдержан порой — технократ и законник, в войсках нелюбимый,— а Кутузов был старый народный герой, пригвоздивший французов народной дубиной. Поначалу мы отдали все, почитай, но к началу зимы отыграли обратно. Мне понятно, кто в этом раскладе Барклай. У кого тут дубина, мне тоже понятно.
Есть другой вариант расшифровки простой — политологи любят прислушаться к бреду: иногда, недвусмысленно учит Толстой, отдавая Москву, получаешь победу. Показав свою мощь в бородинских полях и успевши Отечество этим прославить, наш герой на военном совете в Филях принимает решенье столицу оставить. Бонапарт легковерно туда побежал, заявив, что кампанию кончил, пожалуй (для наглядности нужен московский пожар: если будет жара, то пойдут и пожары). Но французу открылась пустая Москва, и Отечества дым оказался несладок; разложение армии, пик воровства (с воровством, если видите, тоже порядок), мародерство, разврат, сколько вспомнить могу (от него не спасал и расстрел перед строем)… А Кутузов, оставив столицу врагу, оказался при этом народным героем. Удивительно рано случилась зима, недостача провизии, снег по колено, отступленье на Родину, Березина, а в конечном итоге Святая Елена. Слава богу, я долго в России живу, понимаю про наши родимые пятна… Мне понятно, кто может оставить Москву. Кто пойдет на Елену, мне тоже понятно.
Есть и третий у нас вариант, наконец, наиболее близкий к текущему году. Молодой император, всеобщий отец, для спасенья страны обратился к народу, и к Смоленску народ пробудился уже, и пошел воевать — не заради регалий… (Если б в царской России имелся ЖЖ, то и в нем Бонапарта бы очень ругали.) Партизаны успешно погнали волну и в лесах не давали французам проходу; пробужденный народ, отстоявши страну, ожидал, что получит за это свободу. Он Европе таланты свои показал, опрокинув наезд Бонапарта коварный. «Дайте волю!» — от имени всех партизан кипятился Давыдов, тогдашний Навальный. Император-отец, мы спасли тебе трон — отмени крепостничество, будет красиво! Через год манифестом откликнулся он и сказал им: ребята, большое спасибо. А чего вы хотите еще? Не пойму! Так сказал император, надежды развеяв, и крестьянство немедля вернулось к ярму, а в войсках воцарился сплошной Аракчеев. Так закончилось всё в достославном году, что навеки в истории нашей остался.
И какой бы расклад ни имелся в виду — я поменьше мечтал бы на месте крестьянства.
Дмитрий Быков
