Пропрезидентское
Отдельные товарищи, забредив от праздности, жары и духоты, нам говорят: бездействует Медведев. Да. Правильно. «А что бы сделал ты?» — у блогера, у Джуны или Ванги спросил бы я, взволнован и сердит. На всех путях в убийственном цугцванге любимое Отечество сидит. Тут будет хуже от любого хода — так безнадежно покривилась ось: кругом тупик, да тут еще погода, при Путине стабильная небось…
Простой пример. Задумайся, повеса, как сохранить приличное лицо, решая участь Химкинского леса и разгрузив московское кольцо. В конфликте, развивающемся бурно, кто высказаться должен, как не босс? Там пробка от Москвы до Петербурга (при Путине-то не было небось), не развернуться правящему классу, не улететь нормально за кордон,— и надо лес рубить, чтоб строить трассу, но там сидят экологи, пардон! Экологи, я сам от вас фигею. Вам дорог лес — но, господи прости, что вырубить взамен? Снести «Икею»? По нашим меркам проще Кремль снести. Мы отобрали труд у населенья, Россию капитально разгрузив, и коль отнять еще и потребленье — нам обеспечен социальный взрыв! Зайдутся все в отчаянном реванше, погибнут многолетние труды — и что тут делать? Надо было раньше!
А тут вдобавок Чистые пруды.
Отечество, не знаешь ни хрена ты, а между тем погнулся твой каркас. Рассудишь так — взбунтуются фанаты, рассудишь сяк — поднимется Кавказ, вдобавок не кавказский, а столичный. Диаспора не дремлет, так сказать! И кто бы мог ответственностью личной извечный этот узел развязать? Сам Путин тут, глядишь, пожмет плечами. Нет правого в конфликте партизан. С той стороны — скинхеды со свечами, а с этой улыбается… молчу!21Погнать бы всех в естественном запале, поскольку правых нет и крайних нет… Вдруг на него действительно напали? А вдруг он был действительно скинхед? Покамест мы мочили несогласных, натравливая доноров на них, покамест разгоняли безопасных — тут вырос убедительный гнойник; любая из сторон пойдет на принцип, плюя на страх, не избегая пуль; имеются и свой Гаврила Принцип, и Фердинанд, и главное — июль… Тут напортачишь, даже не желая. Не разрулишь вливанием деньжат. Не зря наш царь похож на Николая…
А тут вдобавок Ахмадинежад!
Мы их лелеем — а они решили, что мы лелеем их не до конца. А тут еще Лука с Саакашвили — вот тоже мне, сплотились два бойца! А тут еще и Познер, наш оракул,— должно быть, он чего-нибудь вкурил,— о вреде православья громко вякал. Вот тоже выбор: Познер и Кирилл! Уж лучше б он о власти ноги вытер… Подумаешь: за что досталось мне, так любящему рок, «АйТи» и «Твиттер», рулить в такой запущенной стране! Универсальный выход — крюк и мыло, но как-то жизнь покуда дорога… При Путине все это тоже было, но он валил на внешнего врага. Не знаю сам, куда я руки дену. Мне действовать, ей-богу, не к лицу: тут все, что будет сказано по делу, приводит к убыстренному концу. Тут каждый шаг чреват всеобщей плахой. Черт дернул стать на время королем…
Я не пойму, чего тут делать, люди!22
Принять закон о пьянстве за рулем?
Дмитрий Быков
Грабительское
В лагере на чистом Селигере, где ряды опричные стройны, Вася Я. открыл в своей манере новый путь к спасению страны. Озирая строй своих посланцев, он заметил, что в одном ряду юноша Никита Итальянцев слишком налегает на еду. Рыком заглушая скрип уключин, что прославлен блоковской строкой, он воскликнул: «Ты довольно тучен!». Да, кивнул Никита, я такой. Я люблю продукцию коптилен, мясо всякой птицы и зверья… «Если так, то ты неэффективен!» — с пафосом воскликнул Вася Я. В этот миг, томим расправы жаждой, он взорлил, как петел на насест:
— Ты ограбил Путина, как каждый, кто в России слишком много ест!
Эта фраза горестно итожит развлеченья селигерских масс:
— Путин может все. Но он не может похудеть за каждого из нас.
Думать о последствиях неловко. В тонкости я мало посвящен. Говорят, что Васина тусовка сбросила за сутки пару тонн; вследствие его протуберанцев, озаривших селигерский зал, злополучный тучный Итальянцев навсегда с тушенкой завязал; что, боясь глядеться несогласно, нынче каждый нашинский малыш отвергает сливочное масло и сосет касторовое лишь, вместо супа ест фосфалюгели, как их учит главный визажист…
Мне не важно, что на Селигере.
Я боюсь за собственную жисть.
Человек-то я по жизни мирный, скромный рыцарь прозы и стиха. В том, что я такой довольно жирный, нету перед Родиной греха. Я люблю, конечно, запах теста, мясо коровенки и свиньи, но клянусь, что жру не в знак протеста: просто жру, и просто на свои! Но теперь я вижу: мы не шутим. В корень зрит нашистский легион: это я сожрал, а мог бы Путин. Это выпил я, а мог бы он. Сколько ни горю я на работе, на жаре, в торфяничном дыму,— половина сочной этой плоти, в общем, причитается ему. Вот она, расплата за котлетки, жалкий толстомясого удел… Станут на меня лепить наклейки: эта сволочь Путина объел! Станут клеить их на наши торсы, прикреплять к раздавшимся плечам… Скоро доживем, что всякий толстый сможет выйти только по ночам, пробираясь жалобно по стенке, глядя настороженно во тьму, чтобы люди Васи Якеменки попу не обклеили ему!
Вообще же «Наши» стали прытки. Вася вправду хочет за штурвал. Значит, все, что у меня в избытке, лично я у Путина урвал? Этот страх теперь ежеминутен. Только суну в рот колбасный кус — слышу крик души: «А как же Путин?!» Сразу колбаса теряет вкус. Покупаю пару «Абсолютин», скромное справляя торжество,— обжигает мысль: «А как же Путин?! Я же отрываю от него!» Лезу к бабе — надо ж с кем-нибудь им делать то, что вслух зовется «связь»,— но вступает мысль: «А как же Путин?!» И восставший виснет, устыдясь.
Братцы, представители элитки, отпрыски сурковския семьи! Я бы отдал все свои избытки, все запасы лишние свои, все свои сосиски, макароны, мягкий сыр, поджаристый кебаб, соки, коньяки-наполеоны, собственный курдюк и даже баб, я бы сбросил вес, ругаясь матом,— если б Путин, вдохновясь письмом, сделал то, что Черчилль в сорок пятом или Буш в две тысячи восьмом. Но, увы, фантазию стреножит мрачный, недвусмысленный ответ: сбрось хоть центнер я — а он не может.
То есть может все, а это — нет.
Дмитрий Быков
