Перспективы развития уголовно-процессуальной формы

Выделяем споры вокруг суда, УПК и уголовного судопроизводства не только в силу своих профессиональных пристрастий, но и потому, что уголовный процесс, как система норм, регулирует наиболее острые общественные отношения, определяющие взаимоотношения личности и государства в репрессивной сфере. Порча суда, о которой в свое время говорил А. Ф. Кони, начинается с суда уголовного, ибо слишком велики здесь ставки и слишком много соблазнов для человека, которого мы с почтением называем судьей, но который легко может трансформироваться в крючкотворца-чиновника от судейского ведомства.

Каким быть суду, — ставим мы вопрос и, отвечая, имеем в виду прежде всего сферу уголовного судопроизводства.

Судебная реформа — это не только создание стройной системы судов, наилучшим образом приспособленных для решения правовых конфликтов и рассмотрения уголовных преступлений различной тяжести. Судебная реформа — это и совершенствование процедуры правосудия, или, как говорят специалисты — процессуальной формы.

Назначение УПК — установить оптимальный режим расследования и судебного рассмотрения дел о преступлениях, обеспечивающий как защиту прав личности, так и действенность правовых средств борьбы с преступностью. И уже здесь нас поджидает проблема, разводящая специалистов по разные стороны баррикад.

На различных этапах развития нашей правовой системы первая задача часто приносилась в жертву второй. Ныне явственно наметился крен в противоположную сторону. Во имя воистину великой идеи защиты прав человека (прежде всего — обвиняемого) многие готовы забыть о прямом назначении уголовной юстиции — сдерживании преступности, обретающей все более изощренные и разрушительные формы.

Мудрость законодателя и государственного деятеля состоит в том, чтобы реформируя право, сочетать эти задачи, а не противопоставлять их. Это очень трудно, вероятно, не менее трудно, чем лавирование между Сциллой и Харибдой. Но это выполнимо, если привлечь интеллектуальный потенциал правовой науки и правоохранительной практики и не торопиться разрушать уже имеющееся.

Речь идет о процессуальных гарантиях, о выделении из их необозримого числа гарантий правосудия.

С ними связано понимание функций и задач уголовного судопроизводства, определение роли отдельных субъектов доказывания и характера взаимодействия судебного контроля и прокурорского надзора за законностью расследования, наполнение содержанием отдельных принципов процесса (состязательность, презумпция невиновности); соотношение процессуального статуса обвиняемого и потерпевшего и др.

Очень непросто придти к оптимальному согласованному решению этих вопросов, ибо мешают нам психологические установки и стереотипы, укоренившиеся стандарты мышления.

Мы привыкли к тому, что гарантии в уголовном процессе — это прежде всего гарантии прав личности, причем не любой личности, а преимущественно обвиняемого. Но ведь это не вся проблема процессуальных гарантий, а только ее часть.

Мы все, приветствуя идею правового государства, в последние годы впадаем в явную крайность, абсолютизируя правозащитную функцию правоохранительных органов, стесняясь вспоминать основное назначение уголовного судопроизводства: раскрытие преступлений, изобличение виновного, применение принуждения по отношению к лицам, преступившим закон. Дошли до того, что в проекте Основ уголовного законодательства, опубликованном в последние годы жизни Союза ССР, наказание подавалось как чисто воспитательная мера без намека на кару. И ведь только после жесткой критики таких «гуманистических»перекосов, а может и с учетом резкого роста преступлений в последних проектах УК РФ обозначился возврат к пониманию наказания как мерыгосударственного принуждения.

Итак, вспомним, что есть процессуальные гарантии.

Уголовно-процессуальные гарантии — это система правовых средств обеспечения успешного решения задач правосудия и охраны прав и законных интересов его участников.

Такое определение гарантиям мы дали в Курсе советского уголовного процесса 1989 г. Считаем его правильным и теперь.

Сходное понимание процессуальных гарантий содержится в Курсе М. С. Строговича (том I. — М. 1968. С. 56).

Однако и Строгович и другие авторы, касавшиеся процессуальных гарантий, ограничившись, как правило, общей констатацией того, что весь советский уголовный процесс есть система гарантий, обеспечивающих правильное расследование и разрешение уголовных дел, все последующие суждения о гарантиях связывали с обеспечением прав личности ⁵⁹.

В сущности, к этому выводу приходят и авторы «Очерка развития науки советского уголовного процесса» ⁶⁰.

Только в последние годы в связи с исследованием проблем уголовно-процессуального принуждения (Коврига 3. Ф.) и уголовно-процессуальных правонарушений в российском судопроизводстве (Ольков С. Г.) была более или менее обстоятельно исследована система средств, которые могут быть отнесены к гарантиям правосудия.

Итак, процессуальные гарантии могут быть классифицированы применительно к задачам судопроизводства или к его участникам. В общем плане речь может идти о двух типах гарантий — гарантиях правосудия (или иначе — гарантиях публичного интереса) и гарантиях прав личности. Они в какой-то, иногда значительной, части могут совпадать, но их отождествление недопустимо.

Так, меры процессуального принуждения (задержания, аресты, обыски, принудительные освидетельствования, допросы и т. д.) есть гарантии успешного расследования и рассмотрения дел, т. е. гарантии правосудия. Но их едва ли можно рассматривать как гарантии прав личности, в частности, — обвиняемого, если не впадать в абстрактные умозрительно-философские рассуждения.

Условием реализации процессуальных гарантий является точное исполнение обязанностей должностными лицами и органами, осуществляющими уголовно-процессуальную деятельность, на основе процессуальных принципов и норм.

К числу гарантий правосудия относится принцип состязательности, который одновременно служит и инструментом защиты личности.Идея состязательностиимеется на вооружении всех авторских коллективов и, следовательно, вроде бы объединяет подготовленные проекты УПК.

Являясь очень емким принципом судопроизводства, состязательность одновременно есть способ исследования и оценки доказательств, способ отстаивания участниками процесса своих или представляемых интересов и способ реализации трех самостоятельных процессуальных функций: обвинения, защиты, разрешения дела.

Некоторые авторы проектов УПК склонны переоценивать значение состязательности, считая ее главным гарантом «подлинного правосудия», т. е. и истины и справедливости. Но ведь это не так. Спор сторон может обнажить истину, а может и похоронить ее в зависимости от того, совпадает ли истина с их интересами или им противоречит. Объективность, стремление к установлению истины защитнику противопоказаны, если в этом кроется угроза подзащитному. Равным образом и государственный обвинитель, освобожденный от функции надзор а за законностью, едва ли станет подрывать свои позиции в погоне за истиной.

Следовательно, состязательность лишь инструмент судебного познания, обеспечивающий далеко не однозначный результат. Все зависит от того, в чьих руках инструмент — т. е. от судей, их воли, инициативы, активности.

Такой вывод пугает авторов «Концепции судебной реформы», ибо активность суда они отождествляют с обвинительным уклоном. Но ведь это натяжка, и — довольно грубая. Обвинительный уклон преследовал иные цели и диктовался совсем другими причинами. Подлинная активность суда — должна быть связана с реализацией требования объективности и всесторонности исследования обстоятельств дела, с поиском истины. В этом случае активность спасительна. Анемичный суд — это анемичная власть, при которой расцветает алчность и произвол сильного, но не торжество правого.

Не надо думать, что активность суда в исследовании доказательств есть изобретение советского периода, — это свойство континентальных систем судопроизводства и русского пореформенного правосудия (см. Устав уголовного судопроизводства. 1864 г., статьи 613, 724 и др.).

Таким образом, состязательность — это не анархический диспут, а контролируемая судом (судьей) процессуальная деятельность. Закон определяет и направление этой деятельности — объективное и всестороннее исследование обстоятельств дела в границах обвинения и предмета доказывания. Все это — привычные нормы действующего УПК (ст. 20, 68, 243, ч. 2 и др.).

А теперь сравним три проекта УПК РФ, вынесенные на обсуждение к концу 1994 г., с точки зрения условий процессуальной состязательности ⁶¹.

Проект УПК НИИ Прокуратуры РФ обязываетсуд, судью, прокурора, следователя, орган дознания «принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела в целях установления истины» (ст. 23 и отдельно о председательствующем в суде — ст. 278).

Проект УПК МЮ РФлишь декларирует безадресный призыв: в процессе дознания, предварительного следствия и разбирательства дела в суде должны быть объективно и всесторонне исследованы все обстоятельства дела» (ст. 18). Правовые обязанности отсюда не вытекают и цель установления истины, как видим, отсутствует.

Проект УПК ГПУ Президента РФвообще не содержит требования объективности и всесторонности исследования обстоятельств дела и установления истины. Здесь победила точка зрения о том, что истина известна только Богу, а судье лучше ни во что не вмешиваться, довольствуясь ролью стороннего наблюдателя или спортивного рефери.

Правосудие без истины — это действительно ново!

Пассивность суда — есть поощрение сильного, но не правого. Да и в какой стране мира правосудие строится по такому образцу? Известно, что принцип состязательности в его классической форме наиболее полно реализован в американской системе правосудия. Отсюда вполне естественен наш интерес к положению судьи как субъекта доказывания именно в этой системе.

Так вот в ней, несмотря на то, что главная обязанность по представлению доказательств возложена на заинтересованные стороны как правовой доктриной, так и прецедентами и законом подчеркивается активная роль судей судов первой инстанции в установлении истины по делу.

Правило 614 Федеральных правил использования доказательств (США) подчеркивает, что судья не ограничивается фактами и доказательствами, представленными по выбору сторон. Закон не требует от председательствующего судьи быть пассивным рефери. Более того, судья имеет право вмешиваться в представление доказательств сторонами — право, к которому можно прибегнуть, чтобы способствовать окончательному установлению истины.

Судья, рассматривает ли он дело единолично или с участием присяжных, имеет право вызывать и допрашивать свидетелей, в том числе и для повторного допроса свидетеля, уже допрошенного сторонами в ходе прямого или перекрестного допроса.

Так, по делу, известному как «Уотергейтское», судья задал свидетелю обвинения более сорока вопросов. Апелляционный суд по этому поводу указал, что судья может допросить свидетеля «когда он считает, что дополнительные показания в суде будут полезны присяжным для установления истины и выполнения их функции по установлению фактов».

Для континентальной судебной процедуры активность судей, как участников доказывания, признается естественной, и сомнений не вызывает.

Отсюда позиция авторов проекта УПК, подготовленного в ГПУ Президента, отрицающая обязанность суда по обеспечению объективного и всестороннего исследования доказательств с целью установления истины, а также аналогичная позиция некоторых представителей судейского сообщества России, не есть «отражение мирового опыта», как нас пытаются уверить. Это — доморощенная позиция, направленная на снижение ответственности судей за результаты рассмотрения дел, потакающая, по известному выражению А. Ф. Кони, лености ума.

Зато авторы того же проекта УПК делают все, чтобы довести идею состязательности в ее разрушительном виде до крайних проявлений — до введения параллельного расследования со стороны защиты и частного обвинения.

При этом упускается та «мелочь», что следственные действия (допрос, обыск, освидетельствование, предъявление для опознания, наложение ареста на имущество и др.) всегда включают в себя элементы процессуального принуждения и могут осуществляться только должностными лицами, наделенными властными полномочиями. В печати уже отмечалось, какой вал беззаконий нас ожидает при такой «состязательности сторон» на предварительном следствии.

Авторы проекта УПК ГПУ постоянно и охотно ссылаются на опыт США. Но и в США защита следственные действия не выполняет. Права защитника по ведению «параллельного» следствия не намного шире соответствующих прав журналиста, а важнейшие меры по собиранию доказательств он осуществляет путем заявления ходатайств перед судом.

В том же русле продвигается идея освобождения суда от рассмотрения уголовного дела по существу в случае отказа прокурора от обвинения. Здесь мы видим явное противоречие в позиции некоторых реформаторов. С одной стороны — всячески ослабляется, прокурорский надзор во имя обеспечения судейской независимости, с другой — прокурор ставится над судом, ибо по сути он оказывается вершителем правосудия, а все остальные участники процесса, в том числе судьи и присяжные, оказываются в роли безмолвных статистов. Нелишне напомнить, что при такой конструкции состязательности остаются вне судебной защиты интересы потерпевшего и гражданского истца. Ссылка на то, что для решения их проблем есть гражданское судопроизводство, не утешает, ибо правовые основания иска оказываются необеспеченными.

Отказ от установления истины как цели судопроизводства, отказ от активной роли суда в обеспечении принципа объективности и всесторонности исследования обстоятельств дела, преувеличение роли состязательности, переложение ответственности за судьбу дела на обвинителя, — это и есть способ разрушения гарантий правосудия.

Тому же служат попытки дезавуировать принцип законности, о чем речь пойдет ниже.

Важной гарантией правосудия и вступления в законную силу только правосудного приговораявляется право сторон по его обжалованию и опротестованию. И здесь также наметились существенные расхождения в разных проектах УПК.

Была предпринята попытка ограничить право опротестования приговора только тем прокурором, который участвовал по делу в суде первой инстанции в качестве государственного обвинителя, и только в случаях, когда приговор не соответствует его позиции.

Что же касается возможности устранения судебных ошибок в порядке надзора, то их предлагалось свести до минимума: основанием такого пересмотра приговоров предлагалось оставить случаи принятия нового закона, устраняющего наказуемость деяния или смягчающего наказание, и признание Конституционным Судом примененного закона противоречащим Конституции.

Такого рода новеллы, ограничивающие гарантии правосудия, активно оспаривались при обсуждении вариантов проекта УПК. Но вовсе не исключено, что принятый УПК будет свободен от них.

Можно привести и другие примеры, показывающие и недостаточность гарантий правосудия на отдельных стадиях судопроизводства, и большой разброс мнений по поводу некоторых из них в ходе подготовки законопроектов, направленных на совершенствование процессуальной формы. Следует признать, что причиной тому не только несовпадение позиций отдельных ученых или их желание утвердить свою личную точку зрения.

Причины глубже. Некоторые из них можно отнести к недостаткам развития процессуальной науки, в частности, тех ее разделов, которые касаются прав и процессуальных гарантий.

Гарантии правосудия, в отличие от гарантий субъективных прав личности, не подвергались глубокому монографическому исследованию. Они не названы и не систематизированы, перспективы их развития не определены ни в теории, ни в законотворческом процессе.

Видим в том вину и бюро по координации научных исследований в уголовном процессе и судоустройстве, которое готовя рекомендации об актуальных направлениях исследования, мало привлекало внимание к этой проблеме.

Удивляет позиция некоторых учёных-юристов, охотно и не всегда основательно берущих на себя роль верховных жрецов науки, особенно тогда, когда речь идет о принципиальных спорах.

«Наличие трех различных вариантов проекта УПК, — пишет проф. Савицкий В. М., — явление абсолютно ненормальное с позиции интереса судебной реформы и здравого смысла. Такая состязательность ведомств обернется волокитой при прохождении проекта в Госдуме» (Куранты, 1994, 25 окт.).

Да, конечно, наличие различных позиций затрудняет выбор и обоснование принятого решения. Проще и быстрее решать, когда выбора нет. Но будет ли это лучшее решение? Напомним, что работа над «Каролиной» — Уголовно-судебным уложением императора Карла V — велась несколько десятилетий. Но и действовал кодекс в течение трех веков.

Теперь другие времена, и темп жизни не тот, и правовая культура стала куда как изощреннее. Не можем мы ориентироваться на столь льготные сроки подготовки законопроектов. Но скажите, коллеги, не надоело ли нам быть свидетелями законов-однодневок, изначально ущербных, неисполнимых и неисполняемых? И идет это не столько от непрофессионализма законодателя, сколько от трудности задачи. Давно сказано, что создать хороший закон не проще, чем вырастить ребенка.

Чтобы не возвращаться более к проекту УПК ГПУ, работа над которым пока не завершена, и неизвестно, будет ли когда-нибудь окончена, отмечу еще некоторые его «достижения», представляющиеся более чем одиозными.

Так, вводится новая процессуальная фигура, именуемая «доноситель»(ст. 133). Общественная мораль, как известно, никогда не жаловала доносителя. В годы сталинских беззаконий доносительство расцвело махровым цветом, превратившись в источник дохода и способ выживания. Но и тогда доносители так откровенно не обнажались, маскируясь понятием тайного осведомителя — сексота.

Истории известны подобные рассогласования морали и права. Разложение гелиэи (V–IV в. до н.э.) связывается с засильем доносителей, по инициативе которых возбуждалось судебное преследование. Они превратились в ябедников (сикофантов), извлекавших доход, шантажируя намеченную жертву. Одной из таких жертв стал, как отмечалось выше, философ Сократ, приговоренный к смерти по частному обвинению.

Весьма странной представляется фигура «особого прокурора»(ст. 70), не предусмотренная Конституцией. Особый прокурор, как можно понять, креатура исполнительной власти. Он назначается Президентом для ведения уголовного преследования высокопоставленных должностных лиц и находится на материальном обеспечении администрации Президента. Словом — президентский уполномоченный, дающий возможность освободиться от единой законности, когда она становится обременительной для исполнительной власти.

Наконец, едва ли нуждается в критике такая процессуальная находка, как «удержание свидетеля»в течение 48 часов по постановлению органа уголовного преследования и до 50 дней по решению суда (ст. 204). Не приходилось, признаться, до сих пор встречать подобные рекомендации в международных пактах о правах человека, активными сторонниками которых объявляют себя авторы проекта УПК ГПУ.

С опубликованием проектов УПК споры в печати о путях развития уголовного судопроизводства весьма оживились.

Наибольшую оперативность в публичной оценке всех трех проектов проявил профессор Института права Российской Академии Наук И. Петрухин. Нам бы радоваться, да только вместо научной экспертизы мы столкнулись с грубой раздачей оплеух товарищам по профессиональному цеху.

Проект УПК Минюста РФ он характеризует как «недоношенного ребенка», а проект НИИ Прокуратуры — как старый, т. е. ныне действующий УПК, «увешанный демократическими побрякушками» ⁶².

Можно было подумать, что весь этот критический запал связан с желанием устранения конкурентов, ведь И. Петрухин — один из авторов проекта УПК, разработанного в ГПУ Президента. Но нет, и вариант проекта УПК ГПУ рецензент разделал, что называется «под орех» ⁶³.

Это не только удивляет, но и заставляет вспомнить о профессиональной этике ученого.

В действующем УПК РСФСР для подобной ситуации есть мудрое, высоконравственное правило: судья, оставшийся при вынесении приговора при особом мнении, обязан тоже подписать приговор. Особое мнение он вправе изложить в письменном виде, приобщив его к делу. При провозглашении приговора оно не объявляется (ст. 307, 312). Это значит, что судья, оказавшийся в меньшинстве, не может тут же при оглашении приговора затеять бестактный диспут о его правосудности. Профессиональная этика и право обязывают его воздержаться от публичных заявлений.

И. Петрухин знает это правило. Но он не пошел по пути приобщения к проекту своей записки для законодателя. Ему важно было как можно громче заявить о себе, воспользовавшись общественным интересом к судебной реформе. Как при этом будут чувствовать себя его соавторы по проекту, которые тоже могут в чем-то расходиться с руководителем группы и даже с самим И. Петрухиным — не столь важно.

Если можно причинить вред делу судебной реформы с использованием печати, то проф. Петрухин для этого сделал все от него зависящее. Его вкусовая и безапелляционная критика — это не способ устранения разногласий авторов законопроектов — это палка в колеса судебной реформы, повозка которой и без того двигается и медленно и со скрипом.

Попробуем, читатель, вникнуть в суть суждений нашего оппонента, условившись, что серьезные вопросы требуют взвешенного разговора и не могут решаться путем лихих кавалерийских атак.

Проект УПК НИИ проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре РФ готовился на протяжении многих лет, начиная с января 1991 года, когда Генеральный прокурор еще имел право законодательной инициативы. В 1992 году вариант нашего проекта по просьбе министра юстиции был представлен в распоряжение рабочей группы Минюста, в которую влились частично и наши разработчики. Этим объясняется родство двух проектов УПК — нашего и Минюста. Однако мы продолжали работу параллельно и над совершенствованием своего варианта, учитывая появившиеся разногласия в решении отдельных принципиальных вопросов. И теперь охотно идем на сближение позиций. Можно ли здесь усмотреть «перетягивание каната»?

К обвинению И. Петрухиным нашей авторской группы в том, что она «приняла за основу прежний текст УПК» мы относимся спокойно. Стабильность закона — одно из важных его достоинств; уголовно-процессуального — тем более. Его применяют сотни тысяч людей: от дознавателя океанского парохода, находящегося вдали от Родины, до следователя по особо важным делам и Пленума Верховного Суда России.

Процессуальный закон вообще более консервативен, чем материальное гражданское или уголовное право. Победа рыночных отношений или их поражение сами по себе не влияют и не могут влиять на процедуру допроса, очной ставки, обыска, следственного эксперимента и т. д. Эти процессуальные действия могут совершенствоваться лишь с точки зрения методики их проведения и гарантий прав их участников.

Если в действующем УПК есть нормы и институты, которые обеспечивают достижение законного и справедливого результата, не противоречат при этом новой Конституции и в полной мере отвечают общепризнанным принципам и нормам международного права и международным договорам Российской Федерации — менять такие нормы и институты во имя показной активности авторов и мнимой новизны — дело неблагодарное и, не побоимся этого слова, — безответственное. Тем самым мы только дезориентируем правоприменителя. Отказ от собственных традиций и опыта — а он не всегда был плохим, — и слепое копирование чужих образцов — свойство нищих духом людей. Нам ведь предлагают перечеркнуть отечественную процессуальную систему, основы которой были заложены судебной реформой 1864 г., игнорировать достижения родственных континентальных систем (Германия, Франция, Италия и др.) и переписывать институты англо-американской формы судопроизводства. А это ничто иное, как путь от статутного, систематизированного права к праву фрагментарному, прецедентному, т. е. — движение не вперед, а вспять. При этом полностью игнорируются особенности национальной психологии, российского менталитета, не приемлющего даже в официальных отношениях судопроизводства холодной отстраненности, безразличия, индивидуализма. Народные заседатели в суде вроде бы и не имели видимого существенного веса, но они олицетворяли надежду на справедливость. И это мы заметим очень скоро, столкнувшись с новым видом правосудия единоличного судьи, — то ли судьи, то ли чиновника от судебного ведомства. В нашем проекте УПК мы старались сохранить, хотя бы в урезанном виде институт народных заседателей (там, где не будет суда присяжных) и это нам ставится в вину как проявление консерватизма.

Начав подготовку УПК на несколько лет ранее других авторских коллективов, мы первыми сформулировали гуманистические задачи уголовного судопроизводства, направленные на защиту граждан и общества от преступных посягательств, поставили в качестве приоритетной задачи обеспечения интересов жертв преступлений, существенно расширив способы защиты потерпевшего. Мы разработали процедуру обжалования в суд важнейших решений органов предварительного расследования и порядок деятельности суда по этим жалобам; новую процедуру предания обвиняемого суду, ограждающую обвиняемого и потерпевшего от произвольных усмотрений единоличного судьи; процедуру деятельности мирового судьи и порядок подготовки материалов для его рассмотрения; разработали формы рассмотрения дел по применению принудительных мер медицинского характера, устраняющих позорную практику «заточения в психушки» невиновных людей; расширили гарантии прав несовершеннолетних обвиняемых; предложили свою версию процедуры деятельности суда присяжных и апелляционной инстанции. Разумеется, мы опирались и на достижения отечественной правовой науки, и на зарубежный опыт.

Это сделано и послужило толчком для разработки соответствующих разделов в других проектах УПК. Теперь есть возможность искать лучший вариант, но нет никаких оснований относить все это к разряду «демократических побрякушек». Речь ведь идет о многолетней работе большой группы ученых, в свое время прошедших суровую школу в качестве следователей, прокуроров, судей, адвокатов.

Однако, перейдем от огульных обвинений к более конкретным.

Первый суровый окрик И. Петрухина в наш адрес (здесь и далее имеется в виду его статья «Перетягивание каната») связан с нормой о применении меры пресечения в отношении подозреваемого, обвинение которому должно быть предъявлено не позднее 10 суток (ст. 84).

Критик наш видит в этом грубейшее нарушение права на защиту, ибо «где не сформулировано обвинение, нет почвы для защиты». Однако, если внимательно читать проект УПК, легко убедиться, что подозреваемый рассматривается нами как полноценная процессуальная фигура, которой гарантируется право на защиту: подозреваемый вправе знать в чем подозревается, давать объяснения, заявлять ходатайства, иметь защитника, знакомиться с материалами дела, направляемыми в суд в обоснование его заключения под стражу и т. д. (ст. 33). Нужно ли объяснять профессионалу, что субъектом права на защиту может быть не только обвиняемый, но и подсудимый, и осужденный, и подозреваемый на ранних этапах расследования? Нужно ли объяснять, что в момент появления подозреваемого не всегда можно сформулировать и обосновать доказательствами обвинения, что на различных этапах движения уголовного дела допускается различная степень доказанности вины, что и священный принцип презумпций невиновности не возбраняет применение мер принуждения до постановления приговора? Или мы должны создавать такой УПК, который бы вооружал только преступника и выбивал оружие из рук тех, кто призван с преступностью бороться?

«В проекте воспроизводится давно развенчанная псевдонаучная идея — пишет критик, — согласно которой ни один невиновный не может быть привлечен к уголовной ответственности». Но ведь это явная передержка. В ст. 4 проекта, на которую автор ссылается, речь идет о том, что уголовно-процессуальное производство в целом, включая и правосудие, должно обеспечить права участников процесса, правильное применение закона с тем, «чтобы каждый виновный в совершении преступления был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности…» Или критик считает, что на предварительном следствии все должно быть наоборот и к следователю не нужно предъявлять требования быть убежденным в правильности принимаемых решений во имя последующего увеличения числа оправдательных приговоров? Слышали мы о таких взглядах некоторых ученых, взглядах и псевдонаучных и давно развенчанных. Недоказанность участия обвиняемого в совершении преступления, как основание к прекращению уголовного преследования, объявляется И. Петрухиным в качестве «рудимента инквизиционного процесса». По его мнению для УПК правового государства в этих случаях более пристало говорить о «непричастности» к преступлению. Можно, конечно, и так, но надо будет признать, что подлинную процессуальную ситуацию мы в этом случае подменяем очередной юридической фикцией, ведь непричастность тоже может быть или доказанной, или недоказанной. И дознавателю и следователю да и судье не легко будет объяснить, во имя каких труднодоступных здоровому сознанию идеалов их толкают на явную ложь.

И действующий закон и все три проекта УПК знают случаи, когда суд может признать участие прокурора в разбирательстве дела обязательным (с одновременным обеспечением участия защитника). Это возмущает рецензента. «Привлекая прокурора, суд (судья) усиливает сторону обвинения и тем самым ослабляет шансы защиты» («Перетягивание каната»). Очень любопытно. По этой логике и следователь ухудшает шансы защиты. И вообще лучший способ обеспечения прав обвиняемого — отказаться от любых обвинений и от борьбы с преступностью!

Не совсем ясно, что наш критик понимает под «инквизиционным процессом», но ему очень хочется намертво приклеить этот ярлык к проекту УПК НИИ Прокуратуры.

«Надо полагать, — пишет он, — что и судья и заседатели вправе первыми задавать вопросы подсудимым, потерпевшим, свидетелям, экспертам…».

Зачем же полагать, если есть нормы о порядке проведения допросов в судебном разбирательстве: «после свободного изложения подсудимым своих показаний, его допрашивает обвинитель, потерпевший, гражданский истец» и т. д. (ст. 320). То же правило касается допроса свидетелей, потерпевших, эксперта и др. (ст. ст. 322, 323, 328).

Вообще свободный полет обличительной фантазии и приблизительность суждений — особенность стиля этой публикации. Подвергнув уничтожающей критике идею проекта УПК ГПУ о параллельном адвокатском расследовании, И. Петрухин критикует наш проект за отсутствие адвокатского расследования.

Не нравится ему предложенный нами порядок апелляционного производства, которое он пытается представить как производство «по письменным материалам дела».

Однако ст. 391, п. 2 говорит о другом: «Объем доказательств, подлежащих непосредственному исследованию в судебном заседании, определяется исходя из необходимости обеспечить надлежащую проверку законности и обоснованности приговора. Исследование доказательств в полном объеме производится лишь в случаях, когда суд признает это необходимым или когда об этом ходатайствуют лица, подавшие жалобы или протест…».

Эта норма, признающая достаточно широкие полномочия суда в определении предмета апелляционной проверки, рождалась не просто: учитывались и необъятные просторы России, и организационные трудности, и размеры затрат. Здравый смысл подсказывал: нет нужды вызывать в Москву в Верховный Суд при апелляционной проверке приговора, к примеру, Южно-Сахалинского облсуда несколько десятков допрошенных там свидетелей, если стороны в жалобах ставят под сомнение показания двух-трех. Ну а если этих двух-трех свидетелей окажется недостаточно для обоснования приговора, действует принцип непосредственности исследования доказательств, как в любом суде первой инстанции.

Так что и здесь не просматривается злонамеренных покушений создателей проекта УПК на принципы правосудия.

Думаю, сказанного достаточно, чтобы понять, что подводные камни на пути реформы уголовного судопроизводства действительно есть и видеть их надо не только в агрессивном полупрофессионализме отдельных авторов, пытающихся эклектически соединить две процессуальные системы (континентальную с англо-американской), но и в амбициозности некоторых специалистов, отвергающих с порога любые идеи и решения, которые принадлежат не им и не служат возвеличению их личности.

Каждый из проектов УПК имеет те или иные достоинства и удачные решения, хотя бы в частностях. Выявить их и соединить в одном варианте — задача наступившего этапа работы. Так, видимо, и будет.

Именно с этой целью нами вместе с МЮ РФ, ГПУ Президента РФ и Правовой академией была проведена научно-практическая конференция в декабре, 1994 г., на которой были обсуждены наиболее принципиальные разногласия разработчиков трех проектов УПК ⁶⁴.

Общепризнано, что сближение позиций — сложнейший этап работы. Но его нужно пройти, ибо речь идет о создании отрасли права, определяющей взаимоотношения личности и государства в наиболее острой и конфликтной сфере — сфере уголовного судопроизводства.