
ФПНиТ / дополнительная литература / lencotv
.docХанс Ленк
Ответственность в технике,
за технику, с помощью техники
Никогда еще прежде в истории на человека не возлагалась столь большая ответственность, как сегодня, ибо еще никогда он не обладал столь большой — многократно возросшей благодаря технике — властью над другими людьми, а также над другими природными существами и видами, над своей окружающей средой и даже над всем живым на Земле. Сегодня человек в региональном или даже в глобальном масштабе может уничтожить свой собственный вид и все высшие формы жизни или, по меньшей мере, причинить им огромный ущерб.
Однако ущерб может нанести не только сила оружия, но и развитие с благими намерениями, в интересах человечества или отдельных групп, в кумулятивном и синэргетическом взаимодействии многих действующих лиц. Кто в таком случае несет ответственность? Ведь не один же только отдельный человек — например, при синэргетическом эффекте, только во взаимодействии многих факторов, перехлестывается порог безопасности. (Примером могут служить кислотные дожди, которые, впрочем, еще в 1872 году описал Давид Смит в числе прочих «негативных воздействий»!) Являются ли, таким образом, все ответственными? Ведь тоже нет. Это приводило бы к такому распределению ответственности, которое не влекло бы за собой никаких последствий. Когда все ответственны за все, когда «каждый отдельный человек ответствен за целый мир», как писал И. Вайценбаум в книге «О силе компьютера и бессилии разума», тогда уже, действительно, никто ни за что не ответствен. Ответственность не может быть всеохватывающей. Но должна ли она всегда взваливаться исключительно на плечи отдельных людей? Не нуждаемся ли мы в эпоху сложных системных взаимосвязей — в особенности, ввиду уже упомянутых синэрге-
Ленк Ханс (р. 1935) — доктор философии, профессор Карлсруэско-го университета Вице-президент Европейской Академии Наук и философии права. Труды по философии и теории науки, логике, социологии, философии техники и спорта, социальной философии.
372
тических и кумулятивных эффектов — в ответственности, выходящей за рамки чисто индивидуальной ответственности, за непосредственно нанесенный ущерб и в соответствующей ответственности в рамках групповой этики?
Прежде чем мы подойдем к теме «ответственность», следует разъяснить само понятие «ответственность». Что значит ответственность? Нести ответственность означает: быть готовым или быть обязанным давать ответ — отвечать кому-нибудь за что-нибудь. Мы ответственны не только за что-то (поступок, задачу, управление и т.д.), но и по отношению к кому-то или перед некоторой инстанцией. Религиозный человек, который верит в Бога, сознает себя ответственным перед ним.
В двух интересных статьях об ответственности в организациях и в инженерном деле американский философ Джон Лэдд обсуждает четыре понятия ответственности, которые получили известность прежде всего благодаря исследованиям Харта по философии права. Харт отличает причинную ответственность за действия (причем, включая негативную причину, например, возникновение аварии из-за бездействия) от ответственности в силу обязанности (если вольно перевести смысл выражения liability - responsibility), согласно которой кто-то ответствен за нежелательное или наносящее ущерб положение дел в том смысле, что он должен предоставить или выплатить компенсацию, либо должен быть подвергнут штрафу, или санкциям со стороны какого-нибудь органа социального контроля. Далее обсуждается вопрос об ответственности за выполнение задачи и ролевой ответственности, которая неразрывно связана с ролью, обусловленной той или иной профессиональной деятельностью. Наконец, у Харта приводится ответственность за способность выполнять задачу или роль, способность, которая скорее относится к правовому контексту при решении вопроса, в состоянии ли некто понимать, планировать, осуществлять, оценивать события и обладает ли он соответствующими познавательными управленческими качествами, а также требуемой квалификацией. Лэдд упрекает Харта в том, что он не приводит также и пятый вариант, а именно, подотчетную ответственность перед тем или иным лицом за нечто, названное Лэддом непонятным и неудачным термином «организационная ответственность».
Как бы там ни было, во всяком случае, важно, что все эти специфические виды ответственности ограничены
373
и строго определены, и лишь в известной мере относятся к тем или иным лицам. Он пишет, что эти виды ответственности в обществе часто «используются в качестве средства избежать ответственности в более полном моральном смысле»i. В то время как эти специфические формы ответственности (как, скажем, ответственность в силу обязанности) относятся коллективно также к союзам или группам, при моральной ответственности этого не происходит. Она индивидуальна; к тому же она неограниченна и не поставлена в строгие рамки, ее нельзя снять с себя, она не управляется одними лишь внешними нормами и правилами, но зависит от ситуации. Хотя, согласно Лэдду, моральная ответственность может относиться также и к индивидам в группах, все же ее коллективно не несет сама группа таким образом, что индивиду не положено никакой ответственности или что он несет только небольшую часть таковой: моральная ответственность «не является чем-то таким, что может быть распределено между индивидами или что распространяется исключительно на одного из индивидов по сравнению с некоторым другим. Совершенно логично утверждение, что несколько индивидов могут нести одну и ту же ответственность также и сообща. Когда они это делают, мы можем говорить о коллективной ответственности или групповой ответственности»ii, ни на йоту не убавляя соответствующую индивидуальную ответственность. Я без колебаний назвал бы ее коллективной ответственностью отдельных лиц в группах или совместной ответственностью. Таким образом, моральная ответственность является индивидуальной, она не может осмысленно приписываться объединениям или формальным организациям, она всегда относится к лицам, является «впередсмотрящим» по отношению к чему-то такому, что определенные лица должны делать или чему они должны воспрепятствовать. Она «не обособлена»; ответственность не допускает уклонения от нее ссылкой на ее разделение на многие лица, например, в соответствии с девизом: «Раздели ответственность и ты будешь оправдан!» Она, так сказать, не может быть снята оправданием, от нее нельзя отречься, ее нельзя поделить, нельзя отклонить. Лэдд удивляется, что Харт в своей попытке различить типы ответственности не останавливается на этой всеобъемлющей моральной ответственности. (В действительности же у Харта речь идет о специфической актуальной в правовом
374
отношении, проблеме приписывания ответственности, а не о вопросах общеэтической ответственности.) Дифференциация принципиально отличных типов ответственности, несомненно, полезна — непосредственно также и при рассмотрении различных видов ответственности и возможных конфликтов, связанных с ответственностью в области техники. Однако, без сомнения, необходимо добавить всеохватывающую моральную ответственность. Перед какой же инстанцией в общеморальном отношении должен отвечать человек?
В этике обычно указывают на совесть, перед которой человек держит ответ. «Совесть действительно является последней и решающей инстанцией для ответственности», как недавно высказался Ханс Закссе, и поэтому он отклоняет всякую «коллективную ответственность» как слишком «расплывчатое понятие». «Однако частный характер совести,— как признается сам Закссе,— затрудняет интерсубъективное обращение с ней».
Действительно ли совесть является последней инстанцией? Не служит ли она индивидуальной основой для общественной и коллективной ответственности? И если у кого-то молчит совесть, то, может быть, ему или потерпевшим от его действия (при известных обстоятельствах, безумного действия) просто не повезло? Не является ли совесть скорее неким медиумом, неким голосом, оценивающим, измеряющим ответственность в качестве критерия таковой? Не предполагает ли это уже некий масштаб, некий стандарт, некую инстанцию?
Или же этой инстанцией является морально-практический разум, который поздний Кант любопытным образом отождествляет с Богом ( «Бог есть морально-практический разум»)? Не является ли и практический разум опять же только медиумом и органом, так сказать центром установления, а не содержательной инстанцией?
Во всяком случае, мы держим ответ перед разумом, но не разуму, как реальному лицу. К тому же разум не является ни органом, ни самой малой «обвиняющей частицей» в мозге, но в кантовском смысле в полной мере самой регулятивной идеей, порождения идей. Так как мы уже обладаем такими идеями, мы смогли бы также выйти за рамки скорее формальной идеи морального разума в качестве инстанции и привлечь в качестве возможных инстанций более сильные содержательные идеи, скажем, самоуважение, идею человечества или идею об-
375
щества. Ответственны ли мы перед человечеством, или обществом, или законом? В определенном смысле вполне,— но все они — тоже абстрактные понятия, а не живые личные инстанции, не партнеры, которые могли бы прямо привлечь меня к ответственности или к отчету. Ответственность перед некоторым абстрактом остается метафорой, и все же она может быть весьма действенной. По сути дела, ответственность в таком случае является моральной конструкцией, партнер в общем является неким конструктом, который содержит приписанную ему, так сказать, функцию контроля над Я. Социальный контроль или контроль в соответствии с законом конкретизирует ответственность, но является уже производным по отношению к непосредственной личной, а также к более общей этической ответственности. Последняя, в общем, все так же ссылается на некую идею в качестве инстанции. Сама она не становится конкретной, не может быть сведена даже к сопровождающему или высказывающемуся голосу фактической совести. Этическая ответственность есть нечто большее, чем голос эмпирической совести. Опять мы оказываемся отброшенными к идее моральности Иммануила Канта, к необъяснимому, согласно ему, факту морального разума.
Несомненно, эта идея тесно связана с идеей человеческого достоинства. Человеку, человеческому достоинству присуще брать на себя ответственность, поскольку человек является действующим и относительно свободным в своей способности оказывать воздействие существом. Свобода действия и ответственность обусловливают друг друга. К идее человеческого достоинства относится уважение к ближнему и к собственной личности, а также идея существования и достойное человека продолжение существования, возможно, даже дальнейшего развития человечества. Кроме того, полагаю, к человеческому достоинству относится и то, что мы, будучи разумными, т. е. выделяющимися в природе своей способностью частично познавать, расшифровывать ее взаимосвязи и управлять ими, можем и должны брать на себя совместную ответственность и за других существ и даже за природные системы.
Эта ответственность возрастает вместе с нашей растущей способностью понимать и вмешиваться и особенно с увеличением нашей разрушительной мощи. Как разумные существа, мы можем и должны одновременно думать о других существах — чувствовать себя ответственными,
например, за их существование. Мы могли бы даже в какой-то мере отказаться от видового шовинизма нашей морали, признавая за животными и природными существами определенного рода моральное квази-право, нисколько не умаляя нашего особого достоинства и нашей отличительной черты, заключающейся в способности нести моральные обязанности. Правда, в таком случае мы должны будем отказаться от требуемой Кантом симметрии приобщенных к морали предметов, которая состояла в том, чтобы придавать моральное право только существу, которое берет на себя также и обязательства. От этого остатка антропоцентризма мы должны отказаться.
Почему мы оберегаем животных от мучений, исходя из фундаментальных принципов, на основе морального ква-зи-права, а не только из принципа воспитательного воздействия на людей? Человек есть существо, способное нести ответственность. Только в качестве такового он является зрелой моральной личностью.
Человек есть ответственное существо. Ученые, представители технических наук, инженер-практик также являются людьми, также и они суть носители ответственности. Этот вывод кажется очень простым, но, как это уже было пояснено, не столь простыми являются обстоятельства, лежащие в его основе.
Традиционно техника и наука считаются морально нейтральными. Их результаты всегда могут быть применены как во благо, так и во зло, и часто люди иногда не могли и не могут определить, что хорошо и что плохо или неэтично. С давних пор ученого и инженера считают не ответственными, прощаемыми, ни в чем не виновными. Кажется, что они не ответственны за свои открытия, разработки и их применение.
Впрочем, Альберт Эйнштейн не придерживался этого мнения. Он писал в 30-е годы своему другу физику Максу фон Лауэ: «Я не разделяю твоей точки зрения, что человек науки в политических, т. е. в человеческих, делах в широком смысле должен хранить молчание. Как раз в условиях Германии ты видишь, куда ведет такое самоограничение. Это значит предоставить управление слепым и безответственным. Не содержится ли в этом недостаток чувства ответственности? Где были бы мы сейчас, если бы таким образом мыслили и поступали такие люди, как Джордано Бруно, Спиноза, Вольтер, Гумбольдт?»
377
Итак, чем является, в чем состоит ответственность техника и ученого-прикладника в нынешней ситуации?
Обсудим этот вопрос на примере дискуссии по поводу так называемого этического кодекса объединения американских инженеров и на материале ставших официально известными инцидентов или скандальных случаев. Правда, в ряду вопросов, связанных с научно-техническими инновациями, отсутствуют вопросы, связанные с самой наукой, в частности с фундаментальными исследованиями, но есть вопросы применения, приложения научных результатов. Конечно, в связи с техническими — в особенности с военно-техническими — проектами у отдельных ученых и техников также возникают моральные вопросы участия, которые следовало бы тщательно и точно проанализировать, но все же эти принципиальные проблемы не могут быть главными этическими проблемами науки, которые скорее возникают из-за этического нейтралитета и амбивалентности научных результатов вообще и возможностей, связанных с научно-техническими проектами. Эти проблемы не новы: ножом и огнем всегда можно было злоупотреблять. Все же радиус действия последствий, величина риска, а также радиус действий незапланированных, непредусмотренных побочных последствий увеличивались в такой степени, что измерения человеческих взаимодействий, на основе которых развивались моральные представления и большая часть этических аргументов, оказались из-за этих технических измерений устаревшими, слишком натянутыми, искаженными. Этим я не хочу сказать, что к перелому привело здесь одно лишь количество, ведь выросшие почти до беспредельности достижимость, затронутость и зависимость от чьих-то действий вызвали к жизни значительно расширенную ответственность, являющуюся планетарно-общечеловеческой и универсально относящейся ко всему живому.
В эпоху глобального переплетения различных форм и путей воздействий на большие расстояния этики любви к ближнему уже недостаточно. Если даже и не основные импульсы, то все же условия применения этики изменились столь ощутимо, что возникают совершенно новые этические проблемы делаемости (Machbarkeit); вспомним хотя бы о манипуляции с генами человека, пусть только о ее возможности, разыгранной пока лишь в комнате ужасов научно-технической делаемости. Как показали исследования чикагских, геттингенских ученых-атомщиков и
378
работы в области молекулярной биологии, представленные на конференции в Асиломаре еще в 1975 году, ученые довольно быстро осознали эту свою ответственность. Правда, к ним предъявлялись большие претензии в связи с этим социальным, политическим вопросом применения. В частности, им, например, Гану, Штрассману и Майтнер, нельзя приписать моральную ответственность, скажем, за бомбу, сброшенную на Хиросиму. (Все же первый из них, судя по сообщениям, очень страдал и был сильно потрясен из-за своих поистине безобидных фундаментальных исследований, подтолкнувших разработки; то же самое известно и об Эйнштейне, который, правда, активно вмешался, написав письмо президенту Рузвельту, в принципе предопределившее его решение о создании атомной бомбы).
Таким образом, фаустовский договор с научно-техническим прогрессом, несомненно, существует и имеет большие последствия. Он и поистине является фаустовским договором. Мы не можем его просто односторонне расторгнуть; мы не можем односторонне остановить прогресс, как думал Герберт Маркузе, не примирившись с ухудшением обеспеченности, снижением жизненного уровня, конкурентоспособности экономики и др. Фаустовского договора можно придерживаться только в рамках гуманной ответственности, за счет более мудрого, более гуманного обращения с возможностями технической экспансии. Таким образом, предметом обсуждения может быть не упразднение или остановка технического развития, не упразднение науки или замена ее другими традициями, мифами или чем-то подобным. Именно на основании моральной ответственности за исторически возникшее и существующее человечество, динамика популяции и проблема обеспечения которого все в большей мере становились зависимыми от техники и науки, мы можем утверждать, что предметом обсуждения может быть только общечеловеческая глобально-этически ориентированная гуманизация обращения с техническими возможностями. «Никаких черно-белых картин» — таково требование времени; никаких резких противоположностей, никакого осуждения науки и техники, но все же и никакой чрезмерной технократии, придерживающейся принципа «Can – implies ought» («можешь — значит должен»). Апологеты и критики, политически ориентированные как вправо, так и влево, слишком много построили на этой дихотомии, слишком многое
379
мыслят в подобном черно-белом противопоставлении и слишком часто выплескивают вместе с водой ребенка.
Слава Богу, человек не является технопродуктом, хотя он стал зависеть от технических достижений, которые предоставили ему столь значительное улучшение и обогащение жизни, что большинство самых антитехнически ориентированных критиков культуры едва ли захотят от этого отказаться. Мир — это не только технический мир, хотя на него в значительной мере и наложила свой отпечаток техническая индустрия. Государство — это не техническое государство, не подчиняющаяся рационально вычисляемой оптимизации социальная машина, хотя оно все больше зависит от технического управления, от социо-технической оптимизации. Недовольство некоторыми применениями результатов науки и техники будет и должно выражаться и в дальнейшем. Часто в публицистической игре заостряли, слишком заостряли вопрос, перебарщивая с первобытными страхами: вспомним хотя бы об атоме как символе того, что удерживает мир в самой глубинной его основе, о таком выражении, как «жить с бомбой»— подобные мотивы весьма действенно и очевидно апеллировали на социально-психологическом уровне к некоторым первобытным страхам. Однако все это имело все же критическую, повышающую чувствительность и контролирующую функцию. Volont generale (всеобщая воля), к которой, как мы узнали от Руссо, также могли бы самостоятельно прийти и отдельные люди через разумные соображения, все же больше соответствует среднему пути, более разумному со времен Аристотеля, чем Volonte de tous (воля всех) и чем прочие политические силовые позы многих «представителей народа» и «народных трибунов». Я не вижу оснований для абсолютного пессимизма, и тем больше оснований имеется для гуманно-критической бдительности. Разум должен пониматься как идея и призыв к справедливой для человека, социально справедливой соразмерности. В прагматической упаковке и применении разум все еще имеет шанс, и мы должны пускать его в ход везде, где только можем.
Правда, уже сегодня и особенно в будущем мы не можем себе позволить пренебрегать насущными этическими проблемами техники и прикладной науки. В наше время этическая проблематика ставится с большей силой, чем прежде, в связи с имеющейся в распоряжении человека обширной властью над внечеловеческим миром, над «природой»,
380
а также в связи с новыми возможностями манипуляции и вмешательства в жизнь, особенно в жизнь самого человека. Из-за разросшихся в технологическом отношении до чудовищных границ возможностей воздействия человека на среду обитания новая ситуация возникает и для этической ориентации. Это требует новых правил поведения и норм, которые относятся уже не только к отдельным индивидам, но также и к группам, командам и пользователю. Даже при том, что основные этические импульсы остаются постоянными, следовало бы при известных обстоятельствах по меньшей мере развивать дальше условия применения и правила реализации как и отдельные нормы, конструктивно-критически «приспосабливая» их к новым расширившимся возможностям поведения, воздействия и появление побочных результатов. Однако это приспособление никоим образом не может «механически» просто следовать новым возможностям поведения, но в свете постоянных, нуждающихся в новой интерпретации основных этических ценностей, в свете прогнозируемых побочных эффектов, опять-таки подлежащих анализу, приспособление должно рассматриваться в рамках прагматической и детальной критической дискуссии.
Само по себе появление новых технических феноменов и процессов — не единственный момент новой ситуации, которая в результате технического развития порождает этические проблемы нового типа. Решающий новый взгляд на новую интерпретацию или новое применение этики, несомненно, заключается в факте выросшей до беспредельности технологической мощи, имеющейся в распоряжении человека. Это по меньшей мере, в нескольких пунктах приводит к риску, требующему новых этических взглядов.
-
Число людей, которых затрагивают технические мероприятия или их побочные эффекты, увеличилось до громадной величины. Затронутые этим люди зачастую уже более не находятся в непосредственном взаимодействии с теми, кто вмешивается в их жизнь.
-
Природные системы становятся предметом человеческой деятельности, по крайне мере негативной. Чело век своим вмешательством может их постоянно нарушать или разрушать. Несомненно, это является абсолютно но вой ситуацией: никогда прежде человек не обладал такой мощью, чтобы быть в состоянии уничтожить всю жизнь в частичной экологической системе или даже в глобальном масштабе или же решающим образом довести ее до вырож-
381
дения. Поскольку это вмешательство при известных обстоятельствах не может контролироваться и может приводить к непоправимому ущербу, постольку природа (как экологическое целое) и существующие в ней виды, вследствие нового технологического распределения сил, приобретают совершенно новую этическую релевантность. Если до сих пор этика в существенной мере была антро-поцентристски направлена только на отношение между людьми и на последствия их поведения, то теперь она приобретает далеко идущую экологическую релевантность, а также значимость для жизни другого (например, как эта значимость уже ранее была сформулирована в швейце-ровской этике «благоговения перед жизнью»). Перед лицом возможного непоправимого ущерба (изменение климата, лучевое поражение, технологическая эрозия и т. д.) речь идет также и о человеке, но ни в коем случае только о нем одном.
-
Ввиду возрастающих возможностей вмешательства и воздействия в области медико-биологических и экологических взаимосвязей встает также проблема ответственности за нерожденных — будь то индивидуальные эмбрионы или последующие поколения.
-
Сам человек становится предметом научного исследования не только в смысле возможностей манипуляции человеком на уровне его подсознания или за счет социальной манипуляции, но также и в экспериментах над человеком вообще, будь то в проектах медико-фармакологических исследований или же в проектах исследований общественных наук. Таким образом, возникает особая этическая проблема в связи с научными и техническими экспериментами над человеком.
-
Между тем в области генной инженерии человек по лучил возможность с помощью биотехнического вмешательства изменять наследственность, с помощью мутационных вариаций создавать новые виды живого и, при известных условиях, повлиять даже на сущность самого человека или генетически изменить его. Конечно, это представляет собой совершенно новое измерение этической проблема тики. Может ли человек нести за это ответственность, имеет ли он право на искусственное евгеническое изменение видов другой жизни и себя самого — и приведет ли это к лучшему?
-
Человеку грозит превратиться в «объект техники» не только потенциально при вмешательстве с помощью
382
генетической манипуляции, но он уже стал в различных отношениях, как в коллективном, так и в индивидуальном, объектом столь многих воздействий, которые в критическом плане часто характеризуются как «манипуляция». К этому относятся не только фармакологические воздействия и массовое внушение с помощью транквилизаторов или пороговых воздействий.
-
Можно ли говорить о стремлении к возрастанию технократии на основании прогрессирующего развития микроэлектроники, управляемых компьютерами системных организаций управления и автоматизированных организаций с электронной обработкой данных? Не вступают ли в рамках бюрократии технократия и электро(но)-кратия в чрезвычайно эффективное объединение, которое в качестве реалистического предупреждения о грозящей опасности записывает на программной доске высокоразвитого индустриального общества прямо-таки приход технократического «старшего брата» *. Грозит ли опасность всеохватывающей системной технократии? Развитие компьютерной техники, электронной вычислительной техники и обработки информации делает настоятельной проблему возникновения общего технократического контроля над личностью в виде собранных и скомбинированных данных об этой личности. Угроза частной жизни, «тайне данных» привела к правовой проблематике защиты данных от использования личных данных в коммерческих и общественных целях — постановка вопроса, которая, естественно, имеет и важное моральное значение.
-
Но в технократии обнаруживается еще и другой, в данном случае более важный компонент. Когда Эдвард Теллер, так называемый «отец водородной бомбы», в интервью для «Bild der Wissenschaft» (1975) говорил, что ученый — а тем самым также и человек техники — «дол жен применять то, что он понял» и «при этом не ставить себе никаких границ»: «что можно понять, то следует так же и применять», то это намек и на трансформированную идеологию технократической делаемости, которая старый кантовский моральный императив «долженствование незримо содержит в себе умение» переворачивает в «технологический императив» (ср. Маркузе, Лем), в подчинен-