Источник

      мы отмечали выше, а три или четыре), или дома были повернуты к улице длинной стеной.        Этнографические исследования, проведенные в недавние относительно годы в городах Урала и в городах средней полосы РСФСР, показали, что в первой половине XIX в. и в этих местах преобладал трехкамерный дом. Например, в Нижнем Тагиле таких домов в 1834 г. было почти 65% и около 32% – домов двухкамерных (Крупянская, Полищук, с. 111). Во второй половине XIX в. в городах средней полосы России также был широко распространен трехкамерный дом, но план его усложнялся, уходя зачастую далеко от своего прототипа. Например, в г. Калуге встречались чаще всего «маленькие деревянные домишки в три окна на улицу, в которых жило большинство обывателей» (Анохина, Шмелева, с. 144, 118). В Нижнем Тагиле были уже довольно широко распространены и двухэтажные дома – иногда еще трехкамерные, но чаще многокомнатные (Крупянская, Полищук, с. 111 – 116). В Калуге, Ельце, Ефремове двухэтажные дома встречались реже. «Наиболее распространенным, – пишут исследователи, – был рубленый одноэтажный дом, преимущественно под железной крышей, редко с мезонином или светелкой» (Анохина, Шмелева, с. 132).        До сих пор мы говорили о городских домах, в которых хозяева жили сами и обычно часть дома сдавали внаем. Но для четвертого этапа развития городов характерно появление нового типа домов – так называемых доходных, специально приспособленных для сдачи квартир. Характерной чертой таких домов исследователи считают наличие нескольких или многих одинаковых ячеек – квартир.        Корреспондент Географического общества писал в 1849 г. из г. Ирбита, что там строят специально для сдачи внаем на время ярмарки многокомнатные дома, причем каждая комната имеет как отдельный выход наружу, так и внутренние двери в соседние помещения. При каждом доме имеются амбары и завозни для товаров (АГО 29, № 23, л. 2 об.). Изучавшая специально доходные дома Е. И. Кириченко предполагает, что «источником проектирования доходных домов с малыми квартирами послужили здания, состоявшие из ритмического повторения однородных единиц, – торговые ряды и монастырские кельи» (Кириченко, с. 136), что и привело к распространению домов галереиного типа (когда двери квартир выходят на идущую вдоль дома галерею). Конечно, такой путь развития этого типа зданий возможен. Но вряд ли он был единственным. Так, описанный выше тип доходного дома для Ирбитской ярмарки, по-видимому, не связан ни с гостиным двором, ни с кельей. Один из возможных путей образования типа доходных домов – это «удвоение» двухэтажного многокомнатного дома, при котором лестница, ранее находившаяся сбоку дома, оказывается в его середине (Рис. 9, 5, 6,). Так образуется четырехквартирный дом, который легко может превратиться в восьмиквартирный, и т. д. Возможно увеличение числа квартир и этажности многокомнатного двухэтажного дома и при том, что лестница остается сбоку (Анохина, Ц/мелева, с. 131) или же пристраивается вторая лестница с другого торца.        Дворянский или купеческий особняк превращался в доходный дом постепенно: раньше всего сдавались флигеля, потом и основные помещения, для чего они сначала разгораживались временными перегородками (исследователи называют это обратимой планировкой); затем, если решали сделать особняк доходным домом навсегда, строили дополнительные капитальные стены: в двухэтажном здании выгораживали четыре квартиры, в трехэтажном – шесть (Кириченко, с. 139).        Так или иначе, сложившиеся в городе к XIX в. типы строений могут при надобности развиться в доходные дома (рис. 10). И если в малых городах квартиры предназначались для сдачи относительно обеспеченным постояльцам (например, чиновникам) и потому были довольно благоустроены, то в городах крупных и средних наряду с такими квартирами получали все большее распространение квартиры, предоставлявшие лишь минимум удобств. Они предназначались либо для кратковременного проживания (как описанные выше дома на Ирбитской ярмарке), либо для семей низкого достатка или даже холостяков, прибывших в город на заработки, или для мелких служащих. В первой книге мы приводили мастерские описания таких квартир Ф. М. Достоевским.        Но приток населения в города, неизбежно вызываемый капиталистическим развитием страны, имел следствием и другое явление – городские трущобы. В рассматриваемый нами период оно только зарождалось и в наших источниках отражено слабо. В ответах на Программу Географического общества есть такие сведения из г. Ефремова. На окраине города, на крутом берегу реки был квартал городской бедноты, жителей которого называли «горцами», очевидно, по сходству их домов с жилищем кавказских горцев. Это были, как пишет корреспондент, «настоящие пещеры» (АГО 42, № 15, л. 11) или, как бы мы сейчас сказали, полуземлянки – однокомнатные дома, в той или иной мере врытые в землю. Автор отмечает бедную обстановку этих домов – стол, лавку и скамьи; в такой лачуге ютилась семья, а на зиму брали и скот. Утварь также была нищенской. Эта корреспонденция – единственная, отмечающая трущобное жилище. Возможно, что на самом деле таких кварталов было больше (особенно в крупных промышленных центрах). Развитие городских трущоб относится уже ко второй половине XIX – началу XX в.               ИНТЕРЬЕР И УКРАШЕНИЯ        Интерьер городского дома в XVIII – первой половине XIX в. бывал весьма различным в зависимости от социального положения живущих. Мы уже видели, что в малых и средних городах дом рядового мещанина мог иметь традиционный, сложившийся еще лет 400 – 500 назад интерьер с красным углом, коником и бабьим кутом, а также с производственными приспособлениями (например, гончарным кругом, как в Сураже). Печь делалась из глиняных блоков или кирпича и белилась (АГО 7, № 15, л. 37 – 38). Мебель также была традиционная, подвижная и неподвижная – стол, лавки, скамьи, полки для посуды, полати или (при украинско-белорусской планировке) «пол» и пр. Инновации заключались прежде всего в том, что бабий кут отделяли перегородкой, образуя кухню, и что соотношение подвижной и неподвижной мебели изменялось в пользу первой; лавки заменялись скамьями, появлялись деревянные кровати, стулья, жесткие диваны, шкафы для посуды (особенно для чайной) и для платья. Но стол со скамьями или стульями традиционно ставили в красном углу, главное украшение которого составляли иконы. Впрочем, иконы висели иногда «во всех углах» (АГО 9, № 36, л. 7), но и в этом случае главный киот помещался в красном углу. Украшением красного угла бывали зачастую также лубочные картинки, а в г. Мценске они, по словам корреспондента, «облипают целые стены» (АГО 27, № 4, л. 1). Из г. Свияжска сообщали и о наиболее распространенных сюжетах лубочных картин – конечно, портреты полководцев (Кутузова, Дибича), но и сатирические картины, например «Мужик сел в стул и судит судей» (АГО 14, № 7, л. 2). Известно, что лубочные картинки были вообще чрезвычайно любимы и диапазон их сюжетов очень широк.        С распространением обычая чаепития престижно стало помещение самовара и чайной посуды (и вообще красивой посуды – стеклянной, фаянсовой, фарфоровой, расписной деревянной) на полках или в застекленном шкафу, так чтобы гости могли ее рассматривать, как в старину рассматривали поставец. По-прежнему важным украшением интерьера оставалась изразцовая печь, причем в XVIII – XIX вв. такие печи были уже не только у богатых, но и у мещан среднего достатка (АГО 15, №11, л.2; 19, № 11). В течение рассматриваемого нами периода значительно упростились изразцы. Рельефные сменились расписными еще в начале XVIII в., сюжетные, пестро раскрашенные изображения к середине XIX в. почти исчезли; вместо них появились скромные синие каемки по краям белых плоских кафе-лей.        В многокомнатных домах зажиточных горожан интерьер каждой комнаты должен был соответствовать, хотя бы в общих чертах, ее назначению – спальной, детской, кабинета и т. п. Относительно обеспеченный горожанин, будь он домохозяин или квартирант, старался обставить свои комнаты сообразно потребностям семьи и существовавшим в ту пору представлениям о престижном убранстве. Корреспонденты Географического общества отмечают лишь общие черты интерьера жилища таких горожан – отсутствие традиционной неподвижной мебели – лавок, коника, полатей, которую заменяют скамьи, стулья, кровати «с занавесками», диваны, софы, ломберные столы, шкафы иногда простой столярной работы, иногда – из березы, красного дерева и т. п. В их комнатах, стены которых зачастую обиты «шпалерами» (обоями) модных рисунков, висят зеркала, картины, «подражающие итальянским», часы- – иногда даже маленькие карманные – и пр. (Бывали часы напольные и каминные) (АГО 47, № 15, л. 2; 26, № 16, л. 4; 15, № 29, л. 44-46; 15, № 19, л. 11; 15, № 14, л. 1 об. – 2; 46, № 14, л. 3; 2, № 75, и др.). Иногда лишь упоминается, что «мебель современная» или что «на уровне» мебель только в одном доме, принадлежащем местному богатею, или, наконец, что «у богатых – современное, хоть и безвкусное, убранство» (АГО 42, № 14, л. 10), или же что у купцов, которые тянутся за «благородными», бывает все же так, что в зале стоят скамейки (а не диваны и стулья – АГО 33, № 5, л. 2 об.). Несомненно, что в меру своих возможностей верхушка горожан провинции стремилась подражать столичным образцам.        Приведем для сравнения описание типичной обстановки московского дворянского особняка, принадлежавшего А. С. Хомякову (1804 – 1860) (Шапошников, с. 10 – 36). В передней стояли вешалки, диван, коник – длинная деревянная скамья со спинкой, большое зеркало. Рядом была лакейская, где на стоящих вдоль стен ларях отдыхали приехавшие с гостями лакеи. Узенькая, заключенная в шкаф лестница вела отсюда в полуподвальное жилище дворни. Из передней попадали в анфиладу парадных комнат. Открывали ее две гостиные – большая, для парадных приемов, с роскошным мебельным гарнитуром (ширмы, диваны, кушетки, столы, кресла, стулья), канделябрами на стенах и малая – более интимная, приемная хозяйки с клавикордами, торшерами, менее богатым, но тоже стильным мебельным гарнитуром, трельяжем, жардиньеркой. На полу в гостиных – ковры, на стенах – картины. Следующей была парадная спальня, в глубине которой за ширмами стояли кровать, вешалка, шкафы, трюмо, часы; в углу – киот с иконами, а по другую сторону ширм – обстановка примерно такая же, как в малой гостиной, тоже с модным гарнитуром, с портретами на стенах. К спальне примыкали уборная со шкафом, в котором был спрятан умывальник, ящиком для грязного белья и большим креслом – удобством для отправления естественных надобностей (удобство и ящик были красного дерева) и темная гардеробная с вешалками и сундуками. Эти комнаты не выходили на фасад и были ниже парадных (над ними располагались антресоли). За спальней (окнами во двор) шла маленькая зала – собственно, рабочий кабинет хозяйки, где иногда спали приезжие гости. Здесь тоже была мебель красного дерева (диван, столик для рукоделия, шкаф), трельяж, перед камином – экран; на полу – ковер, на стенах – зеркала, картины, портреты. В сундучной (иногда это была темная часть сеней или коридора) среди прочих сундуков выделялась важа – огромный распашной дорожный сундук для приданого. Окнами в сад, на задний фасад дома, выходили зала и столовая (при надобности эти две комнаты соединялись в одну). Здесь стояли стол-сороконожка (в обычные дни сложенный), стулья, горки с фарфором, рояль. Над дверями устроена антресоль для музыкантов (танцевали гости в этой комнате).        По дворовому фасаду располагались также кабинет хозяина с огромным письменным столом, креслами, стойкой для трубок, подсвечниками и пр. и диванная, или, как ее называли в описываемом доме, говорильня. Вдоль трех ее стен стояли диваны, между ними – столик, этажерка с книгами. Эту «говорильню» из дома Хомяковых можно и сейчас увидеть в Государственном Историческом музее.        На антресолях были комнаты для приезжих и некоторых членов семьи (например, юноши-студента), чуланчик для старого слуги. Мебель здесь скромная, случайная, отслужившая свой срок в парадных комнатах.        В пристройке размещались бабушкины комнаты (где была старинная случайная мебель, семейные портреты, зеркала, киот с иконами), девичья и комната экономки. Особая лестница, спрятанная в шкафу, вела из комнаты бабушки в нижнюю каморку горничной, чтобы горничная могла подняться к бабушке во всякое время. Автор описания особо отмечает, что в 1840-х годах девичьи «уже выводились» (Шапошников, с. 27). Раньше это была комната, где работали крепостные девушки. Вообще же специальных помещений для слуг было мало или вовсе не было: слуги ночевали то в одной, то в другой комнате.        Хомяковы были богатыми дворянами, но не принадлежали к верхушке российской знати. Их дом не дворец, а особняк, каких в Москве было довольно много. Приведенное выше описание его обстановки, конечно, неполно. Но оно все же показывает типичные черты богатого городского дворянского дома, в котором от традиционного жилища горожанина остались разве что «передние углы» в некоторых комнатах, голбцы, соединявшие жилые комнаты с подпольем, да коник в передней. Все остальное было, так сказать, общеевропейским, с той, однако, спецификой, какую обусловливал феодальный, крепостнический быт семьи, которую обслуживало множество дворовых, хоть девичья и отжила уже свой век. Появились и новые традиции (манера ставить в гостиной столик с диваном), тесно связанные со старыми.        Анфиладное расположение комнат, типичное для дворцов и особняков того времени, имело свои неудобства: все комнаты оказывались проходными и никто из членов семьи, по сути, не имел вполне отдельной комнаты. Проходным был, например, кабинет А. С. Пушкина, как и все комнаты в его последней квартире на Мойке (Попова).        Такая анфиладная планировка, при которой комнаты располагались обычно в два ряда (один окнами на улицу, другой – во двор), бывала я в доходных домах, сдаваемых целыми квартирами. Но для домов, где сдавались людям победнее отдельные комнаты, она, разумеется, не годилась. Тут необходим был коридор. Вот что писал по этому поводу Макар Девушкин, герой повести Достоевского «Бедные люди» (опубликованной в 1846 г.): «Ну, в какую же я трущобу попал... Ну уж квартира!.. Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все в ряд простираются. Ну, вот и нанимают эти нумера, а в них по одной комнате в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте – Ноев ковчег!» (Достоевский, 1956, т. 1, с. 5 – 6). Далее мы узнаем, что постояльцы принадлежат отнюдь не к городским низам – чиновники, офицеры, учитель. Всего человек 10 – 15, в том числе семья. Сам Макар снимает в этой квартире собственно угол – отделенную часть большой кухни, где стоит его нехитрая «обстановка» – кровать, стол, комод, пара стульев, образ. Автору недаром приходит на ум сравнение с гостиницей («точно нумера»). Только живут в этих «нумерах» петербуржцы.        Коридорная планировка была более удобной по сравнению с анфиладной и в дальнейшем, во второй половине XIX – начале XX в., распространилась очень широко, но этот период лежит уже за рамками нашей темы. Такая планировка была общеевропейской (Кириченко). Однако традиционные русские сени (в особенности когда они повернуты вдоль дома) могли также быть зародышем коридора, что видно из изложенного выше материала.        Об использовании городской квартиры в середине XIX в. можно судить по «Полной хозяйственной книге» К. А. Авдеевой. Это руководство к ведению хозяйства в доме зажиточного горожанина во многом напоминает как по своим установкам, так и по содержанию древний Домострой – такая же энциклопедия домашнего хозяйства, но дополненная множеством рецептов – кулинарных, хозяйственных, медицинских. Рекомендации Авдеевой дают нам представление о господствовавших в середине XIX в. взглядах на жилище высших слоев городского населения. «О помещении людей недостаточных, – пишет К. А. Авдеева, – ничего нельзя сказать определительного, иногда довольно большое семейство помещается в трех или четырех комнатах, но здесь главное порядок, опрятность, чистота» (Авдеева, 1851, ч. II, с. 12). Зажиточной городской семье Екатерина Авдеева рекомендует вести дом если не слишком «скаредно», то во всяком случае экономно. Что она понимает под экономным ведением хозяйства, видно из последующего. В книге не говорится о составе семьи, о числе ее членов; рекомендации касаются, как еще в Домострое, отношений между хозяином и хозяйкой, их отношения к слугам. «В достаточном доме» должно быть 10 – 15 человек мужской и женской прислуги: один или два лакея и столько же горничных, нянька, кормилица, экономка, прачка, повар или кухарка, судомойка, кучер (а если запрягают карету четверней – еще и форейтор), дворник, садовник. При этом человеку достаточному, но не желающему жить широко, «совсем не нужно много комнат и держать лишнюю прислугу; вместо десяти комнат можно жить очень прилично в шести комнатах» (Авдеева, 1851, ч. II, с. 11). «Десять и более» комнат – это передняя, зала, гостиная, спальня, кабинет, столовая (с комнатушкой для буфета), танцевальный зал, детская (одна или две), бильярдная, официантская, девичья (автор специально оговаривает, что хотя девичьи теперь из моды вышли, но у многих еще есть), и, конечно, кухня, прачечная и другие подсобные помещения. Притом специальных комнат для житья слуг нет: повар и кухарка отгораживают себе закуток в кухне, прачка – в прачечной, лакей и горничные спят в комнатах, где кто устроится. Своего угла не имеет, кажется, даже экономка (Там же, с. 1 – 10, 74 – 78). К. А. Авдеева замечает, что кухня обязательно должна быть отделена коридором и что при таком числе комнат необходимо иметь два входа. Речь, стало быть, идет не об особняке, в котором и так всегда было несколько входов, а о большой квартире в «доходном» доме с парадной и черной лестницей, какие сохранились кое-где и сейчас.

      Уменьшая число комнат, можно залу совместить со столовой, половину спальни отделить ширмой – будет уборная или будуар (там же, с. 12). Но во всех случаях стены должны быть оштукатурены, печи (из лучшего кирпича) – обогревать несколько комнат, полы – непременно с накатом и земляной засыпкой. Под жилыми комнатами никогда не следует устраивать ледник, а погреба обязательно должны иметь каменный свод (даже в деревянных домах).        Не будем здесь воспроизводить подробные рекомендации К. А. Авдеевой относительно обстановки комнат – они очень близки к описанной выше обстановке дома Хомяковых. Разве что мебель несколько менее роскошна. Бронзу заменяет папье-маше (в люстрах – почти всегда) и отсутствуют те штрихи, которые как раз характеризуют конкретный дом известной семьи (например, комнаты бабушки). Но в столовой – тоже стол-сороконожка, в гостиной – диваны и ломберные столы и т. п., разве что в кабинете назван не только письменный стол, но и конторка, за которой работают стоя. Отражены, впрочем, и «новые веяния» в домоводстве, в частности говорится, что в детской мебель может быть простая – колыбель или кроватки, кровать няни. «Главное – удобство, опрятность, чистый воздух» (Авдеева, 1851,ч. II, с. 10).        Очень подробно регламентировано устройство подсобных помещений – кухня с огромной русской печью и плитой, большим столом, ларем и шкафом вместе, полками для посуды. Авдеева отмечает, что «для чистоты» лучше, чтобы хозяйская кухня была отделена от «людской» (Авдеева, 1851, ч. I, с. 1), т. е. что в хорошо устроенном доме должно быть, собственно, две кухни.        Расположение домов у «красной линии» улицы сыграло свою роль и в развитии их украшения. Мы уже говорили выше, что если для дома, стоящего во дворе, характерен сложный силуэт верхней его части, которая видна из-за забора: кровля с фигурным коньком, разного рода решетки на крыше, кровельки крыльца и т. п. – то дом, выходящий окнами на улицу, получил еще в XVII в. резные наличники окон. В рассматриваемый нами период наличники делались в принятых европейских стилях – барокко, ампир – и богато украшались резьбой. Резьба покрывала по-прежнему карнизы, причелины, фризы дома, вереи и полотнища ворот и калитки. Крыльцо уже не перекрывалось шатриком, а имело кровлю в виде фронтона с резными колонками и балюстрадой перил. Важным элементом декора служили, по-видимому, и ставни – необходимая принадлежность выходящих на улицу окон первого этажа. Значение их, однако, было по преимуществу утилитарным: защищать окна от лишнего света и от разных непредвиденных и неприятных случайностей. Ставни закрывались (и запирались) с наступлением темноты и открывались ранним утром. Это было важным фактом уличной и домашней жизни. А. С. Пушкин писал:               «Зимою ставни закрывались рано.        Но летом до-ночи растворено        Все было в доме...»        (Домик в Коломне, строфа XVIII)               «Проснулся утра шум приятный.        Открыты ставни...»        (Евгений Онегин, гл. 1, строфа XXXV)               Ставни несли, видимо, и знаковую функцию для горожан, разделяя сутки на дневные и ночные часы. Открытые ставни домов обозначали, что уже начался трудовой день, закрытые – что наступил вечер. Ставни должны были иметь «приличный» вид, украшаться резьбой или раскрашиваться. Корреспондент Географического общества из г. Пудожа писал, что там ставни бывали деревянные или соломенные (АГО 25, № 30, л. 12).        В городских домах середины XIX в. сохранившиеся ставни (их немного) оформлены скромнее, чем наличники (например, без богатой резьбы), но, возможно, это относительно поздние ставни, заменившие первоначальные, более нарядные. Судя по сохранившимся фрагментам, в городах Поволжья (в частности, в Городце, в Васильсурске) причелины и полотенца фронтонов, карнизы и фризы по уличному фасаду, наличники светелок и окон, иногда выступающие торцы бревен украшались знаменитой «корабельной резью» с ее пышным растительным орнаментом, символическими солярными фигурами, изображениями коней и «фараонок» (женщин-русалок) или сиринов (Ковальчук, с. 11 – 12, табл. 4 – 6). Резные орнаменты иногда еще раскрашивались.        На четвертом этапе развития русских феодальных городов (в XVIII – XIX вв.) двор и дом горожанина претерпели значительные изменения. Явно выражена тенденция к уменьшению числа дворовых построек. К концу рассматриваемого периода собственно сельскохозяйственные постройки – снопосушильни, помещения для молотьбы – в меньшей степени – бани, становятся редкостью. Число хлевов и сараев уменьшается. Прежнее значение сохраняют, пожалуй, только погреба, конюшни, каретные сараи. Все это связано с развитием торговли, транспорта, городского хозяйства. Большую роль сыграла также сдача жилья внаем, так как уменьшение числа дворовых построек сопровождалось нередко (особенно в крупных городах) строительством жилых доходных флигелей. Еще более уменьшилась замкнутость, изолированность городского двора, а в столицах появились и «сквозные» (проходные) дворы (см., например: Гоголь. Ревизор, действие II, явл. 1). Во дворы заходили теперь и разносчики, и уличные артисты.        Развитие городского дома характеризуется увеличением числа жилых помещений как для удобства семьи, так и для сдачи внаем. Господство трехкамерной связи в малых городах несколько поколеблено уже строительством домов-пятистенков и крестовиков со сложным внутренним делением перегородками на множество комнат специализированного назначения (спальни, детские, кабинеты, залы, гостиные и т. п.). Появляются доходные дома. Углубляются социальные контрасты. Наряду с барскими дворцами и особняками создаются и целые кварталы совсем неблагоустроенных жилищ – зародыши трущоб, характерных уже для капиталистического города. Рядовые горожане стремятся и в домостроительстве подражать зажиточным, городское жилище становится во многих отношениях образцом для сельского. Корреспонденты Географического общества не раз отмечали, что «сколько-нибудь зажиточные крестьяне стараются во всем подражать горожанам» (АГО 2, № 37, л. 4; 29, № 56, л. 5). Зачастую они приводили и конкретные данные о том, что в подгородных слободах и в окружающих город деревнях и селах (некоторые из них даже входили в приходы городских церквей) жилища находятся на более низкой стадии развития, чем в городе. Так, из Ростова в 1850 г. писали, что в городе строят трехкамерные дома, причем обе избы теплые, белые; в деревне же в окрестностях города одна изба холодная, а теплая по большей части с курной печью (АГО 47, №15, л. 2 об.). Говоря же о Ярославской губ. вообще, корреспондент отмечает, что в деревне нет трехкамерной связи, такой, как в городе: две избы расположены через ворота, над которыми устраивают иногда светелку (АГО 47, № 14, л. 5 об.). В подгородных слободах г. Ефремова изба не всегда выходит на улицу, бывает и двухкамерной, с земляным полом (АГО 42, № 15, л. 11); в слободах г. Суджи у бедных «одна изба с сенями» (АГО 19, № 11), т. е. двухкамерная. Особенно подчеркнут контраст городского и сельского жилища в корреспонденции из г. Ливны Орловской губ.: в городе – многокомнатный дом, в деревне и в подгородных слободах – неразделенная, часто даже курная изба (АГО 27, № 6, л. 2). В Поволжье, в г. Ядрине, у горожан трехкамерная изба с «белой горенкой», каких в деревнях нет (АГО 14, № 71, л. 2). Будучи к тому времени традиционным городским жилищем, трехкамерная изба распространилась довольно широко и в деревнях (прежде всего по соседству с городами).        Вместе с тем в отдельных городах наблюдаются случаи проникновения жилища, характерного для окружающей сельской местности, например дома с крытым двором – на севере, «пола» в интерьере – на юге. По всей вероятности, это связано с переселением в город крестьян.               * * *        Попробуем теперь наметить некоторые общие тенденции, проходящие от одного этапа к другому.        Развитие русского городского жилища в целом, за весь тысячелетний период феодализма, охватываемый нашей книгой, можно наметить примерно так (см. рис. 11). Возникнув на основе сельского жилища, жилище рядовых горожан первоначально почти не отличалось от него ни по материалу, ни по конструкции. В нем отражались особенности природных зон и социальной структуры города. По мере роста производительных сил городское жилище стало менее зависимым от ландшафта. Срубные наземные дома решительно вытеснили полуземлянки уже на втором этапе развития городов, в XIII – XV вв. Значительно распространился также северносреднерусский тип внутренней планировки. В дальнейшем для городского дома характерно увеличение числа помещений.        Процесс этот был сложен, пути его развития многообразны. Последовательные пристройки новых помещений к первоначальному срубу (избе) только один из этих путей, и притом не главный для города. Пожалуй, наиболее важным было превращение однокамерного дома в трехкамерный путем соединения сенями ранее стоявших отдельно избы и клети (XII – XIII вв.). Этот трехкамерный дом типа «изба – сени – клеть» стал специфически городским жилищем и к XVII – XVIII вв. уже преобладал в городах. Дальнейшее его развитие шло по линии превращения клети во вторую избу, деления обеих изб перегородками на множество комнат, надстройки второго этажа. Еще раньше, чем трехкамерный (в X в.), в городах появился цельнорубленный двухкамерный дом-пятистенок. В Новгороде он господствовал до XIV в., но потом, уступив место другим типам дома, до XVIII в. почти не развивался и был к тому времени менее распространен, чем однокамерный и трехкамерный. Его развитие значительно продвинулось в XVIII – XIX вв., когда к пятистенку пристроили вдоль его длинной стороны выходящие на улицу сени и стали перегораживать внутренние помещения, превращая его в многокомнатный дом. В дальнейшем, к концу рассматриваемого нами периода, пятистенок развился в одноэтажный или двухэтажный крестовик с сенями сбоку и выходящим на улицу крыльцом с одной или двумя парадными дверями. Не был чужд городу и третий путь усложнения жилого дома. Примерно с XIV в. встречаются двухкамерные городские дома – изба с сенями. Такие дома, но с разделенным перегородками основным срубом и центральным положением печи отмечены кое-где и в XVIII – XIX вв. Но большее развитие этот дом получил в сельском строительстве, превратившись к середине XIX в. В трехкамерный дом типа «изба – изба – сени», который в городах почти не встречался. Пятистенки и трехкамерные дома в XVIII – XIX вв. распространились и в деревне (прежде всего по соседству с городами).        Наконец, в XVIII – первой половине XIX в. появился и начал распространяться в городах (преимущественно в крупных) новый тип жилища – доходный дом, включавший обычно много сходных ячеек в несколько комнат с отдельными входами (квартир) или же спланированный по коридорной системе с отдельными комнатами (или «камерами» в несколько комнат), выходящими в общий коридор.        Все вышесказанное относится к жилищу средних и бедных горожан (мещан и разночинцев, как их называли в XVIII – XIX вв.). Городская верхушка – феодалы, богатые купцы и пр. строили на протяжении всего рассматриваемого в нашей книге тысячелетнего периода многокомнатные дома – дворцы. Высотное развитие городского жилища идет в целом от полуземлянки, поземного дома и дома на подклете к двухэтажному. Многокомнатные дворцы знати были двух-трехэтажными уже на первом и втором этапах существования городов.        Значительные изменения испытывает и городской двор. Количество хозяйственных построек на I – III этапах увеличивается, на IV уменьшается. К концу четвертого периода развития городов почти совсем исчезли постройки для обработки урожая, меньше стало погребов и ледников, сараев, бань. Это связано с регулярностью торговли, при которой не требовалось создавать запасы на несколько лет, с расширением сети обслуживающих заведений – трактиров, торговых бань и пр. За счет хозяйственных построек на III – IV этапах растет число и камерность жи-                      11. СХЕМА РАЗВИТИЯ НЕКОТОРЫХ ТИПОВ РУССКОГО ГОРОДСКОГО ЖИЛИЩА IX – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.:        1 _ однокамерный дом, реконструкция по П. А. Раппопорту; 2 – пятистенок. Киев, реконструкция П. П. Толочко; 3 – пятистенок. Москва, реконструкция М. Г. Рабиновича; 4 – однокамерный дом. Новгород, по плану конца XVII в.; 5 – пятистенок. Новгород, по плану XVII в.; 6 – двухкамерный дом. Тихвин, по плану XVII в.; 7 – трех-камерный дом. Тихвин, по плану XVII в.; 8, 9, 10 – пятистенок, дом с сенями, трех-камерный дом по современным фотографиям               лых. Этот рост, вызванный увеличивающейся нуждой в жилье, приводит даже к тому, что хозяйственных и иных служб становится снова слишком мало. Создаются перенаселенные дворы – трущобы.        Важно отметить также, что в течение всего рассматриваемого периода постепенно уменьшается замкнутость двора, усиливается связь его с улицей. Если в начале существования городов двор-усадьба был замкнутой единицей, в которую всячески затруднен доступ посторонним, а жилой дом стоял в глубине двора, то уже на III этапе дом выходит окнами на улицу, а на IV этапе в больших городах двор мог быть даже проходным, сообщение его с улицей было практически непрерывным. Древний двор-крепость отошел в прошлое.                      2        ГОРОДСКОЙ КОСТЮМ        Мало что так характеризует человека, окружающую его среду, общество, в котором он живет, как костюм, манера одеваться. Недаром старинная пословица говорит, что «по платью встречают». В русских феодальных городах одежда имела свою оригинальную историю, которой и посвящен настоящий очерк.               МАТЕРИАЛ        ПРЕДМЕТЫ ОДЕЖДЫ        КОСТЮМ КАК ЦЕЛОЕ        ОДЕЖДА В СЕМЬЕ И В ОБЩЕСТВЕ               Распространенное среди исследователей мнение, что городская одежда – это «завтрашний день» одежды сельского населения, можно понимать и так, что крестьянский костюм – это «вчерашний день» городского костюма. В самом деле, если не принимать в расчет одежду производственную, специально приспособленную для сельскохозяйственных работ или для работы в мастерских и на фабриках, то повседневное и праздничное платье горожан в период феодализма генетически теснейшим образом связано с народным костюмом, сложившимся в отдаленные времена, когда и городов-то еще не было.        Вместе с тем в течение всего рассматриваемого нами периода можно проследить появление в городах и распространение из них в сельские местности разнообразных новшеств, существенно изменявших традиционную одежду и создававших в манере одеваться новые традиции. Здесь можно увидеть как бы догоняющие друг друга волны. Не успевало одно новшество достигнуть глухих деревенских уголков, как из города уже направлялось ему вдогонку другое новомодное явление. Тут были и местные моды, и моды «международные» – взаимные влияния передавались через многие города и страны.        Важнейшим фактором изменения одежды было классовое и имущественное расслоение, которое в городах шло несравненно сильнее и быстрее, чем в деревне. С этим было связано и появление специалистов-мастеров, изготовлявших ткани, одежду и обувь и, конечно, вносивших много нового как в технику производства, так и в разработку фасонов и видов. Они занимали значительное (зачастую даже первое) место среди городских ремесленников, составляя обычно около трети, а то и половину их всех (Рабинович, 1978а, с. 38 – 40).        Одежду ценили. Берегли. Передавали по наследству. Многократно чинили и даже совсем изношенную не бросали, а употребляли на заплаты, на тряпки и т. п. «Хозяина нет – все под-ворники», – говорили в середине прошлого столетия о вконец изношенном, донельзя заплатанном платье (г. Дедюхин Пермской губ. – АГО29, №34, л.2). На городском рынке можно было купить поношенную и чиненую одежду и обувь.        В погребениях одежда и обувь полностью сохраняются редко.        Благодаря всему этому до нас дошло чрезвычайно мало реалий – подлинных предметов одежды, и мы вынуждены говорить о многом лишь предположительно, опираясь больше на упоминания и изображения.               МАТЕРИАЛ        Ткани. Меха.        Кожа. Лыко.        Кора. Корни.        Войлок        Традиционный народный костюм в эпоху первобытнообщинного строя и раннего феодализма делали из материалов, производившихся в самом хозяйстве. Первоначально это были шерсть домашних животных, шкуры и меха, кожа, лыко и древесная кора, позднее – с развитием земледелия – также льняные и конопляные ткани (Левашова, 1959а). К началу рассматриваемого нами периода ткани домашнего производства уже преобладали.               ТКАНИ        На первых этапах развития городов это положение, по-видимому, мало изменилось. Рядовые горожане сами пряли шерсть и лен, ткали из нитей материи – грубое сукно и холст, кроили и шили платье. В более зажиточных домах это делали слуги. О домашнем прядении и ткачестве говорят находки в культурном слое древних русских городов большого количества пряслиц – грузиков для веретен, а также самих веретен, гребней и донцев прялок, юрков для снования ниток, частей ткацкого (преимущественно горизонтального) стана, по большей части – деревянных, реже – костяных (Колчин, 1968, с. 66; Рабинович, 1964, с. 278 – 280). Эти находки относятся как к начальному этапу существования городов (IX – XIII вв.), так и ко временам более поздним (до XVI – XVII вв.).        Нужно сказать, что и на раннем этапе существования городов горожане сделали важный вклад в развитие прядения и ткачества, введя вместо глиняных и костяных каменные грузики для веретен – пряслица. Их изготовляли преимущественно на юге, на территории современной Украины (на Волыни и в среднем Поднепровье), где имелись залежи удобного для этих поделок материала – розового шифера; оттуда коробейники разносили пряслица по всей тогдашней Руси (Рыбаков, 1948, с. 189 – 202). Видимо, это городское нововведение было сразу и очень охотно принято деревенскими пряхами, и производство расширилось. Кроме Овруча и Киева пряслица делали в XII – XIII вв., например, и в Суздале, куда привозили овручский шифер (Седова, 1975, с. 47).        Домотканые материи: грубое сукно – сермяга, опона, грубое полотно (толстина, частина, усчина, позже хам), еще более толстая ткань из льняного или посконного волокна – вотола (Поппэ), – долгое время шли на одежду рядовых горожан, которые в этом почти не отличались от окрестного сельского населения.        Известны и тонкие ткани местного изготовления – шерстяная волочень, беленые полотняные – бель и понява, бывшие в обиходе более зажиточных горожан. Однако уже в первый намеченный нами период, до XIII в., в городах были и более роскошные ткани, привозившиеся издалека: шелковые вышитые паволоки или золотные аксамиты – по большей части византийской работы. Они шли преимущественно на одежду феодалов и их окружения. Но и зажиточные горожане, иногда даже крестьяне могли позволить себе украсить головной убор или одежду такой дорогой тканью. Об этом говорят археологические находки подобных тканей, иногда с местной вышивкой, как в курганах, так и на древних городских кладбищах при церквах, причем не только возле крупных центров тогдашней Руси – Киева, Чернигова, Великого Новгорода, Смоленска, Суздаля, Рязани, но и в маленьких городках, какими были Москов или Ярополчь Залесский (Арциховский, 1948, с. 250 – 252; Монгайт, 1955, с. 171; Шеляпина, с. 54; Седова, 1975, с. 42).        Со временем ввоз иноземных тканей расширялся. Анализ фрагментов материи, найденных при раскопках в Новгороде Великом в слоях XIII – XV вв., показал, что шерстяные ткани были в этом городе различного происхождения. Больше всего было по-прежнему домотканого местного сукна. Но найдены также сукна из шерсти испанских мериносов, английских тонкорунных и толсторунных овец. Первые попадали в Новгород сложным путем: из испанской шерсти их ткали фландрские ткачи, а привозили в Новгород, по-видимому, ганзейские купцы. Вторые ввозились непосредственно из Англии; были и голландские сукна (Арциховский, 1970, с. 281 – 282). Ввоз фландрских сукон был, видимо, настолько постоянным, что кусок такой материи был даже обычным подарком в определенных случаях. Так, купец, вступавший в XII или XIV в. в главную новгородскую торговую гильдию («Иваньское купечество»), должен был, помимо денежного «членского взноса», еще поднести тысяцкому «сукно ипь-ское», Т; е. ипрское, привезенное из фландрского города Ипра (УИО, с. 161). Великий Новгород, конечно, был в XIII – XV вв. в привилегированном положении; его торговые связи были, пожалуй, самыми широкими. В этом отношении с ним мог сравниться разве его «младший брат» Псков. Другие города, даже крупные торговые центры, вероятно, не имели такого разнообразного выбора товаров, но и там были привозные материи. Города юга и юго-востока Руси, может, быть, раньше других получали материи восточной работы, которые в Новгород попадали уже оттуда, хотя был и непосредственный привоз из Средней Азии, Крыма и даже далекого Афганистана. Так, шелк привозили из Крыма, возможно, те самые «гости-сурожане», которые так охотно селились в XIV – XV вв. в Москве (Сыроечковский, с. 12). Новгородские берестяные грамоты упоминают зендянь, или зендень, – хлопчатобумажную ткань, производившуюся в сел. Зандгна неподалеку от Бухары (Арциховский, 1970. с. 281).