Западная философия от истоков до наших дней. Том 4. От романтизма до наших дней

используют экспликативные обобщения, полученные индуктивным путем из некоторого набора случаев, ценность полученных обобщений зависит от определенного контекста, неуниверсального и прагматического по характеру.

3.2. Анализ и защита либеральной мысли прагматической ориентации

Уайт попытался выделить процесс формирования и развития основных понятий Ч. Бёрда, Дж. Дьюи, О. У. Холмса, Дж. Г. Робинсона, Т. Веблена и подвергнуть их критическому анализу. Обнаружив множество критической литературы, направленной против либеральной традиции (например, Р. Нибура и У. Липпмана), Уайт решил написать книгу в поддержку либерализма. Вместе с тем, полагал он, не следует идти по пути обскурантизма и консерватизма, всегда лишь компрометировавших светские формы либерализма в области философии, политики и этики. Я не сочувствую Нибуру, писал Уайт в книге «Бунт против формализма», и его использованию гегельянского метода объяснения противоречий, и мне жаль, что Липпман вновь говорит об антикварной теории сущностей и естественно-правовой доктрине вместо того, чтобы решать неотложные проблемы нашего времени.

3.3. Бегство от формализма и погружение в конкретную историю

Наиболее эффективные результаты, по мнению Уайта, были получены в рамках философской традиции, которую представляют Веблен, Бёрд, Холмс, Робинсон и Дьюи. Прагматизм, инструментализм, экономический детерминизм и юридический реализм объединяет неприятие крайностей формализма и постоянный контакт с реальностью, с тем, что живет и развивается.

719

Двадцатый век стал веком истории, эволюционистской биологии, психологии, экономики, юриспруденции и социологии. Неудивительно, что в век Гегеля, Конта, Дарвина, Спенсера, Маркса и Кроче американские интеллектуалы объединились против формализма. Абстрактной логике, математике, дедукции и механике недоступен

стремительный ритм течения жизни. Философ Джон Дьюи (1859— 1952), юрист и судья Оливер Уэнделл Холмс (1841—1945), социолог Торнстейн Веблен (1857—1929), разделавшись с остатками логического формализма, заявили, что жизнь науки, экономики и права обязана своим рождением не логике, а опыту и социальной чувствительности.

Джеймс Гарвей Робинсон сфокусировал внимание на общенаучном характере исторического исследования в тех случаях, когда не стоит задача утешать или развлекать читателя. Истинная цель историографии состоит в том, чтобы освободиться от морализма и эстетизма Историю следует наконец понять как общий рассказ о судьбе самых разнообразных человеческих начинаний.

Чарльз Бёрд, в свою очередь, показал, что официальные события неотделимы от множества других реальных событий и действий не столько правительства, сколько рядовых граждан. Робинсон и Бёрд пришли практически к тем же выводам, что и Дьюи. Это говорит об устойчивости прагматистского климата в американской культуре, главное в котором — обаяние истории. Корифей социологической юриспруденции и историк права Холмс, социолог и экономист Веблен, политолог Бёрд, Робинсон и Дьюи, определявший свою философию то как «эволюционистский натурализм», то как «культурный натурализм», — все они, по мысли Уайта, обращены к жизни, опыту, процессу роста, функциональности и контексту. Решительная атака на абстрактный формализм подкреплялась у них внимательным анализом эволюции экономических и социальных фактов. Благодаря их усилиям был развенчан взгляд на конституцию с формально юридической точки зрения. Трудно не согласиться со ставшей афоризмом мыслью Холмса: «Жизненность права следует искать не в логике, а в опыте».

3.4. Теоретическое основание критики формализма

Социальные конфликты способствовали усилению критики формализма. Так, например, Веблен обратил внимание на структуру потребления, отметив, что крупные состония есть не что иное, как балласт для экономического прогресса. Дьюи (за ним Бёрд и Робинсон) проанализировал деликатные отношения между наукой и моралью и попытался освободить их от теологических предрассудков.

720

Восстание против формализма, по мнению Уайта, объединило несколько доктрин, указавших на необходимость подлинно моральной философии. Вот некоторые из доктрин:

1. Инструментализм. Идеи, полагал Дьюи, суть проекты действий, а не отражение реальности. Любая форма дуализма обречена. Лучший способ решения проблем — разумный. Философию следует освободить от метафизики, чтобы сделать ее конструктивной.

2.Институционализм Веблена. В нем сошлись связующие нити между экономическими институтами и другими аспектами жизни.

3.Юридический реализм Холмса отверг концепцию права как собрания абстрактных законов. Право эволюционирует и потому нуждается в соответствующей интерпретации. Его материал, по большей мере, — судебные факты.

4.Вклад Бёрда, по оценке Уайта, состоит в изучении тех экономических сил, которые определяют социальное ускорение и унифицируют цивилизационный процесс.

5.«Новая история» Робинсона — это прагматистский взгляд на историю как инструмент, объясняющий настоящее и помогающий контролировать будущее.

4. НЕЛСОН ГУДМЕН: ПАРАДОКСЫ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ, ПЛЮРАЛИЗМ И КОГНИТИВНЫЙ ХАРАКТЕР ИСКУССТВА

4.1. Жизнь и сочинения

Нелсон Гудмен родился в Соммервилле (Массачусетс) в 1906 г. Закончив Гарвардский университет, он преподавал в различных университетах. С 1967 г. он профессор Гарварда (в настоящее время — почетный профессор). «Всю жизнь, — писал он, — я прожил между философией и искусством, и лишь теперь написал бы что-нибудь, объединив эти две сферы. Я все более убеждаюсь в том, что озарение в науке сродни вдохновению в искусстве».

«Структура видимости» (1951), хотя и вписана в традицию эмпиризма, чужда позиции Карнапа и других позитивистов. «Факты, вымысел и прогноз» (1954) — другую работу Гудмена — X. Патнэм назвал самой парадоксальной в современной классике. Общую теорию символов мы находим в книге «Языки искусства» (1968). В ней Гудмен развенчивает «деспотическую дихотомию» когнитивного и эмоционального и доказывает корневое тождество эстетического и научного опыта. В сочинениях «Проблемы и проекты» (1972) и «Пути создания мира» (1978) Гудмен полемизирует с интуитивистами: структура мира, полагает он, зависит от того, как мы его трактуем и что из него делаем.

721

4.2. Онтологический релятивизм и методологический номинализм

Понятия онтологического релятивизма и методологического номинализма мы находим в работе Гудмена «-Структура видимости». Напомним, что Карнап в «Логической конструкции мира» говорил о приоритете эпистемологии над элементарным жизненным опытом. Онтологический релятивизм оспаривает эту позицию. Конструктивистские системы, пишет Гудмен, могут быть основаны на самых различных предпосылках. Важно понять, что нет экстралогических данных, подобных нерушимой скале, опираясь на которую можно создать надежную реконструкцию логико-философского знания. Нет «данных», которые бы так или иначе не были истолкованы через призму комплекса привычек и предрассудков. Поскольку основание недосягаемо, то вполне объяснима и множественность систем реконструкции знания. Физикалистские, как и феноменологические, системы одинаково правомерны. Релятивист и антифундаменталист Гудмен высказывается в пользу концепции номинализма. «Номиналист описывает мир как состоящий из индивидуального, таких единиц, что любые две из них, распавшись, никогда не соединятся вновь».

4.3. Парадоксы подтверждения

Анализ типов связей привел Гудмена к мысли, что так называемые естественные законы суть те, которые в состоянии вывести следствие на основе посылок и описания соответствующих условий. И все же есть закон, принимаемый как истинный до того, как будут проанализированы и определены все подпадающие под него случаи. Каким образом это возможно? Как перейти от известного к неизвестному, от прошлого к будущему? Другими словами, где гарантии, позволяющие проецировать известное на неизвестное, более широкое, выходящее за рамки проверенного?

Гудмен, кроме того, отмечает, что дефиниции, подтверждающие гипотезу посредством наблюдаемых случаев (предложенные, например, Карнапом и Гемпелем), приводят к парадоксальным выводам. Вот как Гудмен аргументирует свою мысль. Предположим, что все изумруды, взятые на момент Т, зеленого цвета. Все наблюдения, доступные нам, подтверждают эту гипотезу. Однако введем предикат

722

«сине-зеленый» и определим его следующим образом: все, что исследовано на момент Т, является зеленым, а все не исследованное — синим. Таким образом, у нас есть две законные и одинаково проектируемые гипотезы на момент Т, однако они несовместимы

между собой. Факт, что все изумруды, проверенные до момента Т, оказались зелеными, конечно, подтверждает вполне приемлемую гипотезу, что «все изумруды — зеленые». Но и гипотеза, согласно которой «все прочие изумруды, проверенные после момента Т, синие», также подтверждается. Так утверждения наблюдения равным образом подтверждают обе гипотезы, ведущие к прогнозам, пока непроверенным.

4.4. Предикаты проектируемы настолько, насколько защищены

Итак — цель «парадокса Гудмена» состоит в том, чтобы показать несостоятельность наиболее привычных дефиниций подтверждения. Так почему же в научной практике чаще доверяют гипотезам типа «все изумруды зеленые», а не гипотезам типа «все изумруды сине-зеленые»? Такого рода проблемы разрешимы путем скрупулезного анализа «документации, относящейся к проекциям двух предикатов прошлого». В результате мы увидим, что предикат «зеленый» — ветеран по сравнению с предикатом «сине-зеленый»: за первым видны хорошо укрепленные тылы, за ним — предыдущие успехи проделанных проекций. Мы, следовательно, проектируем предикат, который лучше укреплен другими предикатами, когда пропозиции наблюдения подтверждают этот успех.

Ясно, что понятие «укрепление» исключительно прагматично. Его корни — в наших лингвистических практиках. Демаркационная линия между ценными и бесполезными прогнозами, таким образом, проходит с опорой на то, как мир был описан и предсказан.

4.5. Плюралистические версии мира

Нередко философы, пишет Гудмен, смешивают характеристики дискурса с характеристиками предмета дискурса. Так каков же способ бытия мира и каков способ корректного описания мира? «Для меня, — отвечает Гудмен, — есть множество способов бытия мира, и всякое истинное описание схватывает один из них». Понятно, что это антиредукционистская и плюралистическая концепция. Эта позиция противостоит не

науке, а материализму и физикализму, сводящему все к физике и отвергающему все несводимое как лишенное смысла Плюралист есть тот, кто предпочитает концентрироваться на версиях, а не на мирах. Гудмен, в отличие от Куайна, не преклоняется перед физикой. «Мир разнообразен, его можно по-разному описывать, видеть, раскрашивать» {«Языки искусства»).

723

Чистый факт и незаинтересованный глаз — просто мифы. Эту истину высказывали, каждый по-своему, Кант, Кассирер, Гомбрич и Брунер. Когда глаз за работой, пишет Гудмен, он — в плену своего прошлого, старых и новых зависимостей, приходящих из мозга, сердца и ушей. Не только способ, но и сам объект видения регулируется нуждами и предпочтениями. Глаз отбирает, отталкивает, организует, ассоциирует, классифицирует, анализирует и конструирует. Он не столько отражает, сколько собирает и разрабатывает, ничего не видит «раздетым», без каких-либо атрибутов. Так называемый «невинный глаз» слеп, а «девственный ум» бесплоден и пуст. Нейтральный глаз и оснащенный глаз не могут быть ненагруженными, но различным образом. Так называемые «факты» всегда сформированы той или иной версией мира.

На вопрос, каков мир, нельзя ответить, абстрагируясь от версии мира. Наш горизонт состоит из способов описания всего того, что подлежит описанию. Наш универсум состоит именно из них, полагает Гудмен. «Сделать сегодня означает переделать». Версии мира состоят из научных теорий, живописных изображений, романов и т.п. Важна их корректность, соответствие стандарту и проверенным категориям.

4.6. Познавательный характер эстетического опыта

Какова же судьба разных версий мира? Искусство, полагает Гудмен, требует не менее серьзного отношения, чем науки. Оно расширяет и обогащает познание творческой энергией, делая его способным к прогрессу в широком смысле слова. Но ведь изображение несуществующих персонажей, скажет кто-то, ничего не говорит нам о мире. Однако, пишет Гудмен в книге «Пути создания мира», художественный вымысел играет доминирующую роль в нашем умении создавать миры среди тех, которые мы уже унаследовали от ученых, биографов, историков, драматургов и художников.

«Дон Кихот, к примеру, если его взять буквально литературно, не приложим ни к кому конкретно. Но в переносном смысле сопоставим, среди прочих, например, со мной, в момент, когда я воюю с ветряными мельниц современной лингвистики», — пишет Гудмен. Так, говоря о возможном, мы часто имеем в виду вполне реальные вещи. Поэтому назвать кого-то Дон Кихотом или Дон Жуаном все же лучше, чем параноиком или шизофреником. Литературный, живописный, театральный вымыслы суть метафорические референты реальных вещей. Сервантес, Босх, Гойя не более, но и не менее, чем Босуэлл, Ньютон и Дарвин наследуют, повторяют и переделывают реальные миры — именно

поэтому последние узнаваемы. «Даже полотна абстракционистов спустя какое-то время приводят глаз к определенной геометрической регулярности, круговым формам, арабескам, черно-белым контрастам, цветовым консонансам и диссонансам».

724

Сказанное означает, что «деспотическая дихотомия» научно постигаемого и художественно эмоционального безосновательна. Неверно определять эстетическое терминами «наслаждения», ибо неясно, почему удовольствие от удачного математического доказательства меньше, чем от созерцания картины или звучания поэзии. В эстетическом опыте понятия «удовольствие» и подобные ему не решают проблемы: нередко художник и не подозревает о наслаждении ученого, достигшего наконец цели в результате долгого и мучительного поиска. Более того, у нас нет никаких оснований говорить о различной природе научного и эстетического опыта. Ведь очевидно, что бескорыстное исследование включает и то, и другое. «Любая попытка изобразить эстетический опыт как эмоциональную оргию абсурдна», — заключает Гудмен. Эстетический опыт, как и научный, когнитивен.

5. ЧАРЛЬЗ МОРРИС И ОСНОВАНИЯ СЕМИОТИКИ

5.1. Жизнь и сочинения

Чарльз Моррис (1901—1979) свою карьеру начал как инженер, затем через биологию и психологию пришел к философии. Докторскую диссертацию он защитил в Чикагском университет в 1925 г. Затем преподавал в Чикаго, Гарварде и Техасе. В 1935 г. он посетил Германию, Австрию, Чехословакию, Россию и Францию. Морриса связывали дружеские отношения с Карнапом, Франком и Нейратом. Вместе они вынашивали план создания международной энциклопедии объединенной науки. Чарльз Моррис побывал в Китае, Индии и Японии в 1948—1949 гг.

«Шесть теорий разума» Моррис написал в 1932 г. Главы книги посвящены различным теориям разума: разум как субстанция (Платон, Аристотель, Декарт и др.), как процесс (Гегель, Брэдли, Джентиле), как отношение (Юм, Мах, Рассел), как интенциональный акт (Брентано, Мур, Мейнонг, Гуссерль, Уайтхед), как прагматическая функция (Шопенгауэр, Ницше, Вайхингер, Пирс, Джемс, Дьюи, Мид).

725

Попыткой связать и примирить неопозитивизм с американским прагматизмом отмечен сборник статей «Логический позитивизм, прагматизм и научный эмпиризм» (1937). Книга, принесшая Моррису известность, — «Основы теории знаков», — написана в 1938 г. Семиотику он проанализировал в трех измерениях: синтаксисе, семантике и прагматике.

Знакам посвящена и другая, ставшая классической, работа — «Знаки, язык и поведение»

(1946).

Параллельно семиотическим исследованиям Моррис занимался изучением структуры ценностей. Им написаны работы «Пути жизни» (1942), «Открытое Я» (1948), «Разнообразие человеческих ценностей» (1958), «Обозначение и смысл. Изучение отношений знаков и ценностей» (1964).

5.2. Синтаксис, семантика и прагматика как три измерения семиотики

«Никому не нужны знаки так, как они нужны людям», — писал Моррис в «Основах теории знаков». Вся человеческая цивилизация основана на знаковых системах, и ничего нельзя сказать о разуме без ссылки на знаковые функции. Знаки, следовательно, существенно влияют на формирование человека, создающего цивилизацию. Центральное положение знаков в мире культуры очевидно, и неудивительно, что ими занимаются лингвисты, логики, философы, психологи, биологи, антропологи, психопатологи, социологи, эстетики. Все же чувствуется недостаток теоретической базы, которая бы позволила обобщить результаты, полученные в различных дисциплинах. Эту проблему попытался решить Моррис с помощью семиотики как общей науки о знаках.

Семиотика как независимая наука, давая общее основание всем дисциплинам, занимающимся знаками, способствует унификации научного знания. Моррис называет этот процесс семиозисом. Речь идет о трех факторах: то, что функционирует как знак; то, к чему знак относится; эффект, произведенный на интерпретатора, благодаря чему вещь становится знаком для интерпретатора. Эти три компонента семиозиса можно назвать: 1) знаковым проводником, 2) десигнатом и 3) интерпретатором. Интерпретатор выступает четвертым фактором. Например, если S есть знаковый проводник, D — десигнат, I — толкуемое интерпретатором, тогда знак можно охарактеризовать следующим образом: S есть для I знак D в той мере, в какой /осознает D благодаря присутствию S. В семиозисе есть некто, кто понимает другого опосредованным образом. Значит, семиозис — это осознание-посредством-чего-то. Посредник есть знаковый проводник, осознание есть интерпретация, действующее лицо — интерпретатор, предмет осознания — десигнат.

726

Триадичное отношение знакового проводника, десигната и интерпретатора открывает изучение трех важнейших диадичных отношений одних знаков с другими, знаков с соответствующими объектами, знаков с интерпретатором. Три семиотических измерения состоят из синтаксиса, семантики и прагматики. Синтаксис изучает отношения знаков между собой. Это лучше всего разработанная ветвь семиотики, ее изучение начато еще древними греками, продолжено Лейбницем, Булем, Фреге, Пеано, Пирсом, Расселом, Уайтхедом, Карнапом.

Семантика трактует отношения знаков с их десигнатами как объектами, ими обозначаемыми. В вопросе об «истинности» всегда возникает проблема взаимоотношений знаков с вещами. Нужно уточнить, что десигнат знака — это предмет, который знак может обозначить, т.е. предметы или ситуации, которые в соответствии с семантическим правилом могут быть связаны со знаковым проводником семантическим отношением денотации.

Третье измерение — это прагматика. Здесь важны результаты исследований Пирса, Джемса, Дьюи и Мида. Прагматика изучает отношения знаков с интерпретатором. Поскольку знаки толкуют живые существа, то речь идет о биотических аспектах семиозиса, т.е. всех психологических, биологических и социологических феноменах, которые имеют отношение к функционированию знаков. Это интересовало еще древних риторов. Моррис дает следующую формулировку семиотического процесса: «Толкователь знака есть организм, толкуемое — одежды органического существа, которые с помощью знаковых проводников играют роль отсутствующих предметов в проблематической ситуации, как если бы последние присутствовали. Благодаря семиозису «организм осознает интересующие его свойства отсутствующих предметов и ненаблюдаемые свойства присутствующих объектов. В этом состоит инструментальная важность идей. Язык в полноте семиотического смысла термина, заключает Моррис, есть не что иное, как интерсубъективная коллекция знаковых проводников, применение которых детерминировано синтаксическими, семантическими и прагматическими правилами.

5.3. Шестнадцать типов дискурса

Понятие «знак» Моррис определяет в терминах поведения («Знаки, язык и поведение»). Например, выученная собака, услышав звонок, бежит к миске с едой. Узнав от когонибудь о том, что движение на одной улице перекрыто, водитель меняет направление. В первом случае звонок — знак пищи, во втором слова — знак прерванного дорожного движения. Моррис дает следующее определение знака: «Если некоторое А направляет поведение к определенной цели способом, похожим на то, как это делает некоторое В, как если бы В было наблюдаемым, тогда А есть знак». Определив, что такое знак, Моррис проводит различение между лингвистическими знаками на основе разных способов обозначения.

727

Он дает пять типов знаков: 1). Знаки-идентификаторы (т.е. те, которые отвечают на вопрос «где?»; 2). Десигнаторы (знаки, ставящие толкователя перед вопросом «что такое?»; 3). Оценочные (связанные с предпочтением, отвечающие на вопрос «почему?»);

4). Прескриптивные (знаки, отвечающие на вопрос «как?»); 5). Формирующие, или знаки систематизации (направляющие поведение интерпретатора в отношении других знаков).

Идентификаторы локализуют в пространстве и во времени уже обозначенные объекты, поэтому пять указанных типов можно свести к четырем последним. Вместе с тем, знаки различимы не только по способу обозначения. За основание можно взять и способ использования. Таких способов как минимум четыре: информативный, ценностный, стимулирующий и систематизирующий. В общем виде можно утверждать, что определенное использование относится к определенному способу. Например, мы используем десигнаторы для информации, прескрипторы нужны как стимулы и т.п. Все же неверно было бы думать, что способы — то же самое, что использование. В самом деле, несложно проинформировать через оценку: «Петр — хороший». В этом суждении мы даем информацию о характере человека, его поведении в данных обстоятельствах.

Чтобы пояснить разницу между типами знаков и их использованием, Моррис приводит пример: двигатель, работающий на бензине, отличается от паровой машины не только конструкцией, но и способом функционирования. У каждого двигателя есть обычные функции, которые можно назвать основными. Однако в особых обстоятельствах один из них может выполнить функцию другого. Так, комбинируя способы обозначения и использования знаков, Моррис дает классификацию различных типов дискурса. Его шестнадцать типов дискурса характеризуют семиотику как общую науку о языке. Семиотические дистинкции не носят метафизического характера: они оперативны в том смысле, что без претензий на окончательность создают некое пространство порядка в мире бесчисленных дискурсивных форм.

5.4. Наиболее значимые дискурсивные формы

Научный дискурс нацелен на получение истинной информации. Мифический дискурс дает оценки определенных действий. Политический дискурс предписывает соответствующие типу общества действия. Моральный дискурс оценивает действия с точки зрения предпочтения. Религиозный дискурс фиксирует модель поведения,

728

доминирующую в общей личностной ориентации, на основании чего оценивается поведение конкретных людей. Оценки становятся дефинитивными принципами, а способ обозначения — прескрип-тивным. Поскольку преследуется цель достижения персональности определенного типа, то речь идет не только об оценке, но и о стимуле.