Хреновое

Главный врач России — доктор Хренов. Наблюдатель думает иной, что у нас страна олигофренов: дудки, все сложнее со страной! Он пробился к царственному уху, чтоб сказать заветные слова: «Мы вам показали показуху». Впрочем, эта новость не нова. Он раскрыл — почти уже в финале — методы ивановской земли: там врачи больных поразогнали, и медсестры в койках залегли. Хороши медсестры без халата, девушки ивановских кровей! Хоть невелика у них зарплата, но больных они поздоровей. Расстелили простыни льняные и в палатах выложились в ряд. «Экие здоровые больные!» — гости с уваженьем говорят.

Это образ новой перестройки, крепкой и бодрящей, как чифир: разогнав больных, ложиться в койки. Разогнав народ, звонить в эфир. Как машина, что летит, и давит, и спасает всех на вираже,— сами выбирают, кто возглавит (думаю, что выбрали уже): младший из борьбы, похоже, выбыл, старший надувается прыщом,— но не нам же делать этот выбор? Мы же в их раскладе ни при чем? Сами же они рукою нежной для себя растят фанатов рать, чтоб собрать их после на Манежной и на них любовно наорать. Блогосфера дружно замирала, прикусив от ужаса язык: кто-то опознал Арзуманяна, «нашего», горланящего «зиг». Разве стоит этого стесняться? Вам ответит всякий правовед: тоже дело — «наши» или «наци»! Букву поменяешь, и привет. Дело же не в прозвище, а в стиле, четко обозначенном допрежь: для того их только и растили, чтоб сегодня вывесть на Манеж. Я не вижу двух враждебных станов — предо мной один и тот же стан, во главе там некто Залдостанов, пред которым главный шляпу снял… Я могу еще продолжить на спор: это же банально, как распил. Нам твердят про беспредел диаспор — ну а кто диаспоры растил? Дорвались per aspera ad astrum: он же сам и кормит этот пласт — а потом диаспоры отдаст нам, приучившись сбрасывать балласт. И страна послушает указца — ведь она себе не дорога: ей врагом назначили кавказца, чтоб не видеть главного врага. Практика проста, как чет и нечет, и непобедима, как «Зенит»: сам же лечит, сам же и калечит, сам же смотрит, сам же и звонит. Ты наружу вывел, доктор Хренов, нашу репутацию губя, основной закон аборигенов: наш удел — обслуживать себя. Вся страна — сама себе чужая: выгнали больных, как салажат, а врачи, больных изображая, по кремлевским коечкам лежат.

Впрочем, отвечать ли им проклятьем? Кто и виноват в такой судьбе? Или мы взаимностью не платим, или мы не сами по себе? Миновали прежние этапы, совершился полный оборот: нынче мы самим себе сатрапы, а они самим себе народ. Я перо привычное хватаю, пылкие вердикты выношу — но, по сути, сам себя читаю, потому что сам себе пишу. Наш властитель, славою пригретый, не расслышит хилый мой мотив. Мы сидим над собственной газетой, головы руками обхватив. Вся страна, с болотами, с лесами, с нефтью и запасами лаве — все себя обслуживают сами, с правящим тандемом во главе; все не отрывают рук от членов, прочая любовь противна нам.

Славься, славься, кардиолог Хренов, давший имя нашим временам!

Дмитрий Быков

Пирамидальное

К очередному дню рождения И.В.Сталина.

Мне

снился сегодня

Египет, пустыня, что пылью дымит,

отеля параллелепипед на фоне седых пирамид,

привычные увеселенья меж пляжей, барханов и гор,

но главное — все населенье втянулось в мучительный спор.

Один ко мне тоже прискребся, вцепился зубами, как мопс,

и спрашивать

стал про Хеопса: товарищ, а как вам Хеопс? На фоне

правителей юга, под пологом местных небес, он был,

безусловно, зверюга — ужасней, чем даже Рамзес;

славянства вожди и арапства пред ним — эталон белизны;

ужасное, знаете, рабство, убийства, растрата казны, утрата

товарного вида, забыты порядок и честь… Но все-таки

вот — пирамида! А что у нас кроме-то есть? Осталась

от этого гада и тешит туристам глаза. А то бы сплошная

Хургада. Вы против, камрад, или за?

Немного

помявшись для виду,

я так отвечаю во сне: конечно,

я за пирамиду, но рабство не нравится мне.

Конечно, я против холопства, позиция, в общем,

проста — но это же время Хеопса, две тысячи лет до Христа.

Неужто он так актуален, велик, справедлив и толков, что вы

из-за этих развалин беснуетесь тридцать веков? О да,

говорит египтянин, в ответ

предлагая вино. Наш спор для стороннего странен, но нам

он привычен давно.

Мы ляжем со временем в гроб все, придя и уйдя

нагишом,— а все-таки спор о Хеопсе останется

неразрешен. Как некая вечная оспа, Хеопс заразил

большинство. Одни у нас против Хеопса, другие убьют за

него. Покуда Египет не спекся, он тот еще был исполин,—

а собственно, кроме Хеопса, и вспомнить-то нечего, блин.

Любого спроси и уверься — историк тебе подтвердит:

ни больше подобного зверства, ни больше таких пирамид.

Туристы бегут с перепугу, узнав, что за этот предмет

терзаем мы глотки друг другу четвертую тысячу лет:

мы движемся в ритме рапида. Былая угроза грозна. Одни

говорят: пирамида! Другие: пустая казна!

Ведь

власть

не бывает плохою,

он все-таки был божество,

он принял Египет с сохою,

а сдал с пирамидой его, он вырастил

три поколенья, он справился с местным ворьем,

а что сократил населенье — так все мы когда-то умрем!

Оставь либеральную гниду томиться подсчетом гробов —

но где

ты видал пирамиду, построенную без рабов? Естественно,

каменоломни,

тесальщики, грузчики, ад, бесправие, казни — но помни:

лес рубят, а щепки летят.

Он видел сквозь годы и дали, забвения тьму разрубал…

Рабы, безусловно, страдали. Но было что вспомнить рабам!

И всюду, куда я ни сунусь — на пляж, в забегаловку,— опс!

Повсюду, из комнат и с улиц,— веселое имя «Хеопс». Идут

несогласные строем, в коросте от множества ран: одни

обзывают героем, другие рыдают «Тиран!».

Запрусь ли я даже в удобства, в сортир, по-мужски

говоря,— там надписи лишь про Хеопса, про грозного

чудо-царя. «И как мне вас жалко, ребята,— кричу я,

уставши от фраз,— что вас истреблявший когда-то вас так

занимает сейчас! Довольно великого жлобства, довольно

исхоженных троп-с, попробуйте жить без Хеопса — на что

он вам сдался, Хеопс?!» Но стонут они от обиды: заткнись,

о кощунственный жид! И грозная тень пирамиды на улицах

тяжко лежит.

Проснулся я рядом с женою в квартире своей городской,

томимый неясной виною и зимней холодной тоской,

и думаю в утренней рани, на фоне

редеющей тьмы: как славно, что хоть египтяне

не так безнадежны,

как мы!

Дмитрий Быков