sbornik-3

и князя, который примирил внутренние раздоры, успокоил и возвеличил город их. На сем

месте они проклинали гибельную вольность и благословляли спасительную власть единого» (683).

И для Марфы, и для князя Холмского безусловной ценностью обладает история, древность, традиция. Однако если московский воевода главную ценность новгородской истории видит в том, что в стенах города зародилось русское самодержавие («В стенах ваших родилось, утвердилось, прославилось самодержавие земли русской»), а новгородская вольность преподается как измена потомкам Рюрика и Олега («Новогородцы, быв всегда старшими сынами России, вдруг отделились от братий своих; быв верными подданными князей, ныне смеются над их властию... и в какие времена?» (684)), то в глазах Марфы все видится прямо наоборот: первые князья не противопоставляли себя новгородским обычаям, а их утверждали

(«Имя Владимира священно в Новегороде; священна и любезна память Ярослава, ибо он первый из князей русских утвердил законы и вольность великого града» (689)), зато московские князья, потомки Рюрика, пытаются эту вольность отнять.

Другая общая ценность, к которой апеллируют и Марфа, и Холмский, — понятие общей пользы (блага). Это понятие было введено в

русскую культуру в начале XVIII века. Но оба героя видят ее в разном. Сравним слова Марфы:

«<…> Вы торгуете благом народным? Но могут ли все сокровища мира заменить вам любовь сограждан вольных? Кто узнал ее сладость, тому чего желать в мире? Разве последнего счастия умереть за отечество!» (691).

В конце повести Холмский читает грамоту от лица Ивана III, в которой говорится:

291

«<…> Не вольность, часто гибельная, но благоустройство, правосудие и безопасность суть три столпа гражданского счастия: Иоанн обещает их вам пред лицом бога всемогущего... <…> Обещает России славу и благоденствие, клянется своим и всех его преемников именем, что польза народная во веки веков будет любезна и священна самодержцам российским — или да накажет бог клятвопреступника! <…>» (727).

Итак, существенной особенностью повести Карамзина является активное введение в текст абстрактной лексики. Это не только придает повести замедленность, торжественность и определенную медитативность. Абстрактная лексика становится важным компонентом поэтики произведения: автор как будто показывает нам возможность смыслового развертывания абстрактных понятий — прежде всего понятия вольность. Без всякого сомнения, такая организация повествования была существенным новшеством в русской прозе. Весьма любопытным является тот факт, что Карамзин, максимально отстраняясь от оценки героев повести (в повести нет отрицательных персонажей), переводит в оценочную плоскость употребление абстрактной лексики. И еще одно замечание относительно языка повести. Даже соглашаясь с критиками относительно некоторой архаизации ее языка, нельзя не отметить другого: распространение и активизация абстрактной лексики, связанной с общественно-политической и нравственно-этической сферой, — процесс поздний в русском языке. Многие слова и понятия, которые используются Карамзиным, появились в русском языке лишь во второй половине XVIII — начале XIX в. (см. работы В. В. Веселитского, Л. А. Булаховского и некотор. др.). Поэтому впечатление древности, архаичности этих слов обманчиво. Автор «Марфы-посадницы» не просто активно вводит эту лексику в ткань повествования, но и делает это чрезвычайно умело.

292

Оксана Николаевна Беляева

Удмуртский государственный университет (г. Ижевск)

«Старик» и «старость» в русской анакреонтике

…Погляди: ну, где в нем холод Дряхлых лет? а по кудрям Хоть и стар он — видишь сам — Да зато душою молод.

(«Пляшущий старик», перевод Вс. Вл. Крестовского)

Согласно античному канону, Анакреонт Теосский — один из девяти великих лирических авторов Древней Греции (наряду с Алкманом, Стесихором, Алкеем, Сапфо, Ивиком, Симонидом Кеосским, Пиндаром и Вакхилидом). Когда в 1554 году Анри Этьен впервые опубликовал сборник лирических миниатюр эллинистической эпохи, которые первоначально были приняты за чудом уцелевшие подлинные фрагменты из Анакреонта, появляются десятки вариаций этого поэтического сборника на французском, немецком, испанском, португальском языках, а ученые споры об авторстве анакреонтей остаются на периферии разговоров о самом Анакреонте.

Интерес и пристальное внимание к античности подготовлены в Европе XVI-XVII веков, прежде всего, пересмотром средневековой системы оценок. Так, еще в XV веке появление переиздания Анакреонта было бы невозможным, поскольку античные авторы считались носителями заблуждений, губительных для души читателя-христианина375.

В России подобное отторжение культуры античности сохранялось вплоть до начала Петровской эпохи: «в обиход русской речи термин еллинский вошел как синоним язычества, идолопоклонства»376. И образ

375См. об этом подробнее, в частн.: Горфукнель А. Х. Полемика вокруг античного наследия в эпоху Возрождения // Античное наследие в культуре Возрождения. Сб. ст. М., 1984. С. 6–19.

376Покровская В. Ф. Византийская историческая литература [в переводах XI — начала XIII века] // История русской литературы: В 10 т. Т. I. Литература XI — начала XIII века. М.;Л., 1941. С. 133.

293

Анакреонта прочитывается в русской словесности допетровской эпохи как олицетворение «язычника и неисправимого грешника, подверженного плотским страстям, без меры предающегося земным наслаждениям и утехам»377.

Так, Симеон Полоцкий посвятил Анакреонту отдельный фрагмент в цикле «Смерть» «Вертограда многоцветного». Легенда о благословенной (то есть пришедшей в глубокой старости и безболезненной) смерти эллинского поэта, подавившегося виноградной косточкой, Полоцким преподносится в совершенно новом ключе — как назидательный пример человеку, не думающему о приближении Смерти:

Анакреонт поета ягоды ядяше, от них же во гортани единая сташе

И бысть смерти виновна. Здрава умертвила, безсилная силнаго во гроб низвалила378.

Судьба жизнерадостного грека рассматривается с ортодоксальнохристианской точки зрения как заслуженное возмездие человеку, который поплатился за свою беспечность и обрек себя на вечные муки: «А иже не готови ко смерти бывают, / зде телом, а душею вечно умирают»379.

Сходно воспринимает образ Анакреонта и Андрей Белобоцкий, автор компилятивной поэмы «Пентатеугум, или пять книг кратких о четырех вещах последних, о суете и жизни человека». В третьей книге («О гегене и муках вечных») Анакреонт открывает галерею мучеников ада, и в его имени персонифицированы все грешники:

Под лавою в аде спрятан, изыде, Анокреоне, Муки, им же еси предан, всему миру скажи явнЕ. Аще звязан и прикован, изыти к нам не можеши, За грехи тако наказан, плачи сам, а нас не тЕши380.

377Салова С. А. Русская анакреонтика XVIII — начала XIX века (генезис, культурно-исторический контекст, поэтика). Дисс. … докт. филол. наук. Уфа, 2006. С. 10 и далее.

378Полоцкий Симеон. Вертоград многоцвътный. Том 3. Koln; Wsimar; Wien: Buhlau, 2000. С. 145.

379Там же. С 146.

380«Пентатеугум» Андрея Белобоцкого. (Из истории польско-русских литературных связей) // ТОДРЛ Т. 21. М.; Л., 1965. Новонайденные и неопубликованные произведения древнерусской литературы. С. 52.

294

«присвоить» богатейшие пласты её духовного наследия, создать свой культурно-исторический образ античности, актуализировав в ней наиболее созвучные себе стороны.

Мы остановимся на небольшом, но весьма значимом для анакреонтики аспекте, а именно — рассмотрим смысловое и ценностное наполнение концепта «старость», являющегося, наряду с концептами «любовь» и «веселье» («любовь и веселость», по Н. Ф. Остолопову383), одним из центральных в формировании поэтического комплекса анакреонтики.

В «имидже», как сказали бы сегодня, Анакреонта одним из центральных составляющих образа является именно возраст. В многочисленных вариациях его биографии, составленных на основе дошедших до Европы нового времени античных источников, существенно различаются сведения о дате его рождения, родителях, годах юности, но непременно повторяется упомянутый выше рассказ о смерти: «веселый старец умер 85 лет, подавившись виноградным семечком». Именно этот парафраз — «веселый старец» — является знаковым для его характеристики. Как замечает О. М. Фрейденберг, «для грека Анакреонт — поющий пьяный старик, нечто вроде Силена, верней, тот же мусический и опьяненный вином и любовью бог, но в форме лирического певца Анакреонта»384.

Итак, концепт «старость» становится одним из важнейших для восприятия как личности Анакреонта, так и его творчества: «эмоциональный фон — тяготы старости и предчувствие смерти»385.

В этом плане показательны сразу несколько источников. И прежде всего, это характеристика Анакреонта и его поэзии в биографиях и предисловиях к изданиям переводов Анакреонта и анакреонтики.

Солидный том Н. А. Львова386 занимает особое место среди изданий, вышедших в свет до XIX века. Предисловие суммировало размышления о

383Остолопов Н. Ф. Словарь древней и новой поэзии. Ч. 1. СПб., 1821. С. 14.

384Фрейденберг О. М. Происхождение греческой лирики // Вопросы литературы. 1973. № 11. С. 108.

385Анакреонт (Анакреон) // Большой энциклопедический словарь. 2-е изд., перераб. и доп. М.;СПб., 2004.

С. 47.

386Львов Н. А. Стихотворение Анакреона Тийскаго. Кн. 1–3. СПб., 1794.

296

задачах поэтического творчества и перевода, о месте художника в жизни общества. Главные достоинства стихов Анакреонта заключаются, по мнению составителя тома, в «приятной философии, каждого человека состояние услаждающей» (с. IV), а также в «пленительной истине и простоте мыслей, таком чистом и волшебном языке, который останется предметом отчаяния для всех подражателей его» (с. V–VI). Как высшее воплощение эстетических принципов античности Анакреонт противопоставляется поэтам нового времени: по Н. А. Львову, Ф. Петрарка, Г.-А. Шолье, К.-Ж. Дора, С. Геснер изменили простоте и истине, прельстившись декоративными эффектами387.

Н. А. Львов сопровождает свое издание несколькими видами комментария. Открывается обширный том статьей «Жизнь Анакреона Тiйскаго», где составитель не только сопоставляет имя Анакреонта с именами великих современников (Солон, Эзоп, Кир, Крез, Пизистрат), но и, со ссылкой на Платона, упоминает о высоком происхождении: «он не токмо благородной человек был, но еще и от царского поколения Кодров, в родстве Солону» (с. II) — и добродетели Анакреонта. «Анакреон имел добродетели и стихотворству его и философии не уступающие», а «наследное свое благородство умел Анакреон поддержать силою своего таланта, поведением своим, добродетелью и мудростью», — заключает автор. «Искателям славы, как любезен должен показаться старик сей любивый и веселый, пролагающий свой путь подражателям своим! Но по сю пору не было еще Анакреона ни в каком народе».

Итак, «старик любивый и веселый» видится Львову как образец для подражания и для формирования поэтической неповторимой индивидуальности («все черты его ума, все изречения души принадлежат его собственному ощущению»), выросшей из «чувствительности ощутить, таланта и вкуса изящного изобразить <…> знаком действию свойственным, кратким и красивым». Именно благодаря этому дару теосский старец «сыскал бессмертие», а в старости, в 85 лет, «весело для себя, приятно для

387 См., напр., комментарий К. Ю. Лаппо-Данилевского: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=5439.

297

других кончил жизнь свою, чем продолжал утеху оно». Словесный портрет Анакреонта, приведенный Львовым, также подчеркивает этот образ: «в древних медалях видим мы Анакреона человеком уже старым, но лица приятного, черты порядочные, взгляд веселый, открытое чело».

Таким образом, Львов «прочитывает» и предоставляет своим современникам Анакреонта в качестве ориентира для новой эпохи, ценящей подлинные проявления чувства, «пленящий талант» и «тонкий вкус» больше, нежели морализаторство «стряпчих ябедников».

Итак, издание Н. А. Львова занимает особое место среди других переводов Анакреонта второй половины XVIII столетия, поскольку не только знакомит читателя с его лирикой, но и формирует вполне сложившийся, программный модус восприятия его творчества и личности, определяющий не только облик эллинского певца, но и, в большей степени, характер поэта нового времени.

Именно на этом аспекте мы остановимся подробнее, избрав для сопоставительного анализа один текст анакреонтеи — оду «О себе», или «Старик». Сюжет оды представляет собой диалог лирического персонажа и девушек, которые потешаются над его старостью. Такое строение сюжета дает возможность автору и взглянуть на себя «со стороны», показав чужое мнение, и противопоставить «чужому» собственный взгляд и на себя, и на жизнь в целом.

Соответственно этому противопоставлению выстраивается и антитеза внешнее/внутреннее: девушки высмеивают Анакреонта, говоря о том, что у него «волосов уж нет над лбом». В свою очередь, Анакреонт не только не соглашается с ними, но и подчеркивает нерелевантность этого признака почтенного возраста:

Я не знаю, волосы На голове ль, иль сошли, —

298

И приближение старости в этой оде оказывается причиной не уныния, а веселья, противопоставленного страху смерти:

Одно только знаю то, Что найпаче старику Должно веселитися, Ибо к смерти ближе он.

(перевод А. Д. Кантемира)

А. Д. Кантемир в своем переводе, стремясь максимально следовать духу подлинника, воспроизводит текст Анакреонта, не внося в него какоелибо собственное прочтение388.

М. В. Ломоносов, обращаясь к этому же тексту, вносит в него элемент индивидуальности. Прежде всего, ода получает название — «Возражение», что придает ей общую сюжетную направленность. Речь девушек передается как косвенная, в то время как реплика лирического персонажа оформлена как прямая речь (в древнегреческом оригинале не предусмотрено какое-либо оформление диалога). Атрибутами старости становятся не только отсутствие волос, но и седина: «смотри, ты лыс и сед». Герой не просто знает о появлении этих признаков возраста, но и выражает отношение к ним прямой оценкой («я не тужу нимало») и уверенной декларацией собственной системы ценностей: «Лишь в том могу божиться, / Что должен старичок / Тем больше веселиться, / Чем ближе видит рок»389. Л. В. Омелько рассматривает этот стих как выражение полемической оценки Ломоносова по отношению к позиции Анакреонта: «Лысый старичок с зеркалом в руках, безудержно веселящийся, выглядит довольно нелепо. Особенно выразительно слово “старичок” <…> Трехстопный ямб в данном случае создает ощущение приплясывания, что делает образ еще более выразительным. Казалось бы, Анакреон, как и в предыдущей ХХIII оде,

388Кантемир А. Сочинения, письма и избранные переводы. Т. 1: Сатиры, мелкие стихотворения и переводы в стихах. СПб., 1867. С. 352.

389Ломоносов М. В. Разговор с Анакреоном // Российский Парнас. СПб., 1771. Ч. 1. С. 29.

299

остается верен себе и своим жизненным принципам, но центральный зрительный образ заставляет усомниться в однозначности предыдущей оценки: нет, Анакреон — не идеал, в его поэзии есть определенные изъяны»390. Однако такое прочтение становится возможным именно в контексте всего «Разговора с Анакреоном», в то время как сам перевод был создан Ломоносовым значительно раньше и как отдельный текст вряд ли нес полемическую нагрузку. Кстати, и слово «старичок» встречается не только в тексте Ломоносова, но и в переводах анакреонтики А. Д. Кантемиром, без какой-либо уничижительной интонации.

Вместе с тем, в этом тексте Ломоносов использует тот прием, который позднее ляжет в основу всего «Разговора с Анакреоном», — прием диалога, столкновения двух точек зрения на мир.

Переводы И. И. Виноградова дают два варианта прочтения греческого текста. В первом поведение веселого старца рассматривается как некая общая норма, которую Анакреонт предлагает окружающим:

Но я о том не знаю, что лыс я или сед, но то воображаю, кому чем больше лет, тот старее становится;

но ближе к смерти чем, тем больше веселиться надлежит в свете сем391.

Итак, речь идет об общем законе жизни: человеку, который выходит на финишный отрезок своей жизни, «надлежит» весельем отогнать трагическое ожидание смерти. Ода озаглавлена «Из Анакреона. Песнь II». В более позднем варианте перевода, который Виноградов создает, будучи сам в почтенном возрасте, эта норма оказывается индивидуальной,

390Омелько Л. В. Поэтическое мышление М. В. Ломоносова («Разговор с Анакреоном») // Вестник Новгородского госуниверситета. Вып. 4. 1998. С. 82.

391Виноградов И. «Мне женщины сказали…» // Растущий виноград. 1785. № 5. С. 76.

300