| 
								   
								
								является
								теоретическое познание и проистекающая
								от него свобода» [37, т. III, с. 130]. Еще
								более выразительно свидетельство
								Аристотеля: в своей «Этике Никомаха»
								он рассказывает, что «Анаксагора,
								Фалеса и им подобных называют
								мудрецами, а не практиками» [Eth.
								Nic., VI, 7, 1141 в 3; 47, с. 113]. 
								
								Несомненно,
								Аристотель допускает здесь
								историческую неточность. Современную
								ему и в особенности свойственную
								ему самому точку зрения он переносит
								в далекое прошлое; он распространяет
								на Фалеса взгляд» который, по-видимому,
								действительно был характерен для
								Анаксагора, но который не был еще
								возможен во времена Фалеса: первые
								греческие философы, жившие в Милете
								в эпоху еще не достигших зрелости
								рабовладельческих отношений и еще
								не зашедшего далеко отделения труда
								умственного от физического, не
								столь резко противопоставляли
								теорию практике, мышление и созерцание
								— действию. Фалес, как мы видели,
								соединял широкий размах и глубину
								теоретической пытливости с энергичной
								и многосторонней практической
								деятельностью — политической,
								технической, инженерной и т. д. 
								
								Аристотель
								не только сообщает, что Анаксагора,
								Фалеса и подобных им называют
								мудрецами, а не практиками, но также
								объясняет, почему их так называют:«Ибо
								видят, что они не нанимают собственной
								выгоды; про их знание говорят, что
								оно «чрезычайно» и «удивительно»,
								«тяжело» и «демонично», но бесполезно,
								так как они не доискиваются того,
								что составляет благо людей [Eth. Nic.,
								V, 17, 1141 в 3; 15, с. 113]. 
								
								А
								в другом своем этическом трактате
								— в «Этике Эвдема» — Аристотель
								сообщает: «Рассказывают, что когда
								кто-то, находившийся в... тяжелом
								положении, спросил Анаксагора, ради
								чего лучше родиться, чем не родиться,
								последний сказал: «... чтобы созерцать
								небо и устройство всего космоса»
								[Eth. Eud., 14, 1215 в 9; 37, т. III, с. 130]. 
								Может
								быть, отголосок этого взгляда
								Анаксагора — 910-й фрагмент не
								дошедшей до нас трагедии афинского
								поэта Еврипида, бывшего, по некоторым
								сообщениям, учеником Анаксагора.
								В нем мы читаем следующее: «Кто,
								счастливец, изучил историю, не
								устремляя всего внимания ни на
								несчастия граждан, ни на несправедливые
								деяния, но замечал [лишь] неувядающий
								порядок бессмертной природы» [37,
								т. III, с. 130]. 
							 |