§ 5. Человек в соотношении с раздражителями, объектами и другими субъектами

Человек объективно выступает (и потому изучается) в качестве субъекта по отношению к другим людям (субъектам) и к объектам (вещам, животным и т.пЛ Любой субъект тоже может стать и становится объектом (познания, самопознания, воспитания, самовоспитания и т.д.), но при этом он не перестает быть субъектом, т.е. продолжает, в частности, осуществлять деятельность, поведение, общение, созерцание и иные виды специфически человеческой активности - непосредственно совместной, групповой или индивидуальной. Именно в ходе такой активности (прежде всего изначально практической деятельности) человек И его психика формируются, развиваются и проявляются, а потому в этом качестве изучаются с помощью наблюдения, эксперимента и т.п.

Таким образом, лишь будучи субъектом, человек может стать объектом ( и предметом) психологии и смежных с ней наук. Этим он принципиально отличается от всех других объектов. Для психологии он — не субъект и объект, а объект лишь постольку, поскольку субъект. (Тоталитаризм, напротив, стремится превратить людей только в объектов; подробнее см. выше).

Взаимосвязи субъекта с другими субъектами (поступки, поведение, общение и т.д.) и с объектами составляют высший (значит, не единственный) уровень взаимодействия человека с действительностью, изучаемый, в частности, психологией. Другим — менее сложным и генетически более ранним — уровнем является взаимодействие Человека с действительностью не как с объектом, а еще только как с раздражителями, потом — с сигнальными раздражителями (неосознаваемыми и осознаваемыми). Именно на этом уровне, исследуемом прежде всего физиологией и психофизиологией, В пренаталъном и последующем периоде раннего онтогенеза на основе анатомо-физиологических наследственных И врожденных задатков у человека возникают и развиваются первичные, простейшие психические явления (чувственные впечатления, ощущения и т.п.). Здесь особенно отчетливо выступают различие и взаимосвязь между физиологическим (раздражители по отношению к организму) и психическим (объекты по отношению к субъекту) уровнями взаимо-

62

действия человека с действительностью (подробнее см. [102, с. 26-33]).

Это принципиальное отличие между раздражителями (и реакциями на них), с одной стороны, и объектами (направленными на них действиями субъекта), с другой стороны, весьма существенное для субъектно-деятельностного подхода и до сих пор недостаточно учитываемое большинством психологов и философов, наиболее демонстративно обнаруживается при сравнении животных с людьми, а также в раннем онтогенезе ребенка, у взрослых в случае травм головного мозга и в принципе у любого субъекта, поскольку действительность всегда выступает для него и как система (сигнальных) раздражителей, и на более высоком уровне взаимодействия как объект.

Но для животных окружающая среда — это преимущественно система не объектов, а раздражителей (в том числе сигнальных, означающих переход от физиологического к

психофизиологическому уровню взаимодействия с

действительностью). Приведу пример из новейшего экспериментального исследования натурального поведения лосихи в условиях, максимально приближенных к естественным, в частности, ее поведения во время и после родов [17; 66]. Эксперименты показали, что в первые дни лосиха охраняет не лосят как таковых, а именно место родов — даже в тех случаях, когда лосят у нее отобрали. Уведенная с места родов, лосиха стремится туда вернуться. Но при попытках воссоединить лосиху с лосятами вне места родов лосихи не только не принимали своих детенышей, но часто даже проявляли по отношению к ним агрессивность, вплоть до битья копытами. Следовательно, в системе взаимосвязанных наследственных и врожденных реакций матери и лосенка друг на друга выпало одно из важных звеньев, что сделало невозможным дальнейшую заботу лосихи о новорожденном детеныше.

На мой взгляд, это яркий пример того, что поведение индивидов (животных) осуществляется именно на уровне реакций (а не действий), обусловленных только раздражителями (но не объектами). Для нормального человеческого индивида (прежде всего для матери) новорожденный всегда выступает не только как система раздражителей, но в первую очередь как объект -полностью вычлененный субъектом из внешней "среды" и потому предстоящий, противостоящий ему и в силу своей существенности инвариантный, независимый, в частности, по отношению к любым наглядно-чувственным характеристикам окружающей действительности. Поэтому здесь в принципе невоз-

63

можно отвержение новорожденного на уровне реакции (всегда обусловленной лишь наглядно-чувственно).

Столь существенное различие между раздражителем и объектом явно обнаруживается также у людей при разнообразных травмах головного мозга. Как известно, в этих случаях очень часто в последнюю очередь нарушается и раньше всего восстанавливается светоощушение, т.е. различение человеком света и тени. На простейших уровнях таких сенсорных дифференцировок человек выделяет некоторые различия в основном между раздражителями (в том числе сигнальными), но еще не объектами. Вслед за светоощущснием восстанавливается дифференцировка цвета и только потом собственно предметное зрение, с помощью которого человек формирует перцептивный образ объекта (выделяет его контур, форму и т.д.). Отчасти сходная картина наблюдается и в раннем онтогенезе ребенка.

Так, например, исследования, проведенные Н.Н. Корж, А.А. Митькиным и их сотрудниками, во многом по-новому раскрыли проблему постнатального сенсорного развития человека [76]. Использование объективной методики регистрации

глазодвигательной активности у младенцев первых недель жизни помогло выявить очень раннее развитие моторных координации в зрительной системе, роль наследственных и врожденных предпосылок в сенсомоторном развитии и т.д. В частности, обнаружилось, что способность к зрительному выделению пространственных свойств ближайшего окружения ребенка формируется у него раньше целенаправленных Движении рук и локомоторных актов, по-видимому, на основе соответствующих сенсо-моторньгх координации.

Эти и другие характеристики сенсорных и сенсорно-перцептивных систем отчетливо проявляются, в частности, в простейших процессах антиципации у младенцев. ЕА. Сергиенко [113] обобщила зарубежные и отечественные (в том числе свои) исследования по данной проблеме, в результате чего выделила основные стадии гетерохронного развития указанных психических процессов предвосхищения с учетом прежде всего их избирательности и пространственно-временных эффектов ожидания событий в раннем онтогенезе. На мой взгляд, такая классификация этапов помогает уточнить вышеупомянутое соотношение между раздражителями — реакциями и объектами — действиями (хотя сама Е. А. Сергиенко не использует эти последние термины в строгом смысле слова).

Первый этап (от рождения до 1,5-2 месяцев) связан с активизацией генотипических и(или) фенотипических программ

64

поведения, в которых проявляется готовность новорожденного к выявлению (предвосхищению) определенных свойств и отношений среды, проводимому с помощью очень общих когнитивно-аффективных схем анализа и синтеза. Благодаря этому представленность внешнего мира носит континуальный, диффузный, полимодальный характер. Избирательность активности определяется прежде всего экологически наиболее существенными характеристиками ближайшего окружения: контрастность, цвет, движение, резкие звуки, человеческая речь, человеческое лицо, общее различение форм, контрастных эмоций и т.д. На мой взгляд, это в основном раздражители (в том числе сигнальные).

Второй этап начинается с 2 месяцев. Теперь сензитивность и избирательность младенца изменяются по отношению ко всем характеристикам внешней среды: более сложная и детализированная форма, увеличение чувствительности к контрастам и цвету, более точный анализ движения, выделение биологического движения, улучшение локализации звука, повышение значимости статической стимуляции, узнавание знакомых лиц т.д.

Третий этап отмечается в 6-7-месячном возрасте как принципиально новый уровень в регуляции поведения: появляются элементы произвольности в избирательности ко многим свойствам и отношениям внешней среды. Острота зрения приближается к уровню развития, характерному для взрослых. Отражение цвета, формы, движения, некоторых предметов приобретает черты обобщенности и детализированности, большей независимости от непосредственной афферентации. Младенец начинает понимать значение эмоций и т.д. (подробнее см. [113, с. 118-131]).

На мой взгляд, в данном случае еще только начинается довольно отчетливый частичный переход к новому уровню взаимодействия младенца с внешним миром. Теперь люди, предметы, события и т.д. хотя бы отчасти объективно .выступают для ребенка не только как система (сигнальных) раздражителей, но и как объект — особенно по мере формирования простейших практических действий, новых способов общения со взрослыми, развития произвольности, независимости от непосредственной афферентации, дифференциации психики на сознательное и бессознательное и т.д.

Большой вклад в изучение указанного перехода внесли из.вестные работы Ж. Пиаже (J. Piaget), Т. Бауэра (Т. Bower), Э. Спелке (Т. Spelke) и многих других исследователей — независимо от

65

того, какими понятиями и терминами они при этом пользовались.

Данная существенно новая стадия в психическом развитии детей, т.е. постепенное становление их в качестве субъектов в процессе выделения действительности как объекта действия, познания и сознания, требует дальнейшего все более систематического экспериментального и теоретического исследования. Но уже сейчас ясно, что изучение такого процесса становления особенно значимо именно с позиций системного подхода, конкретизируемого, в частности, в субъектно-деятельностной парадигме, поскольку тем самым раскрываются принципиально разные, но взаимосвязанные уровни в психическом развитии людей.

Как специально подчеркивалось выше, человеческий индивид, будучи изначально активным (уже в пренатальном периоде своей жизни), однако не рождается, а становится субъектом в ходе общения, деятельности и других видов своей активности. На определенном этапе своего жизненного пути ребенок становится личностью, а каждая личность есть субъект (хотя последний, как мы видели, не сводится к личности). Такое становление и означает, что новорожденный младенец вначале взаимодействует лишь с системой раздражителей, но еще не с объектами и с субъектами.

В ходе устного обсуждения этого вывода некоторые психологи упрекнули меня в том, что он может быть понят слишком узко и потому неверно: якобы не все люди, а только "избранные" являются субъектами. В связи с этим еще раз подчеркиваю, что с самого начала я имел в виду следующее: любой (нормальный) ребенок становится личностью, стало быть, субъектом, поскольку нет людей, которые не были бы личностями (не все психологи разделяют и развивают данную точку зрения). Как известно, процесс этого становления изучен еще недостаточно и потому его объективные критерии пока определены далеко не полностью. Тем важнее вышеупомянутое исследование раннего онтогенеза ребенка, намечающее некоторые первичные критерии столь сложного процесса.

Вначале новорожденный человеческий индивид осуществляет простейшую малодифференцированную активность, из которой по мере его развития вычленяются всегда взаимосвязанные элементарные общение, деятельность и т.д. (дифференциация через интеграцию). Поэтому едва ли есть основания утверждать" вслед за некоторыми авторами, что первоначально у младенца постепенно возникает деятельность (но еще не общение) или,

66

наоборот, общение (но еще не деятельность). Однако в любом случае на каждой стадии своего формирования и развития эта специфически человеческая активность в ее целостности существенно отличается от поведения животных.

Даже когда человек (младенец, ребенок, взрослый) взаимодействует с действительностью как с системой (сигнальных) раздражителей, он не низводится до уровня животных, для которых внешняя среда выступает именно в качестве раздражителей. Новорожденный младенец и маленький ребенок не проходят в своем развитии вначале натуральную, животную, несоциальную стадию (низших психологических функций) с тем, чтобы лишь потом перейти на культурную, социальную стадию (высших психологических функций). Младенец исходно является человеком, хотя только лишь начинающим свой жизненный путь. Можно, вероятно, выделять в его развитии низшие и высшие этапы, но в любом случае не на основании того, что первые якобы являются натуральными, животными, несоциальными и только вторые становятся, наконец, социальными, культурными и т.д.

Как известно, уже сенсорные и перцептивные уровни взаимодействия индивидов с действительностью (прежде всего с раздражителями и их сигналами) принципиально отличаются друг от друга у животных и людей. Одно из таких различий связано с соотношением сознания и бессознательного. То и другое свойственно лишь человеку, потому что только у него психика дифференцируется на оба этих взаимосвязанных уровня: сознание существует лишь соотносительно с бессознательным, т.е. одно без другого невозможно (как объект без субъекта; см. выше). В этом смысле у животного нет не только сознания, но и бессознательного. У младенца их тоже еще нет, хотя уже начинают формироваться предпосылки для последующей дифференциации (через интеграцию) сознания и бессознательного. Противоречивое динамическое взаимодействие обоих этих уровней психики связано, в частности, с соотношением объекта и (сигнального) раздражителя. В отличие от последнего объект всегда осознан (в той или иной степени).

Сигнальный раздражитель, отраженный в ощущении, может, как известно, не осознаваться в качестве объекта, хотя он при этом выполняет свою сигнальную функцию. Различные эксперименты показали, что испытуемый может адекватно реагировать на чувственный сигнал и вместе с тем не осознавать его. Те или иные компоненты окружающей действительности (предметы, их свойства и т.д.), выступающие вначале как раздражи-

67

тели, могут затем осознаваться, когда они становятся объектами. Это два разных, но взаимосвязанных уровня ощущений: 1) чувственное отражение неосознаваемых вещей, явлений и т.д. как раздражителей, сигнальных для реакций и других поведенческих актов; 2) последующее осознание тех же вещей и явлений уже в качестве объектов действия и познания, т.е. формирование ощущения и восприятия как образов этих объектов. Сигнальные раздражители опосредствуют взаимодействие между предметом как

Еаздражителем и предметом как объектом. В данном отношении олыпой интерес представляют проводимые В.П. Морозовым и его сотрудниками экспериментальные исследования противоречивых взаимосвязей сознания и бессознательного в ходе общения [781 То, что осознается, тем самым является или становится объектом. Осознание переживаний, чувств, других психических явлений осуществляется через осознание объекта (людей, вещей, событий и т.д.), с которыми они связаны.

В ходе процесса развития человека, субъекта (личности и т.п.) соотношение сознания и бессознательного становится все более сложным и многоплановым. Эволюцинируют целостность и противоречивость всей психической жизни людей. Одним из наиболее ярких примеров могут служить единство и противоречивость личности (см., в частности, [1-4; 10; 24; 72; 102; 149]).

Вместе с тем необходимо вновь подчеркнуть, что человек и его психика — это не две системы, а одна единая система, в которой именно субъект объективно является основанием всех психических процессов, свойств и состояний, вообще всех видов своей активности (деятельности, общения и т.д.). Следовательно, в нем и через него они взаимосвязаны и интегрированы воедино, поскольку все они суть неотъемлемые качества одного и того же субъекта. В этом — их существенная общность (при всей их дифференцированности и даже относительной автономности).

Поэтому, на мой взгляд, не вполне точна широко распространившаяся за последние 20 лет известная триединая формула "деятельность, сознание, личность", выражающая один из вариантов деятельностного подхода и тем самым хотя бы отчасти имевшая положительное значение. В данной формуле, разумеется, справедливо выделены весьма существенные стороны рассматриваемой проблемы, но едва ли оправдана их явная ря-

68

доположность, хотя и смягченная строго определенным ранжированием. В результате личность (т.е. один из субъектов) с первого места переставлены на последнее (третье). Если ограничиваться лишь названными тремя сторонами проблемы, то, быть может, лучше было бы расположить их по формуле "личность: деятельность и сознание .

Отчасти сходная рядоположность, приводящая к недооценке или иногда даже к отрицанию субъекта, характерна для функционализма в психологической науке. Согласно этой точке зрения, психика состоит из обособленных друг от друга функций (сенсорных, мнемических, мыслительных и т.д.), не (достаточно) укоренившихся в субъекте и потому самоосуществляющихся.

Альтернативой такому функционализму, т.е. обособлению психических качеств от а) человека и потому б) друг от друга, является субъектный (прежде всего субъектно-деятельностный) подход, анализируемый и развиваемый в этой работе. Человек как субъект высшего типа активности (и, значит, целостности) нуждается в соответствующем методологическом подходе для своего исследования. Именно потому, что это высший уровень бытия человека (самоопределения, саморазвития, свободы, совести и т.д.), раскрываемый в наиболее общих субъектных определениях, другие характеристики людей и их психики будут неизбежно менее общими, частными, частичными (парциальными), недостаточно целостными.

Например, само по себе весьма существенное и все более глубокое психологическое изучение устойчивых черт личности (экстраверсии — интроверсии, тревожности, ригидности и т.д.) необходимо, но недостаточно для целостного познания индивида как субъекта. Другим примером может служить дифференциальная психофизиология, в которой последователи Б.М. Теплова и ВД Небылицына разрабатывают, в частности, различные способы преодоления известного феномена парциальности

(' раздробленности") свойств нервной системы и так или иначе связанных с ними психических свойств (см, работы Э.А. Голубевой, И.В. Равич-Щербо, В.М. Русанова и их сотрудников). Это тоже один из путей исследований, которые очень актуальны для психологического изучения субъекта как специфической целостности.

Все более глубокому анализу такой целостности посвящены многие теоретико-экспериментальные работы, проводимые, в частности, в Институте психологии Российской Академии наук

69

на основе системного подхода, развитого в психологии Б.Ф. Ломовым и его учениками [72; 73].

Это прежде всего исследования в области профотбора, психологии операторской деятельности и т.д., выполняемые В.А. Бодровым и его коллегами и обобщенные, например, в недавно вышедшем сборнике "Системный подход в инженерной психологии и психологии труда" [18; 116] (см. также [38; 90; 951). Системное изучение профессионально важных качеств и способностей человека проводят также В.Н. Дружинин и его сотрудники [45; 46; 96]. В работах Л.Г. Дикой и ее сотрудников Ю.Я. Голикова, А .Н.Костина и др. все более последовательно реализуется анализ "оператора как системы, в которой основной процесс — не прием информации, а ее запрос, т.е. основной вектор движения информации направлен от субъекта к объекту, а не наоборот" [41; с.27].

С этих позиций ими разрабатывается принципиально новый подход к системе "человек и (создаваемая им) техника". Выделены два существенно разных, но взаимосвязанных аспекта обеспечения надежности таких систем: управление по количественным критериям в формализуемых областях [63] и по чисто качественным критериям в неформализуемых (недизъюнктивных) областях. Для сложных технических комплексов оба аспекта весьма значимы. Стало быть, нельзя умалять роль ни одного из них, отдавая предпочтение либо только автоматике, либо оператору, т.е. теперь уже, по мнению авторов, не приходится Ьешать проблему надежности с "центристских" позиций (как машиноцентрического, так и антропоцентрического подходов). Вместо них и в дополнение к существующим принципам (сравнимость возможностей человека и автоматики, их взаимодополняемость, принцип активного оператора) разработан новый подход — взаимное резервирование человека и автоматики.

По словам авторов, суть данного подхода состоит в том, что оператор резервирует технику с помощью самостоятельного принятия решения о снижении степени автоматизации от полуавтоматического режима до ручного при возникновении не устраняемых автоматикой отказов или нерасчетных ситуаций управления. В свою очередь, в технике заложены возможности резервирования действии человека путем принудительного повышения степени автоматизации от полуавтоматического режима до автоматического при возникновении у субъекта проблемностей высоких уровней, т.е. при превышении допустимого диапазона субъективной сложности деятельности. Так, говоря совсем кратко, намечается общее решение одной из важней-

70

ших проблем психологии профессиональной деятельности операторов [90].

В регуляции субъектом операторской деятельности существенную роль играют, в частности, его функциональные состояния (стресс, эмоциональная напряженность, переутомление и т.д.). По мнению Л. .Г. Дикой, в экстремальных для оператора условиях психофизиологическая саморегуляция таких состояний становится относительно самостоятельной психической деятельностью субъекта. Это означает взаимодействие двух психологических систем оператора (профессиональной деятельности и деятельности по саморегуляции состояния), которое зависит прежде всего от степени сформированности профессиональных навыков и действий, с одной стороны, и способов и умений произвольной саморегуляции состояния, с другой. Здесь многое определяется непосредственно самим субъектом, прежде всего возможностью перенести "фокус" внимания с объекта профессиональной деятельности на состояние как объект саморегуляции. В этом очень сложном процессе взаимодействия субъекта с объектом выявлены тонкие различия между его взаимосвязанными стадиями, между сознательным и бессознательным, произвольным и непроизвольным,

физиологическим и психическим и т.д.

Данное исследование операторов проводилось в тесном сотрудничестве с Институтом авиационной медицины, с Институтом медико-биологических проблем, с факультетом психологии и германским Университетом Оснабрюк. Эмоцоналъная регуляция выступила здесь как самостоятельный специфический вид активности (часто неосознаваемой) по оптимизации состояний субъекта.

Исследовались три группы испытуемых (общее количество свыше 80 человек). Каждая из групп особенно хорошо использовала один из трех видов саморегуляции: 1) волевая; 2) эмоциональная; 3) произвольная (например, в результате аутогенной тренировки и т.д.). Эмоциональная саморегуляция — это, например, поиск положительных эмоций, избегание отрицательных, срывы как снятие напряженности и т.д. Указанные виды саморегуляции изучались в условиях режима непрерывной деятельности (в течение двух или трех суток с депривацией сна).

Эксперименты показали, что у большинства испытуемых всех трех групп существует общая тенденция снижения психологических показателей в этих экстремальных условиях.

Но все же лучше всех адаптировались к режиму непрерывной деятельности те испытуемые, которые имели хорошие на-

71

выки произвольной саморегуляции. На П месте оказались операторы с волевой саморегуляцией, а последнее, Ш место заняли люди с эмоциональной саморегуляцией. Для них в целом характерна низкая адаптивность к условиям непрерывной деятельности, ненадежность и неустойчивость операторской деятельности. Появлялись тревожность и эмоциональная напряженность, в ряде случаев — стрессы, внутренние конфликты между целью, мотивами и самооценкой, стремлением к покою и отдыху. У некоторых возникали образные галлюцинации: одному казалось, что за его спиной стоит красивая женщина и отвлекает его от работы; а другому — что под рабочим столом, на котором стоит компьютер, лежит неодетая женщина, и он отказывается подойти к столу и начать работу.

В ходе всех этих исследований разрабатывалась гипотеза о том, что эмоциональная, волевая и произвольная саморегуляции выступают как соответствующие этапы развития произвольной саморегуляции человека в филогенезе и онтогенезе, а их определенное соотношение может закрепляться в виде разных типов саморегуляции. Указанная типология видов саморегуляции обобщается как типология саморегулирующихся субъектов. В частности, выделены 2 типа личностей: 1) ориентированный на действие (достижение цели); 2) ориентированный на психическое состояние (на регуляцию эмоционального состояния). Они в разной степени подвержены деструктивному влиянию негативных переживаний (по данным Ю. Куля, Л.Г. Дикой, С. А. Шапкина и др.).

Например, это обнаруживается в феномене "провала" (ошибки) в деятельности оператора: во-первых, так называемый конструктивный "провал", когда оператор непроизвольно засыпает на несколько секунд, но затем продолжает деятельность на прежнем уровне; во-вторых, так называемый деструктивный "провал", после которого продолжение деятельности оператора невозможно. Эти виды "провалов" соответствуют вышеназванным типам личности, различающимся возможностями контроля за эмоциональными переживаниями.

Ориентированные на действие перерабатывают информацию уже на неосознанном уровне, а ориентированные на регуляцию эмоционального состояния — прежде всего на осознанном уровне.

Во всех этих экстремальных условиях операторской деятельности перед человеком возникают трудные задачи и проблемы, связанные с планированием и использованием приемов саморегуляции, с изменением личностных норм по поддержанию

72

настроения и работоспособности. Осознание этих проблем способствует тому, что субъект осознанно применяет адекватные для данного состояния способы саморегуляции: самоубеждение, смена установок, мотивов, комплексы физических упражнений и т.д.

В такой период человек должен как бы отойти от себя, взглянуть на себя со стороны, понять свои затруднения, лучше использовать свои возможности и т.д. Но это особенно трудно сделать в плане эмоциональной саморегуляции деятельности, ибо такая саморегуляция протекает преимущественно неосознанно. Соотношение сознательного и бессознательного в деятельности субъекта — наиболее сложное и противоречивое. Поэтому роль человека как субъекта саморегуляции своих эмоций, стрессов, вообще чувств особенно значительна. И здесь очень отчетливо выступает взаимосвязь психического и физиологического, природного и социального.

Чувство человека — это относительно устойчивое отношение его к миру (к тому, что он испытывает и делает), выступающее в качестве непосредственного переживания Чувства характеризуют прежде всего потребности и мотивы, являясь конкретно-субъектными формами их существования. В отличие, например, от восприятий, которые отражают содержание объекта, чувства, эмоции выражают состояние субъекта и его отношение к объекту (подробнее см. [104 Т.Н. с. 140]). В психологии и психофизиологии разработано несколько разных теорий эмоций. Одна из них создана П.В. Симоновым и его сотрудниками [114; 115].

В отношении эмоций и чувств роль субъекта особенно существенна. В процессе психического развития на разных этапах своего жизненного пути субъект формируется в ходе деятельности и общения, формируя гармоничное или негармоничное единство различных, часто противоречивых мотивов и чувств. В какой степени они служат стратегии его жизни или, напротив, в какой мер^е он идет у них на поводу, - это является важнейшей характеристикой каждого человека.

Весьма показательна в данном отношении, как мы уже видели, ситуация стресса, т.е. эмоциональное состояние людей, которое закономерно возникает в экстремальных условиях. Например, эмоциональный стресс появляется в условиях угрозы, опасности, обиды и т.д. Различные его формы (импульсивная, тормозная, генерализованная) приводят к изменениям в протекании психических процессов, к эмоциональным и мотивационным сдвигам, к нарушениям поведения и речи. Стресс может

73

оказать как положительное, мобилизующее, так и отрицательное влияние на деятельность (дистресс).

В нашем Институте психологии разные виды стресса изучаются также а лаборатории посттравматических состояний (зав. Н.В. Тарабрина). Лаборатория работает в рамках совместного российско-американского проекта по изучению психологических и психофизиологических аспектов посттравматических стрессовых состояний. Этот проект выполняется в тесном сотрудничестве с psychophyisological laboratory Harvard Medical School в течение последних двух с половиной лет и в 1994 году получил трехгодичный грант от National Institute of Health (USA).

Синдром посттравматических стрессовых расстройств - post traumatic stress disorder (PTSD) является основным предметом исследования в этой лаборатории. Впервые систематически изучались стрессовые состояния у почти 80 ликвидаторов последствий Чернобыльской аварии, т.е. их эмоции, появляющиеся через несколько лет после того, как эти люди покинули аварийную зону Чернобыля. Это как бы отсроченные эмоциональные реакции, возникающие намного позже той психической травмы, которую они получили и переживали во время работы в Чернобыле. Очень важно отметить, что у всех обследуемых людей не было обнаружено признаков развития лучевой болезни или органического поражения головного мозга.

Основные симптомы PTSD объединяются в три группы: 1. Навязчивые переживания травмировавшего события (иллюзии, бред, ночные кошмары); 2. Стремление к избеганию любых событий и переживаний, ассоциирующихся с травмировавшими событиями, развитие отстраненности, отчужденности от реальной жизни; 3. Высокий и возрастающий уровень эмоционального возбуждения, проявляющийся в комплексе гипертрофированных психофизиологических реакций. Прежде всего в этих рамках изучаются психологические последствия переживания угрозы радиационного поражения участниками ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС. Особенностью основного стрес-согенного фактора радиационной опасности (РО) является его 1 невидимость".

Оценка РО базируется на восприятии объективных условий, прямых и косвенных признаков действия радиации, а также субъективной вероятности лично подвергнуться радиационному облучению, степени его воздействия и возможных последствий для здоровья и жизни, информация о которых имеется в - памяти человека на данный момент.

74

Исследование проводилось с применением отработанного американскими партнерами (на материале изучения ветеранов войны во Вьетнаме) и адаптированного к целям этой работы комплекса психологических, психодиагностических и психофизиологических методов.'

Одним из основных результатов исследования является установление того факта, что у 14 ликвидаторов из 71 (19,7%) к моменту обследования диагносцирован PTSD-синдром. 16 человек (22,53%) составили "группу риска", т.е. у них симптоматика PTSD по всем критериям представлена почти полностью. Отсутствие симптомов PTSD или наличие единичных симптомов наблюдается у 41 человека (58,5%) обследованных. Частота встречаемости PTSD среди ликвидаторов (19,7%) соответствует частоте возникновения посттравматических стрессов, обнаруживаемых у жертв других травматических ситуаций. Например, частота встречаемости военного PTSD, по данным американских специалистов, — 20-25% всех участников военных событий. Определение PTSD у ликвидаторов является социально-значимым фактом. Эти лица более чем другие склонны к разным формам дезадаптивного поведения, у них чаще возникает алкоголизм, наркомании, суициды и т.п.

Особенностью PTSD у ликвидаторов является высокий процент в картине общей симптоматики PTSX) симптомов, относящихся к одному из критериев, по которым диагносцируется PTSD, — это критерий физиологической возбудимости, а также направленность, обращенность симптомов PTSD в будущее.

Среди людей, у которых к моменту обследования не диагносцируется PTSD (но есть отдельные его симптомы) зафиксированы следующие факты. С течением времени, особенно при возникновении разного рода недомоганий или при известии о заболевании либо смерти ликвидаторов, обследуемые все чаще вспоминают Чернобыль и все происходящее в тот период. Многие негативные состояния (раздражительность, бессонница и т.д.), неприятные события в жизни (например, развод) начинают связываться с Чернобылем; Чернобыль выступает новой точкой отсчета — вся жизнь делится на то, что происходило до него, и то, что происходило и происходит после.

Знание об отсроченном характере воздействия радиации приводит к переживанию состояния постоянного напряжения, ожиданию неприятных последствий для своего здоровья. Некоторые отдельные случаи особенно иллюстративны в плане диагностики PTSD-синдрома. Среди признаков PTSD имеется симптом так называемого "флэшбэк"-эффекта: внезапное , без ви-

75

димых причин, воскрешение в памяти с полной достоверностью и полным ощущением реальности травмирующего события или его эпизодов. Ни время возникновения, ни содержание этих переживаний не контролируется сознанием переживающего их человека. Здесь главную роль играет неосознаваемый уровень активности субъекта.

У 2-х людей в настоящем и у 4-х в прошлом были "флэшбэк-эффекты". Эти обследуемые отмечали, что в определенных обстоятельствах им довелось пережить ощущение, словно они вновь вернулись в Чернобыль. Такие ощущения возникали чаще всего в ситуациях, напоминающих или как-то связанных с их деятельностью на АЭС. Например, подобное состояние у одного из обследуемых возникало периодически в те моменты, когда он готовил пищу (в Чернобыле он работал поваром в столовой, находившейся на территории станции).

В другом случае, обследуемый X, занимаясь уборкой мусора во дворе автобазы, временами внезапно чувствовал себя так, будто бы он снова на станции и засыпает радиактивный грунт в контейнер. Подобное выпадение из реальности продолжалось обычно 1-2 минуты. Были случаи, когда оживание прошлого, по-видимому, не провоцировалось никакими внешними влияниями.

Обследуемый С. рассказывал, что в 1988 г., собирая ягоды в лесу, он вдруг почувствовал, что находится в аварийной Зоне. Это ощущение было очень реалистичным, продолжалось несколько минут и напугало С, у него испортилось настроение, появилось чувство подавленности, а вечером возникли сильные головные боли. В других случаях ощущение возвращения в Зону возникало в просоночном состоянии, при работе на огороде, строительстве дачи и т.д.

Таким образом, результаты психологического обследования убедительно показали, что у части ликвидаторов к настоящему моменту развилось посттравматическое стрессовое состояние. В итоге установлено, что группа ликвидаторов с PTSD имеет более высокие показатели психологического неблагополучия по сравнению с группой ликвидаторов без PTSD (различия статистически достоверны по всем психометрическим шкалам).

Ликвидаторы из группы с PTSD намного чаще, чем лица из группы без PTSD, страдают навязчивым воспроизведением в памяти отдельных эпизодов, связанных с их работой в аварийной зоне и одновременно напоминающих об этом периоде; у них отмечается более высокий уровень переживания тревоги. Выявленная симптоматика (нарушение сна, потеря аппетита,

76

потеря сексуального влечения, раздражительность)

свидетельствует о тяжелом эмоциональном состоянии.

Группа с PTSD отличается от группы без PTSD по ряду еще других признаков. Большинство лиц из группы PTSD оценивает себя как "сильно пострадавших" от полученного ими во время выполнения дезактивационных работ радиационного облучения. Переживание этого состояния складывается: 1) на основе появившегося после Чернобыля ощущения физического и психологического дискомфорта, 2) представления о личной "измененное™" (поведения, общего тона настроения, отношения к себе и к жизни в целом и пр.). Субъективно высокая оценка РО ликвидаторами с PTSD основывается ими на том, что: 1) они работали в непосредственной близости от источника повышенной радиации; 2) они чаще, чем другие выезжали туда на работу; 3) им чаще, чем другим приходилось находиться на радиационно опасных участках больше установленного нормативного времени.

Ликвидаторы с PTSD испытывали во время пребывания в аварийной зоне более интенсивно негативные эмоции напряжения и тревоги, страха за свое здоровье, что сформировало у них установку на ожидание негативных проявлений радиационного воздействия в постсобытийный период жизни. В последующем периоде после работы на ЧАЭС ликвидаторы с PTSD: 1) чаще используют возможность обсудить свое здоровье, актуализируя тяжесть своих прошлых переживаний; 2) их больше беспокоят мысли о возможном проявлении негативных последствий радиационного воздействия, что заставляет их чаще консультироваться с врачами. Формирование такой установки характеризует возрастающую роль личностного аспекта эмоциональных переживаний.

Ликвидаторы с PTSD чаще, чем остальные наблюдали радиационный травматизм окружающих людей (следы лучевых ожогов кожи, обмороки, кровотечения, головные боли и пр.).

В целом данные исследования показывают ведущую роль субъектно-личностного уровня в возникновении и особенностях переживания травматического стресса.

Основные стрессогенные факторы были "невидимы", а, следовательно, воспринимались, оценивались и осознавались недостаточно, а ведь ликвидаторы находились в травматической ситуации в Чернобыле от месяца до двух, небольшая часть до полугода.

Перечисленные обстоятельства, а также другие, зачастую экстремальные события, которые возникали в процессе выпол-

нения ликвидационных работ в силу специфичности условий в аварийной зоне, могут быть обозначены как первичные стрсссогенные факторы. По возвращению из Чернобыля ликвидаторы стали подвергаться действию вторичных стрессогенных факторов. Особо важное место среди них занимает "информационный" фактор. Как показывают результаты исследований, большинство ликвидаторов во время работы в Чернобыле либо вообще не были осведомлены о действии радиации, либо их знания были искаженными и недостаточными (масштабы аварии в то время скрывались).

Наступившие вскоре резкие изменения в социально-политической обстановке в обществе способствовали появлению в средствах массовой информации обширного потока материалов об истинных масштабах аварии и о вредоносных последствиях радиационного облучения. Эта информация выступила в качестве основного вторичного стрессогенного фактора, который оказал и продолжает оказывать эмоциональное действие. Здесь особенно отчетливо выступает роль субъекта переживаемых эмоций.

Кроме этого можно выделить еще ряд вторичных стрессогенных факторов:

1) ухудшение здоровья, которое по механизму формирования постстрессовых состояний субъективно связывается в первую очередь с участием в дезактивационных работах;

2) переживание угрозы развития лучевой болезни и, как следствие, предполагаемое сокращение продолжительности жизни;

3) повышение тревожности в условиях производства в связи с переоценкой возможности травмирования;

4) психологические семейные проблемы, связанные с деторождением, оценкой возможностей возникновения аварийных ситуаций и значения их последствий.

Все это позволило выдвинуть предположение о том, что механизм развития PTSD при действии "невидимого" стресса радиационной опасности отличен от явно воспринимаемого, событийно наполненного стресса, который возникает, например, при участии в боевых действиях, катастрофах и т.д. Основное различие лежит в плоскости восприятия травматического переживания. Воздействие угрозы радиационного поражения базируется, во-первых, на рациональном знании о возможных неблагоприятных последствиях такого воздействия, а, во-вторых, на эмоциональных переживаниях.

78

Уровень осознания субъектом травматичное™ воздействия угрозы радиационного поражения при всей его вариативности в целом невысок. Это заставляет предполагать, что ведущая роль в восприятии и переживании основного стрессогенного фактора угрозы жизни из-за возможности радиационного поражения отводится неосознаваемому уровню психики субъекта.

Уровень осознанности воздействия повышается под влиянием вторичного, информационного фактора — по мере того, как в постсобытийныи период ликвидатор расширяет круг рационального знания о действии радиации на организм человека. Рост знания не всегда ведет к его адекватности, ибо его восприятие по-прежнему опосредствованно индивидуально-личностными особенностями: интеллектуальными и эмоциональными. Это качественное своеобразие определяет либо формирование посттравматического стресса, либо развитие механизмов совладания с последствиями травматического воздействия.

Следует еще раз подчеркнуть, что диагностирование посттравматического стресса происходит с помощью специально подобранного комплекса психологических методик. Сам же субъект, как правило, не осознает связь симптомов своего состояния с травматическим воздействием. При этом воздействие психической травмы происходит двумя основными путями: либо это постоянные навязчивые мысли и переживания о травмировавшем событии, либо старательное их избегание. И в том и в другом случае "черная дыра травмы", по образному выражению одного из американских исследователей PTSD-синдрома Р. Питмана, с неотвратимостью притягивает к себе все мысли и чувства субъекта.

Отсюда очевидна основная задача психологической коррекции: помочь осознать таким лицам причинно-следственную связь симптомов страдания с травматическим переживанием и далее помочь интегрировать сознание субъекта.

Таким образом, все полученные эмпирические данные отчетливо характеризуют разные, но взаимосвязанные уровни активности субъекта, переживающего и в различной степени преодолевающего очень сложные эмоциональные состояния. Место и роль эмоции определяется в зависимости от того, на каком уровне активности субъекта она локализуется: на уровне бессознательного, сознания и т.д. Этим обусловлено и участие эмоций в саморегуляции субъекта, в которой всегда неразрывно взаимосвязаны психическое, физиологическое, биохимическое и т.д., вообще природное и социальное.

79

Так обнаруживается особенно тесное взаимодействие, в частности, между психологией и психофизиологией [68; 108; 135].

Именно в изучении человека как субъекта психология наиболее отчетливо выступает как единая наука, в самом предмете своего исследования образующая важнейшее связующее звено между обществознанием, естествознанием и техникой (см., например, новую книгу В.Н. Дружинина [46]).

Это относится, конечно, не только к психологии труда и инженерной психологии, но и ко многим другим ветвям нашей науки, например, к психофизике, особенно если иметь в виду принципиально новую стадию ее развития — субъектную психофизику, разрабатываемую К.В. Бардиным и его сотрудниками [15]. В ней главную роль играет не доминирующий в классической и современной психофизике количественный анализ сенсорных характеристик в зависимости от внешних факторов, а уже качественное исследование обусловленности этих характеристик собственной активностью человека как субъекта сенсорных измерений. Здесь особенно важен именно психологический аспект данной проблемы, т.е. прежде всего изучение этого взаимодействия субъекта с объектом на уровне психического как непрерывного процесса, о чем уже подробно говорилось выше.

Указанный аспект наиболее детально разработан в психологии мышления. Последнее объективно выступает у субъекта не только как его деятельность (система действий, операций и т.д.), но и внутри нее как психический процесс, обеспечивающий максимально оперативный контакт человека с миром. В психологии зрительного восприятия В.А. Барабанщиков и его сотрудники [14] тоже делают особый акцент на процессуальности, динамичности чувственного познания.

Но некоторые другие психологи возражают против такого выделения проблемы процесса, полагая, что деятельность и есть психическое как процесс, что она процессуальна и потому достаточно ограничиться в данном случае лишь ее изучением. Субъекты подобных возражений под процессом понимают обычно просто протяженность (последовательность стадий, операций и т.д.) во времени. Это самая широкая, обычная, бесспорная, но и банальная характеристика процесса.

Однако в теории психического как процесса, разработанной Рубинштейном и его школой по ходу конкретизации субъектного подхода, теории личности и деятельности, сознания и поведения и т.д, этот процесс означает нечто гораздо более содержательное и специфическое: основной способ существования

80

психического, особое качество субъекта, первичность и непрерывность (недизъюнктивность) по отношению к прерывным операциям, действиям и тем более к техническим системам я математическим структурам, высший уровень пластичности (гибкости) и т.д. (подробнее см. [1, 24, 27; 79, 101-104 и др.]). К сожалению, все это обьино не обсуждается и аргументирование не критикуется при выдвижении вышеуказанных возражений против понятия психического как процесса. А стоило бы, наверное, провести диалог по данной проблеме.

Все более глубокое теоретико-экспериментальное изучение у субъектов психического как процесса, являющегося важнейшим уровнем саморегуляции человека, его деятельности, общения и т.д., особенно показательно характеризует предмет психологии, т.е. специфически психологический аспект человека, субъекта, его активности и т.д.

Тем самым уточняется и вышеотмеченное принципиальное различие в психической жизни людей и животных, вообще в субъектных и не-субъектных способах существования. Здесь уже с иной стороны придется вернуться, в частности, к сопоставлению людей (субъектов деятельности) и животных (которые в строгом смысле слова не осуществляют деятельность - Tatigkeit; для них характерна лишь специфическая активность иного рода).

Кратко рассмотрим 3 проблемы, в которых очень отчетливо обнаруживаются общее и различное между субъектными и несубъектными способами жизни. Это, во-первых, развитие дочеловеческой природы, которое со времен А. Бергсона (Н. Bergson) и до сих пор даже в психологии связывается иногда с творчеством (творческая эволюция). На мой взгляд, следовало бы все же максимально подчеркнуть, что творчество есть форма (саморазвития именно субъекта, т.е. людей, а не до-субъектных уровней природы.

Во-вторых, специфику субъекта необходимо учитывать и применительно к способам саморегуляции на разных уровнях: животные, люди и (созданная последними) техника. Имеется в виду универсальный для всех 3 уровней тип такой регуляции в виде традиционно понимаемой обратной связи как непосредственной (сигнальной, наглядно-чувственной и т.д.). Этот способ (само)управления необходим, но недостаточен для наиболее сложных типов деятельности человека (подробнее см. дальше, а также в [24-26]). Следовательно, и в данном случае требуется учитывать специфику саморегуляции субъекта, особенно четко выявляемую именно в ходе изучения психического как процесса. Наконец, в-третьих, эту специфичность желательно иметь в

81

виду и применительно к механизму принятия решения (выбору из альтернатив), обычно рассматриваемому тоже как универсальный для животных, компьютеров, людей и даже для функционирования нейронов. Опять-таки уникальность субъекта состоит здесь в том, что во многих случаях психологический механизм его мышления как процесса (принятия решения) осуществляется не путем такого выбора из альтернатив, а другим, более сложным, творческим образом (подробнее см. [24; 92 и

др]>

Так мы снова возвращаемся — уже в другом аспекте — к мышлению людей в соотношении с творчеством. На мой взгляд, как уже говорилось, любое мышление есть искание, открытие, создание субъектом существенно для него нового. Иными словами, оно всегда — творческое (хотя бы в минимальной степени), и потому нецелесообразно подразделять мышление на творческое, продуктивное и репродуктивное (последние 3 термина — лишние ([22; 24; 26]).

Против такой точки зрения возражают многие психологи. По их мнению, люди часто мыслят догматически, штампами, шаблонами, схемами. В качестве примера приводят мышление всех бюрократов, представителей жесткого командно-административного метода управления, называя его нетворческим (репродуктивным, догматическим, стереотипным и т.д.).

Мой ответ на это существенное возражение — очень простой. Во-первых, в отличие от философа, социолога и т.д., психолог может дать точную квалификацию мышления у конкретного индивида или индивидов прежде всего в результате экспериментального изучения его именно в качестве процесса, а не "на глазок". Совсем детальные образцы такого исследования представлены школой Рубинштейна. Наиболее развернутые протоколы экспериментов, в которых по определенной методике зафиксирован и проанализирован такой процесс, опубликованы МИ. Воловиковои, Б.О. Есенгазиевой, В.А. Поликарповым и мною [24; 27; 79]. Именно в этих протоколах совсем конкретно обнаруживается, что значит процесс искания и открытия нового. Но дело в том, что многие мои оппоненты относятся к числу вышеупомянутых психологов, которые не считают необходимым внутри мышления как деятельности выделить мышление как процесс.

Во-вторых, такого собственно психологического исследования догматического, бюрократического мышления мы пока не проводили, но когда его удастся провести, я уверен, что в данном процессе будет обнаружено много вышеуказанных твор-

82

ческих моментов. Причина этой уверенности состоит в следующем. Даже при более общем, еще не чисто психологическом подходе к изучению догматизма легко убедиться, что последний тоже является достаточно творческим способом жизни, но в данном случае мышление догматика имеет другую направленность — предельно прагматическую (сохранить свою бюрократическую систему и прежде всего себя в ней).

Жизнь показывает, что догматизм — это не слепое подчинение субъекта определенным догмам, шаблонам, идеологии и т.д. и потому не превращение его в объект такой идеологии, а скорее нередко весьма умелое подчинение последней узкокорпоративным интересам субъекта.

Например, с позиций целостного учения К. Маркса Октябрьскую революцию 1917 г. невозможно оправдать, но именно это учение было использовано "догматиками' — марксистами для такого оправдания. Официальная, казалось бы, предельно догматизированная идеология в бывшем СССР применяла и развивала только те идеи, которые были ей полезны. При этом проявлялось много изобретательности, хотя и циничной. Следовательно, мышление догматика, бюрократа и т.д. может быть весьма качественным, но здесь, конечно, нужен более конкретный и более "психологичный" анализ, учитывающий специфику предмета общей, социальной и исторической психологии (см. [24, с.63-68]).

Догматизм имеет и более общие особенности, одинаково свойственные как тоталитарным, так и демократическим странам (например, догматизация некоторых чисто научных теорий в среде ученых). Все это существенно разные способы использования и развития культурного наследия.

Проблема культуры — особая и одна из важнейших (см., в частности, [59]). Она требует специального рассмотрения, при котором, впрочем, надо учитывать, что понятия культуры и социальности во многом близки и даже тождественны. Но тогда тем более ясно, что человек — это не только объект, но и субъект культуры.

Сейчас, когда во многих странах и особенно в России осуществляются и переживаются радикальные общественно-экономические и психологические изменения, указанная проблема становится все более насущной. Ей посвящены многие исследования, проводимые, в частности, в Институте психологии РАН. Кратко остановимся лишь на некоторых из них.

83