Философия науки / Уитроу / Естественная философия времени

непрерывной вибрации механизма боя, но он также утверждает, что в других случаях мы, по-видимому, способны

«инспектировать» звуки, которые уже отзвучали. Мандл описывает, как его иногда во время засыпания беспокоит короткая серия резких ударов с соседней железной дороги и что он сам, как оказалось, обращает внимание на такие звуки после и только после того, как они уже отзвучали, звуки все еще кажутся «непосредственно присутствующими» в том смысле, что он мог сосчитать их и определить их относительную длительность.

Часто обсуждаемый зрительный пример — движение секундной стрелки часов. По-видимому, мы наблюдаем это движение таким образом, что мы не видим движение минутной или часовой стрелки. Проф. Броуд' утверждал, что видение движения секундной стрелки совершенно отлично от видения того, насколько продвинулась часовая стрелка, так как в одном случае мы имеем дело с «тем, что происходит в одной чувственной области», тогда как в другом мы имеем дело со сравнением между двумя различными чувственными областями. Аргумент Броуда, гласящий, что движение определенной длительности буквально воспринимается как целое, вызвал возражения проф. Пэйтона, который утверждает, что «если бы в некоторый момент я мог ощущать несколько различных положений секундной стрелки, то эти различные положения воспринимались бы как имеющие место все в один и тот же момент. Другими словами, то, что я воспринимал бы, было бы

не движением, но неподвижным веером, занимающим определенную площадь»2. Тем не менее в случае падаю-

щей звезды мы осознаем, что одна часть движения более ранняя, чем другая, хотя все движение охватывается в пределах психического настоящего. Рассел утверждает, что если бы мы не сознавали этого, мы не знали бы, произошло ли движение от Л к S или от В к А 3.

Хотя Джемс говорил о качественном постоянстве психического настоящего, он понимал, что оно не яв-

ляется интервалом фиксированной длительности, но представляет собой переменный промежуток времени со

3 Б. Р а с с е л , Человеческое познание, Издательство иностранной литературы, 1957, стр. 243,

своим содержанием, в котором одна часть подразумевалась более ранней и другая более поздней. Термин «ка-

жущееся настоящее», используемый психологами, к сожалению, несколько двусмыслен. В самом широком смысле его можно рассматривать как .обозначение длительности временного опыта, совместимого с определенной последующей унификацией. В более узком смысле его можно применить к интервалу времени, в течение

которого события не наблюдаются как более ранние или более поздние, но присутствуют как бы одновременно. Джемс утверждал, что в самом широком смысле психическое (или кажущееся) настоящее может охватывать минуту, но Пьерон' определил приблизительно в пять

или шесть секунд предел времени, в течение которого серия последовательных событий может сохраниться,

«подобно воде в ладонях», в акте единого понимания2 . Если мы воспринимаем, что два события происходят

друг за другом, то должно иметься минимальное разделение между ними. И обратно, это минимальное разделение можно рассматривать как меру разрешимости (acuity) времени. Оно зависит от особого сложного сенсорного механизма и имеет наибольшую величину в нашей слуховой практике. Обычно наикратчайшая воспринимаемая единица времени, или «точка времени», имеет длительность около одной десятой секунды для зрения и около одной сотой секунды для слуха и осязания, наименьший предел при чрезвычайных условиях составляет около двух миллисекунд для слуха3 . Разница зависит

присутствует в человеческом уме. Глаза пчел и другие органы чувств воспринимают настолько меньше информации за секунду,

чем наши, что значительно большее растяжение времени не подразумевает такого же богатого опыта, как наш. Такую спекуляцию несомненно нельзя проверить в настоящее время. Возможно, она

восприятие звуковой последовательности (2 миллисекунды), составляет одну десятую кратчайшего времени визуальной последовательности (хотя интервал времени, необходимый для различения двух

от природы соответствующих сенсорных процессов. Как общее правило, мы можем грубо взять 50 миллисекунд как психический момент, представляющий собой интер-

вал между различимыми восприятиями. Это согласуется со скоростью прочтения слова при беглом чтении, ко-

торая составляет около 1/го секунды. С другой стороны, единица времени серийных нейрофизиологических процессов (синаптическая задержка плюс время прохождения) имеет порядок миллисекунды Ч

Воспринимаемые события рассматриваются как од-

новременные, если они относятся к одному и тому же психическому настоящему и не могут быть переставлены во времени. В случае событий, действующих на две различные рецепторные системы, такие, как зрение и слух, два физически одновременных события могут быть восприняты как последовательные, а два физически последовательных события могут быть восприняты как одновременные или даже в обратном порядке. Эти ошибки частично обусловлены различными физиологическими задержками между раздражением рецепторного органа

и результирующим представлением и частично субъективными факторами. Одновременность однородных ощу-

последовательных вспышек света, можно укоротить с помощью пря-

мого раздражения особого типа нервного образования в подкорковой области мозга, известной как «ретикулярная формация» (см, Н. Н. J a s p e r et al., Reticular Formation of the Brain, London, 1957).

При визуальном рассмотрении объекта в течение около 10 миллисекунд наблюдатель осмысленнр замечает что-то, но обычно не может сказать,-чтб это. Что касается подсознательного различения зву-

E. M. v. H o r n b o s t e l und M. W e r t h e i m e r, «Sitz. Preus. Akad. Wiss.», Berlin, 1920, 388—396), что наше определение локали-

зации источника звука обеспечивается благодаря нашему восприятию бинауральной разницы во времени, а бинауральная разница в интенсивности воспринимается значительно слабее. Разница во вре-

мени наибольшая, когда звук раздается около одного уха, но даже тогда она меньше миллисекунды. Когда звук возникает в трех градусах от средней плоскости головы, разница во времени составляет только около одной сороковой части миллисекунды. Тем не менее она все же обеспечивает эффективное определение. Бинауральная разница во времени, конечно, должна быть «декодирована», пре-

жде чем мы можем использовать ее для локации. Это декодирование заключается прежде всего в рефлекторном моторном про-

цессе— быстром инстинктивном повороте головы на источник

звука.

1 См. стр. 127 и след,

106

щений устанавливается, таким образом, из неопределенности их наблюдаемого временного порядка.

Систематическое изучение этого вопроса, представляющего важное практическое значение для доверия, которое мы имеем к нашим чувствам как инструментам

наблюдения, возникло в астрономии. В 1796 году астроном Ройал Маскелин уволил своего ассистента Киннебрука из-за того, что последний, казалось, был неточен

в своих наблюдениях звездных смещений. Приблизительно двадцатью годами позднее Бесселю пришло в го«

лову, что разница между наблюдениями двух астрономов могла быть обусловлена личными особенностями. В настоящее время общепризнано, что даже лучшие наблюдатели обычно отмечают прохождение звезды через фиксированное перекрестие астрономического ин-

струмента немного раньше или немного позже на величину, которая варьирует от одного наблюда-

теля к другому и называется «личным уравнением».

Вообще говоря, нам трудно расположить ощущение одного вида между двумя ощущениями другого вида в тесной последовательности. Если бы, однако, мы вос-

принимали время непосредственно, то природа ощущений, ответственных за соответствующий интервал, не должна была бы иметь никакого особого значения. Другими словами, трудность расположения была бы такой же большой, если бы все три ощущения были одного и того же вида. В 1952 году П. Фрэйсс проверил это заключение и статистически нашел, что трудность расположения была меньше в случае однородности'. Поэтому он сделал вывод, что у нас нет никакого специфичного чувства времени. Другими словами, мы воспринимаем время не непосредственно, но только в виде конкретных последовательностей и ритмов. Таким образом, это не само время, а то, что происходит во времени и вызывает действие. Время основано на ритмах, а не ритмы на вре-

мени. Следовательно, индивидуальное время не является ни необходимым условием нашего опыта, ни простым

ощущением, но умственной конструкцией. Способность синтезировать в единый временной порядок переживания, связанные с нашими различными чувствами,

1 P. F r a i s s e , «L'Annee Psychologique», 52, 1952, 39—46.

107

представляет интеллектуальное достижение, являющееся поздним продуктом человеческой эволюции.

Анализируя идею настоящего, Гюйо подчеркивал связь между временем и действием. Бергсон шел дальше и полагал, что надо не только действовать, но надо осознавать действие, то есть надо осознавать определенное

усилие; Жане считал, что и этого недостаточно и что настоящее надо рассматривать как интеллектуальный акт,

объединяющий слово с делом: оно должно рассматриваться как «рассказ о действии, который мы сами себе рассказываем в продолжение действия»'. Жанеприво-

дил убедительные доказательства своего вывода из подробного анализа эксцентричной формы амнезии, известной как синдром Корсакова. При этой болезни больной кажется совершенно нормальным, за исключением того, что он никогда не говорит о настоящем и страдает запаздыванием памяти. Больной не способен сознательно размышлять о настоящем, а только о не слишком недавнем прошлом. Например, когда пациентка Шарко, г-жа Д., у которой этот синдром развился после нескольких шоков и истерий, была сильно укушена собакой, то некоторое время спустя она говорила, что она чувствует боль в ноге, но не знала, что это было. Всякий раз, когда Шарко спрашивал ее, она отвечала разумно, но, как. только она поворачивалась к нему спиной, он переставал существовать для нее. Тем не менее у нее должна была существовать память о недавнем

прошлом, ибо во сне она говорила о событиях того же дня и кричала на собаку, которая укусила ее. Жане открыл, что для г-жи Д., которую он тщательно изучал несколько лет, требовалось по меньшей мере восемь дней, чтобы упорядочить наблюдение. Жане сделал вывод, что «упорядочение настоящего» зависит от на-

шей непосредственной памяти.

Таким образом, наше психическое настоящее, бывшее до сих пор простым субстратом прямого ощущения, должно рассматриваться как продукт со сложным строением. Оно внутренне соотносится с нашим прошлым, так как зависит от нашей непосредственной памяти, но оно также определяет наше отношение к не-

1 P. J a n e t , Involution de la Memoire et de la Notion du Temps, Paris, 1928, p. 309.

103

посредственному будущему. Неопределенность, которая, по-видимому, характеризует его протяжение во времени, присуща его природе. «Природа настоящего, — писал Жане, — препятствует точному определению его длительности»'. Ибо, говоря словами^ Уайтхеда, «временной промежуток непосредственной длительности осознанного чувства совершенно неопределенен и зависит от индивидуальных свойств воспринимающего субъекта... То, что мы воспринимаем как настоящее, является яркой границей памяти, оттененной предчувствием»2.

8.ПАМЯТЬ

ИПОНЯТИЕ ПРОШЛОГО

Хотя осознание настоящего представляет наиболее фундаментальный временной опыт, его отношение к

прошлому может быть запутанным, как было показано Жане3 при обсуждении любопытного психологического явления dejä vu (уже бывшего). Оно заключается в ощущении ложной знакомости, которым иногда характеризуется вся данная ситуация, причем мы автоматически чувствуем, будто мы уже давно испытывали то, что происходит в данный момент, а также то, что еще произойдет, хотя здравый смысл говорит нам о невозможности этого4. Это ложное ощущение «прошлости»

1 P. J a n e t , op. cit. p. 313.

2 A. N. W h i t e h e a d, The Concept of Nature, Cambridge,, p. 72,73. 8 P. J a n et, op. cit., p. 321—341.

4 Хорошее описание dejä vu дал Диккенс в «Давиде Коппер-

лично знаем, что произойдет затем, словно мы неожиданно вспомнили ЭТ01»

Явление dejä vu могло послужить одним из психологических источников, который привел к возникновению доктрины метемпсихоза, проповедовавшейся пифагорейцами (и другими). Уилдер Пенфилд предположил, что это явление можно, по-видимому, объяснить

нарушением доминантной височной доли, и точное совпадение

восприятия обусловлено использованием другой височной доли для интерпретации чувственных восприятий наблюдателя. Согласно

У. Ритчи Расселу (W. R i t c h i e R u s s e l l , Brain, Memory and Learning: a Neurologist's View, Oxford, 1959, p. 37), гиппокамп

связан, вероятно, с любым возбуждением в височной доле, которое

109

связано с чувством неприсутствия («оно представляет ощущение отсутствия настоящего, которым характеризуется эта болезнь»). По-видимому, в случае deja vu все, что происходит, рассматривается как знакомое. Возможно, что мы бессознательно предпостигаем то, что потом осознаем, и в результате сознательное восприятие является в действительности воспоминанием того, что мы подсознательно регистрировали в предшествующий момент'. Как бы то ни было, явление ясно показывает как семантическую корреляцию «знакомого» с «прошлым», так и решающую роль' памяти в нашем воссоздании минувшего.

Связь между знакомостью и памятью была подчеркнута Бертраном Расселом в его новой формулировке

теории, разработанной Юмом. (При поисках существенной характеристики, благодаря которой память отличается от воображения, Юм пришел к выводу, что про-

цесс вспоминания осуществляется с помощью образов ума «высшей силы и живости»2, но такое решение давно

рассматривается как совершенно недостаточное и часто как ложное.) Согласно Расселу, образы памяти отличаются от других образов в уме чувством знакомости, и как раз это чувство обусловливает ощущение «прошлого» 3, хотя такое решение, очевидно, лучше решения Юма, оно вызывает сомнение из-за своей тавтологичности, так как можно утверждать, что знакомость сама предполагает память. Но Рассел указал, что знакомость и память являются синонимами. Следовательно, возра-

вызывает dejä vu. Система гиппокампа (два удлиненных выступа на дне каждого бокового желудочка мозга), по-видимому, играет существенную роль, когда мы распознаем знакомое, ибо, как было

ные, у которых гиппокамп удаляли в обоих полушариях, забывали

события повседневной жизни сразу же после того, как они происходили, хотя они ясно помнили детали своего детства.

1 E v a C a s s i r e r , The Concept of Time: An Investigation into the Time of Psychology with Special Reference to Memory and a Comparison with the Time of Physics, University of London, Ph. D.

ПО

жение отпадает. Тем не менее теория Рассела оставляет открытыми два важных вопроса:

1) Какую гарантию имеем мы для надежности па-» мяти?

2) Является ли память необходимой и достаточной для знания прошлого?

Трудность ответа на первый вопрос заключается в том, что надо избежать petitio principii, ибо любая проверка надежности памяти, по-видимому, не обошлась бы без помощи памяти. Тонкий анализ обоснованности самодостоверной памяти дан Харродом ', который ут-

верждает, что положение об информативности памяти является гипотезой, «которая должна иметь право на существование наряду с другими гипотезами». Харрод

считает, однако, что эта гипотеза может быть «верифицируема», то есть проверена без обращения к интуиции, если мы согласимся a priori принять принцип индукции в форме условного высказывания, что если некоторые вещи остаются неизменными некоторое вре-

мя, то они, вероятно, останутся неизменными еще некоторое время. Харрод признал, что он «с неохотой»

ввел этот априорный принцип2 , но утверждал, что если бы этот принцип был принят, го память могла бы быть обоснована «осуществлением предсказаний». Чтобы оправдать веру в достоверность памяти, не привлекая памяти, он обратился к предсказаниям, которые делаются и выполняются в так называемом достоверном настоящем.

Остроумный аргумент Харрода был подвергнут критике Фюрлонгом3, который возражал против привлечения индуктивного принципа, а также против приписывания решающей роли достоверному настоящему (хотя он сам вернулся к этой концепции в своей собственной теории!). Вместо этого Фюрлонг считает, что мы не можем удостовериться в непогрешимости памяти. Все,

1 H. R. F. H a r г о d, «Mind», 61, 1942, 47—68.

2 Однако Харрод осторожно отметил (стр. 62), что ему не нужен общий принцип однородности природы, а нужна лишь «однородность, ограниченная в пространстве и времени и сферой применения», и что его утверждения справедливы только с вероятностью, а не с достоверностью.

3 Е. J. F u r l o n g , A Study in Memory, London, 1951, p. 58 и след.

Ш

что мы можем, и все, в чем мы нуждаемся, состоит в том, чтобы объяснить нашу веру в ее универсальную надежность при обращении к опыту. Фактически мы постоянно обнаруживаем, что наши воспоминания не дают надежных сведений, хотя мы часто должны обращаться к подтверждающим данным из воспоминаний других людей так же, как и из наших собственных. Различие между воспоминанием и воображением является поэтому скорее логическим, чем психологическим. Такая точка зрения была ясно выражена Пнтерср.м: «Критерий того, вспоминает или воображает чел'овек, является не субъективным критерием уже прошедшего, сопровождающего воображение, но доводом, который подтверждает или опровергает то, что утверждается об отношении между осмысливаемой ситуацией и участием мыслителя в действительных событиях. И для установления того, справедливо или нет такое отношение, то есть имеем ли мы дело скорее с воспоминанием, чем с воображением, личное убеждение человека является хорошим руководителем, но ненадежным критерием»'.

Возвращаясь ко второму вопросу, мы находим, что философы часто пытались ответить на него таким образом, будто в памяти мы прямо знакомимся с прошлым 2. Эта гипотеза, помимо своей неправдоподобности (которая одна не будет достаточной причиной для ее отбрасывания), не в состоянии объяснить «прошлость»

гипотеза внутренне противоречива вследствие того, что мы не можем одновременно занимать два различных

места. С другой стороны, философы, отвергающие эту гипотезу и утверждающие, что в памяти мы только воображаем события, сталкиваются с проблемой, что это воображение мало говорит нам о временном контексте. Вместо этого они обычно обращаются к нашему сознательному осмыслению последовательности событий в духовной данности. Они полагают, что это обусловливает наше первичное понятие прошлости, которое мы затем постепенно учимся расширять во всех напра-

Deity, London, 1920, vol. 1, p. 113),

m

влениях. Действительно, Фюрлонг утверждает, что дети развивают свою память как раз таким образом.

«Сначала они имеют совсем малую способность вспоминания. Даже в возрасте двух лет они могут быть со-

вершенно неспособными вспомнить, г&& они спрятали игрушку несколько часов назад. В три года они могут сказать, что произошло вчера, но другие прошлые события вспоминаются как происшедшие «давным-давно». Узнавание дней недели и месяцев года является делом еще более позднего возраста»1.

Ева Кассирер предполагает, что понятия временной последовательности и «прошлого как вспоминаемого»

должны рассматриваться как альтернативные описания одного и того же. Кассирер утверждает, что, если мы сосредоточим внимание на Л в течение короткого интервала времени, в конце которого мы получим В, мы можем сказать, что мы получаем В, вспоминая А, так как или А является запаздывающим ощущением (не по образу), или мысль, на которой фиксируется наше внимание, удерживается в уме. «В момент появления В наше внимание готово переключиться на него от Л; и не-

большое усилие, способное удержать наше внимание на А и одновременно обратить внимание на В (в течение времени появления В наше внимание действительно раз-

делено), можно назвать «усилием памяти». Мы считаем эту часть нашего квазисоприсутствующего опыта, ко-

торая связана с усилием памяти, более ранней из этих двух событий. Это различие, которое мы признали как

таковое, смещая внимание, проявляется как последовательность двух событий в пределах, или на границах, некоторого интервала внимания, то есть в пределах «кажущегося настоящего». Понятие последовательности и понятие «прошлого как вспоминаемого» появляются при одной и той же ситуации и являются альтернатив-

ными описаниями одного и того же»2.

Связь восприятия с «прошлым» была подчеркнута

Бергсоном в его знаменитой книге «Материя и память»« Он утверждал: «Если же вы будете рассматривать на-* стоящее, конкретно и реально переживаемое сознанием^ то можно сказать, что это настоящее в значительной

из

своей части состоит из непосредственного прошлого. В ту долю секунды, которую длится возможно кратчайшее восприятие света, успеют свершиться миллиарды световых колебаний, и промежуток, отделяющий первое

из них от последнего, разделен на колоссальное число частей. Значит, ваше восприятие, каким бы мгновенным оно ни было, состоит из неисчислимого множества восстановленных памятью элементов, и, по правде говоря, всякое восприятие есть уже воспоминание. На практике мы воспринимаем только прошлое, а чисто настоящее есть просто неуловимая грань в развитии лрошлого, въедающегося в будущее» '. Рассел справедливо возра-

жал, что бергсоновское определение нашего прошлого как «того, что уже больше не действует»2, тавтологич-

но. Рассел полагает, что «вся теория длительности и времени Бергсона основывается на элементарном смешении настоящих явлений воспоминаний с прошлыми событиями, которые вспоминаются»3 и в действительности совершенно упускает время!4 С его точки зрения,

а не следствием различия между настоящим и прош-

лым, как полагал Бергсон.

Тем не менее Рассел также впадает в ошибку в своем

образом «случайно» обращена назад, а не вперед, открыта прошлому, а не будущему5. Этот взгляд подразумевает, что наше отношение к прошлому и будущему было бы симметричным, если бы не некоторая случайная причуда ума. Такой взгляд упускает из вида, что, когда мы вспоминаем прошлое, а также когда мы

1 А. Б е р г с о н , Материя и память, Собр. соч., т. 3, СПб., 1909,

стр. 149.

1 Там же, стр. 25.

8 Б. Р а с с е л , История западной философии, Издательство ино-

дует также отметить, что такой же критике Бергсон ранее был подвергнут Сэмюэлом Александером, хотя последний также не мог

пытаемся предвидеть будущее, наше мышление стре« мится забежать вперед во времени (мы мыслим о событиях в порядке, в котором они происходят) и что для обращения этого естественного ряда в воспоминании требуется значительное усилие. Эт$ не случайно, ибо в самой природе психической деятельности заложена направленность в будущее с целью предугадать событие, которое должно произойти'.

Подобная ошибка лежит в основе недавнего утверждения Айера, что «не имеется априорной причины,

им удается, что называется, упражняя память, делать верные утверждения о прошлом. Ни в коем случае не

является важным состояние их ума; вся проблема заключается в том, что они получают правильные ответы, не стремясь к ним»2. В обзорном очерке Прайс3 ука-

зал, что этот «бодрый взгляд на проблему представляет собой естественное следствие всем сердцем принятой Айером4 идеи, выраженной в эпиграмме «le temps ne s'en va pas, mais nous nous en aliens» (не время течет, а мы идем в нем). Ибо эта идея нашего непрерывно изменяющегося положения во времени тесно связана с теорией, «клочковатой вселенной»5, несмотря на то, что эта теория означает, что прошлые (и будущие) события сосуществуют с событиями настоящего — взгляд, который Айер категорически отвергает. Следовательно, не удивительна озадаченность Айера тем, что причина не может следовать за действием. Его решение опирается на факт, что мы знаем совсем немного о будущем по сравнению с прошлым: вот почему «наше доверие к памяти является важным фактором в формировании нашей идеи причинного направления событий»6. Но,

4A. J. Aye r, op. cit, p. 171.

5Согласно этой теории, внешние события постоянно существу-

ют, и мы только проходим сквозь них (см. стр. 293). Но если никакие события не происходят, кроме наших наблюдений, мы можем законно спросить — почему наши наблюдения представляют исключение?

6A. J. A y e r , op. cit, p. 198.

115

если бы когда-либо случилось так, что мы ß равной степени стали бы полагаться на предузнавание, мы, вероятно, приняли бы «установку зрителя» и рассматри-

вали бы причинность как обратимую.

Несмотря на ясность своего анализа, ни Айер, ни Прайс не достигли цели в разрешении этого спорного вопроса. Действительно, Прайс даже отмечает трудность сказать что-нибудь дельное о времени '. Как ни странно, к тому же не указывается следующее элементарное, но существенное отличие между прошлыми и будущими событиями. Рассмотрим для иллюстрации две машины, одна из которых автоматически регистрирует конкретный ряд событий, например атмосферное давление на некоторой метеорологической станции, тогда как другая предсказывает соответствующие следствия. Не говоря о том, что вторая машина, вероятно, была бы значительно более сложной, чем первая, имеется фундаментальное различие между их соответствующими способами функционирования: каждое показание прибора записывается движущимся пером барографа на отрегулированном бумажном вращающемся цилин-

дре одновременно с событием, к которому это показание относится, тогда как показания приборов, напечатанные на телеграфной ленте, исходящей из устройства для прогноза давления, не будут вырабатываться одновременно с событиями, к которым они относятся. Это иллюстрирует существенную разницу между памятью и предсказанием и отражает асимметрию между прошлым и будущим.-Так в общем объясняется, почему мы значительно больше верим нашим воспоминаниям, чем на-

лой надежности «Морского Календаря». Конечно, мы можем также сделать ретродищии, подобные предсказаниям, поскольку они не делаются одновременно с событиями, к которым они относятся. Разница между ретродикциями и предсказаниями обусловлена степенью, в которой ретродикции зависят от событий, которые были бы зарегистрированы, если бы они произошли, и в которой предсказа-

ния зависят от других предсказаний. 116

или машинного, так как гипотеза, согласно которой все, включая вызванные воспоминания, возникает некоторое мгновение тому назад, хотя и противоречит нашему общепринятому объяснению явления, не является формально несовместимой с нашим оп.ытом настоящего. Все утверждения о прошлом должны в конце концов основываться на нашей готовности принять в качестве аксиоматического некоторое утверждение относительно прошлого, например, что волнистая линия на барографической диаграмме относится к подлинному временному ряду, то есть к событиям, которые действительно происходили одно за другим, а не одновременно.

Огромная часть нашего знания прошлого основы-

вается на исторических записях и теоретических выводах из археологических, геологических и других данных. Тем не менее, хотя наши собственные личные воспоминания не простираются слишком далеко, они имеют жизненную важность. Большинство исторических записей основано на личных воспоминаниях о событиях, пережитых писателем или его современниками. Более того, хотя память как таковую надо отличать от чтения записанных мемуаров, и прошлое — которое конструируется критическим коллективным усилием человечества— следует отличать от нашего индивидуального «вспоминаемого прошлого», личная память является существенным фактором в нашем знании близкого прошлого.

9.ВРЕМЯ

ИПСИХОЛОГИЯ ПАМЯТИ

Термин «память», подобно столь многим повседневно употребляемым словам, получил множество различных значений. Мы используем его для обозначения как удержания, так и припоминания нашего восприятия кон-

кретных прошлых событий (и наших прошлых мыслей) в их временной последовательности. Мы также исполь-

зуем его для обозначения «непосредственной памяти»',

1 Согласно Бине, она определяется следующим образом. Слу-

чайные ряды цифр появляются со скоростью один раз в секунду. Испытуемого просят повторить их по порядку. Максимальное число,

которое может быть повторено без ошибки, называется «интервалом непосредственной памяти»,

117

вспоминания собственных имен и многого из того, о чем мы читаем и слышим, а также узнавания знакомых афферентных стимулов (ассоциируемых с ранее встречавшимися людьми, вещами, местностями и т. д.). Наша способность к недатированной сознательной памяти роднит нас с некоторыми животными. Так же, как они, мы вспоминаем, как осуществить определенный заведенный порядок и профессиональные операции (память привычки и т. д.). На более низком уровне мы обладаем бессознательной памятью спинного мозга, которая в значительной мере контролирует, например, деятель-

ность конечностей. Однако, поскольку в этой книге мы имеем дело с временем, мы будем концентрировать вни-

мание главным образом на самом высшем виде памяти, часто называемом «психологической памятью», нашей памяти о прошлых событиях.

В ней, как неоднократно отмечал Аристотель, идея

времени представляла существенную особенность: «Всегда, когда при помощи памяти... мы вспоминаем, что

мы слышали, или видели, или изучали эту вещь, мы сознаем, что она была предшествующей; итак, предше-

ствующее и последующее представляют различия во времени». Тем не менее, как указал Спирмэн', Аристотель в конце концов уступил широко распространенной

ошибке, что память можно определить безотносительно ко времени2, обратившись к понятию копирования, ког-

да он писал: «Таково наше описание памяти и акта

вспоминания; оно заключается в постоянстве образа, рассматриваемого как копия изображаемой вещи». На это мы можем вместе со Спирмэном возразить: «Должны ли мы сказать, что отпечаток ноги вспоминает ногу,

которая сделала его?»

широко распространенное влияние благодаря их детальной популяризации зоологом Р. Семеном (R. S e m o n, Die Mneme, Leipzig, 1904), который постулировал, что любое раздражение, действующее

на раздражимое вещество, оставляет после себя след, который он назвал энграмой.

Хотя при изучении психологической памяти мы дол* жны тщательно различать удержание и припоминание, последнее является нашей проверкой первого. Часто наблюдается, что мы лучше припоминаем те мысли, которые связаны с нашими специальными интересами. Ибо, как отметил Уильям Джемс о феноменальной памяти Дарвина на биологические факты: «Если человек с ранней юности задастся мыслью фактически обосновать теорию эволюции, то соответствующий материал будет быстро накопляться и прочно задерживаться» *, И на более скромном уровне, как хорошо известно, атлет, который лишен других интеллектуальных достижений, часто обладает феноменальным знанием статистических данных, относящихся к играм и спорту. Это происходит из-за того, что он постоянно держит эти данные в своем уме, так что они представляют для него не множество разрозненных фактов, но цельную взаимосвязанную систему, и каждый факт поддерживается объединенной мощью всех остальных родственных

фактов.

Важность ассоциаций и «оправы» («setting») наших индивидуальных элементов памяти едва ли можно переоценить. Если мы припоминаем прошлое событие без каких-либо ассоциаций или определенной окружающей обстановки, мы находим, что в высшей степени трудно решить, является ли оно актом памяти или воображения. С другой стороны, хорошо известно, что если мы

концов поверить, что оно представляет истинное воспоминание — сошлемся на убеждение Георга IV в поздний период его жизни, что он участвовал в битве при Ватерлоо и вел кавалерию в атаку! Более того, в старости преимущественная стойкость психических ассоциаций, формируемая событиями, происшедшими в детстве, часто тягостно контрастирует с неспособностью вспомнить, что случилось только несколько минут перед этим. Каков бы ни был наш «орган памяти», в таком состоянии пресбиофрении почти невозможно сделать в нем какуюлибо новую запись.

1 У. Д ж е м с, Психология, СПб., 1905, стр. 249,

Систематическое экспериментальное исследование памяти было начато (если не упоминать несколько более ранних новаторских работ Фрэнсиса Гэлтона) Эб-

das Gedächtnis»). Для того чтобы объективно изучить предмет, Эббингхауз придумал эксперименты (на себе),

мени. Эббингхауз нашел, что кривая удержания в памяти сначала быстро падает, но затем асимптотически выравнивается, указывая, по его мнению, на то, что ассоциации, однажды образовавшиеся, никогда полностью не исчезают. Он также открыл, что при данном числе повторений обучение шло лучше, если они были разделены интервалом времени — и чем более многочисленны были интервалы, тем лучше результат. Другие эксперименты показали, что при заучивании серии слогов ассоциации образовывались не только между соседними слогами, но также между более удаленными членами серии. Эти ассоциации возникали в обоих временных надравлениях, то есть как при выучивании, так и

нию», обусловленному утерей громадной массы фактов, которые первоначально заполняли их. Однако такое сокращение дает нам громадное преимущество: «Если бы для достижения отдаленного воспоминания нам требовалось проследить весь ряд различимых состояний, то память не справилась бы с этой работой из-за продолжительности последней»'. Поэтому мы приходим к парадоксальному выводу, что важным условием припоминания является то, что мы должны обладать способностью забывать! «Забывчивость, за некоторыми исклю-

1 Т. R i b o t, Les Maladies de la Memoire, Paris, 1881, p. 45.

чениями, является не болезнью памяти, но условием ее

здоровья и жизни»1 .

Дети часто проявляют замечательное самопроиз-

вольное запоминание подробностей спустя короткое время после того, как материал был им представлен в первый раз. По-видимому, они сохраняют свои первоначальные впечатления с большой легкостью благодаря тому, что они обладают меньшей проницательностью. Точно так же очень удивительно, как показал в 1913 году П. Б. Боллард2 , что дети обычно имеют склонность вспоминать больше не полностью запомненные стихотворения или вереницы бессмысленных слов по истечении дня или двух непосредственно после заучи-

вания, даже если в промежутке они сознательно не думали о них. Другими словами, Боллард нашел, что кри-

вая удержания в памяти (во времени) имеет горб, указывающий, что заучивание должно продолжаться

подсознательно в промежутке между тестами. Боллард объяснял это странное явление, которое он назвал «вос-

цоминанием» («reminiscence»), с помощью гипотезы, которая гласит, что из-за «инерции» мозгового механизма памяти она не поддается немедленному воздействию и в то же время не сразу перестает поддаваться воздей-

ствию. В настоящее время воспоминание обычно объясняется как лучшая организация не полностью заученного материала, но некоторые психологи отвергают работу Болларда, считая, что он не принял во внимание воздействие на обучение повторяющихся воспоминаний.

1 Идиоты с механически запомненными воспоминаниями не мо-

гут воспроизвести определенного воспоминания, не перечислив весь комплекс событий, какими бы незначительными или случайными они

ни были, в последовательном порядке. Хорошо известно также, что не имеющие письменности народы обладают феноменально хорошей

гие из самых древних эпических поам первоначально передавались

потомству устно. Д. Кэй (D. К а у, Memory: what it is and how to improve it, London, 1888, p. 18, примечание) рассказывает, как про-

славленный миссионер д-р Моффат был удивлен, найдя вскоре после произнесения длинной проповеди группе африканских тузем-

цев, что один из них — обыкновенный с виду юноша — повторил ее полностью внимательной толпе с необычайной точностью, имитируя

так близко, как он мог, манеру и жесты миссионера!

* См. Р. В. В а 11 a r d, Oblivescence and Reminiscence, Cam-

bridge, 1913.

121

Две наиболее известные теории памяти — теория Бергсона и теория Фрейда, хотя в других отношениях они очень различны, постулируют, что всякое забывание является результатом недостатка припоминающей, а не удерживающей памяти. Другими словами, забывание в принципе представляет обратимый процесс, а память (в смысле «бессознательного сохранения») необратима.

Тихо-тихо, словно мыши. Стрелка движется и пишет. И, писать не прекращая, Движется она по краю.

А вычеркивать не будет, Как бы ни просили люди.

Будьте с ней добрей иль строже. Ничего вам не поможет.

Не поможет Благочестье Даже с Остроумьем вместе. Не страшат ее угрозы И не тронут ваши слезы —

Пусть они наполнят бочку, Но не смоют ни полстрочки.

Хотя эта гипотеза не может быть опровергнута чисто психологическими опытами, так как они больше касаются припоминающей памяти, чем удерживающей, в ее пользу говорят внушительные данные. Ибо хорошо известно, что люди в результате или болезни, или несчастного случая, или под влиянием гипноза часто припоминают с мельчайшими подробностями события, которые перед этим казались им полностью забытыми'.

Другая гипотеза, гипотеза Фрейда, заключалась в том, что всякое забывание, даже незначительные ошибки речи и письма, которые мы обычно приписываем «случаю», в действительности мотивированы, то есть обусловлены эмоциональным торможением припоминающей

1 Т. Рибо в главе об усилении памяти (op. cit.) приводит некоторые интересные примеры. Большинство из них взято из книги

на замечательный случай с каменщиком, который под действием гипноза «точно описал каждый выступ и борозду на верхней поверхности кирпича, который он заложил в стену за двадцать лет до этого!»

памяти '. Несомненно, эта теория 2 пролила свет на многие странные явления памяти, которые ранее никогда не были объяснены. Тем не менее эту теорию трудно проверить экспериментально, ибо, как показал Целлер 3, мы не можем недвусмысленно отличить эффекты забывания и плохого заучивания. Целлер утверждает, что даже очевидное подавление в повседневной жизни обстоятельств позорного акта может являться результатом плохого заучивания, приниженного индивидуального стремления уйти в самого себя и временно скрыться с

глаз окружающих.

Общая гипотеза (включающая гипотезу Фрейда как частный случай), согласно которой забывание обуслов-

лено обратно действующим вмешательством следующих непосредственно друг за другом впечатлений и чувствований недавно была, однако, остроумным образом проверена экспериментально Стейнбергом и Саммерфил-

дом4 .

Прежде всего, они нашли, что прием успокоительного средства, например веселящего газа (закиси азота), ухудшает образование ассоциаций. Затем они показали, что прием этого препарата сразу после заучивания

уменьшает забывание. , Бергсон5, как и Фрейд, полагал, что время не вли-

яет на удерживающую память. Но он выдвинул «моторную» гипотезу воспоминания, утверждающую, что процесс воспоминания6 заключается в склонности отвергнуть или признать данное состояние, приняв определен-

наниях, но Сиз (H. Syz, «J. Gen. Psychob, 17, 1937, 355—387) показал, что эмоциональные факторы вообще могут совсем подавить припоминающую память. Он обнаружил замечательный случай, что полная амнезия всех событий, происшедшая после падения, продолжалась три года до тех пор, пока гипнотический и психоаналитический курс лечения не выявил эмоциональную причину этого полного подавления припоминающей памяти. Таким образом,

припоминающая память может быть утрачена на годы и все же

мы забываем, а теория Бергсона — почему мы вспоминаем,

га