ФПНиТ / дополнительная литература / lencotv

Ханс Ленк

Ответственность в технике,

за технику, с помощью техники

Никогда еще прежде в истории на человека не воз­лагалась столь большая ответственность, как сегодня, ибо еще никогда он не обладал столь большой — много­кратно возросшей благодаря технике — властью над дру­гими людьми, а также над другими природными сущест­вами и видами, над своей окружающей средой и даже над всем живым на Земле. Сегодня человек в региональ­ном или даже в глобальном масштабе может уничто­жить свой собственный вид и все высшие формы жизни или, по меньшей мере, причинить им огромный ущерб.

Однако ущерб может нанести не только сила ору­жия, но и развитие с благими намерениями, в интере­сах человечества или отдельных групп, в кумулятивном и синэргетическом взаимодействии многих действующих лиц. Кто в таком случае несет ответственность? Ведь не один же только отдельный человек — например, при синэр­гетическом эффекте, только во взаимодействии многих факторов, перехлестывается порог безопасности. (Приме­ром могут служить кислотные дожди, которые, впрочем, еще в 1872 году описал Давид Смит в числе прочих «негативных воздействий»!) Являются ли, таким образом, все ответственными? Ведь тоже нет. Это приводило бы к такому распределению ответственности, которое не влек­ло бы за собой никаких последствий. Когда все ответствен­ны за все, когда «каждый отдельный человек ответствен за целый мир», как писал И. Вайценбаум в книге «О силе компьютера и бессилии разума», тогда уже, действитель­но, никто ни за что не ответствен. Ответственность не мо­жет быть всеохватывающей. Но должна ли она всегда взва­ливаться исключительно на плечи отдельных людей? Не нуждаемся ли мы в эпоху сложных системных взаимосвя­зей — в особенности, ввиду уже упомянутых синэрге-

Ленк Ханс (р. 1935) — доктор философии, профессор Карлсруэско-го университета Вице-президент Европейской Академии Наук и фило­софии права. Труды по философии и теории науки, логике, социологии, философии техники и спорта, социальной философии.

372

тических и кумулятивных эффектов — в ответственности, выходящей за рамки чисто индивидуальной ответствен­ности, за непосредственно нанесенный ущерб и в соответ­ствующей ответственности в рамках групповой этики?

Прежде чем мы подойдем к теме «ответственность», следует разъяснить само понятие «ответственность». Что значит ответственность? Нести ответственность означает: быть готовым или быть обязанным давать ответ — отве­чать кому-нибудь за что-нибудь. Мы ответственны не только за что-то (поступок, задачу, управление и т.д.), но и по отношению к кому-то или перед некоторой инстан­цией. Религиозный человек, который верит в Бога, сознает себя ответственным перед ним.

В двух интересных статьях об ответственности в орга­низациях и в инженерном деле американский философ Джон Лэдд обсуждает четыре понятия ответственности, которые получили известность прежде всего благодаря исследованиям Харта по философии права. Харт отли­чает причинную ответственность за действия (причем, включая негативную причину, например, возникновение аварии из-за бездействия) от ответственности в силу обязанности (если вольно перевести смысл выражения liability - responsibility), согласно которой кто-то ответствен за нежелательное или наносящее ущерб положение дел в том смысле, что он должен предоставить или выпла­тить компенсацию, либо должен быть подвергнут штрафу, или санкциям со стороны какого-нибудь органа соци­ального контроля. Далее обсуждается вопрос об ответ­ственности за выполнение задачи и ролевой ответствен­ности, которая неразрывно связана с ролью, обуслов­ленной той или иной профессиональной деятельностью. Наконец, у Харта приводится ответственность за способ­ность выполнять задачу или роль, способность, которая скорее относится к правовому контексту при решении вопроса, в состоянии ли некто понимать, планировать, осуществлять, оценивать события и обладает ли он соот­ветствующими познавательными управленческими качест­вами, а также требуемой квалификацией. Лэдд упрекает Харта в том, что он не приводит также и пятый вари­ант, а именно, подотчетную ответственность перед тем или иным лицом за нечто, названное Лэддом непонятным и неудачным термином «организационная ответственность».

Как бы там ни было, во всяком случае, важно, что все эти специфические виды ответственности ограничены

373

и строго определены, и лишь в известной мере относятся к тем или иным лицам. Он пишет, что эти виды ответ­ственности в обществе часто «используются в качестве средства избежать ответственности в более полном мораль­ном смысле»ⁱ. В то время как эти специфические формы ответственности (как, скажем, ответственность в силу обя­занности) относятся коллективно также к союзам или группам, при моральной ответственности этого не про­исходит. Она индивидуальна; к тому же она неограни­ченна и не поставлена в строгие рамки, ее нельзя снять с себя, она не управляется одними лишь внешними нор­мами и правилами, но зависит от ситуации. Хотя, согласно Лэдду, моральная ответственность может относиться так­же и к индивидам в группах, все же ее коллективно не несет сама группа таким образом, что индивиду не поло­жено никакой ответственности или что он несет только небольшую часть таковой: моральная ответственность «не является чем-то таким, что может быть распределено между индивидами или что распространяется исключи­тельно на одного из индивидов по сравнению с неко­торым другим. Совершенно логично утверждение, что несколько индивидов могут нести одну и ту же ответ­ственность также и сообща. Когда они это делают, мы можем говорить о коллективной ответственности или груп­повой ответственности»ⁱⁱ, ни на йоту не убавляя соот­ветствующую индивидуальную ответственность. Я без ко­лебаний назвал бы ее коллективной ответственностью отдельных лиц в группах или совместной ответствен­ностью. Таким образом, моральная ответственность явля­ется индивидуальной, она не может осмысленно припи­сываться объединениям или формальным организациям, она всегда относится к лицам, является «впередсмотря­щим» по отношению к чему-то такому, что определенные лица должны делать или чему они должны воспрепят­ствовать. Она «не обособлена»; ответственность не допус­кает уклонения от нее ссылкой на ее разделение на многие лица, например, в соответствии с девизом: «Раздели ответ­ственность и ты будешь оправдан!» Она, так сказать, не может быть снята оправданием, от нее нельзя отре­чься, ее нельзя поделить, нельзя отклонить. Лэдд удивля­ется, что Харт в своей попытке различить типы ответ­ственности не останавливается на этой всеобъемлющей моральной ответственности. (В действительности же у Харта речь идет о специфической актуальной в правовом

374

отношении, проблеме приписывания ответственности, а не о вопросах общеэтической ответственности.) Дифференци­ация принципиально отличных типов ответственности, несомненно, полезна — непосредственно также и при рас­смотрении различных видов ответственности и возможных конфликтов, связанных с ответственностью в области тех­ники. Однако, без сомнения, необходимо добавить всеох­ватывающую моральную ответственность. Перед какой же инстанцией в общеморальном отношении должен отвечать человек?

В этике обычно указывают на совесть, перед которой человек держит ответ. «Совесть действительно является последней и решающей инстанцией для ответственности», как недавно высказался Ханс Закссе, и поэтому он откло­няет всякую «коллективную ответственность» как слиш­ком «расплывчатое понятие». «Однако частный характер совести,— как признается сам Закссе,— затрудняет интер­субъективное обращение с ней».

Действительно ли совесть является последней инстан­цией? Не служит ли она индивидуальной основой для общественной и коллективной ответственности? И если у кого-то молчит совесть, то, может быть, ему или потер­певшим от его действия (при известных обстоятельствах, безумного действия) просто не повезло? Не является ли совесть скорее неким медиумом, неким голосом, оценива­ющим, измеряющим ответственность в качестве критерия таковой? Не предполагает ли это уже некий масштаб, некий стандарт, некую инстанцию?

Или же этой инстанцией является морально-практи­ческий разум, который поздний Кант любопытным образом отождествляет с Богом ( «Бог есть морально-практичес­кий разум»)? Не является ли и практический разум опять же только медиумом и органом, так сказать цент­ром установления, а не содержательной инстанцией?

Во всяком случае, мы держим ответ перед разумом, но не разуму, как реальному лицу. К тому же разум не является ни органом, ни самой малой «обвиняющей час­тицей» в мозге, но в кантовском смысле в полной мере самой регулятивной идеей, порождения идей. Так как мы уже обладаем такими идеями, мы смогли бы также выйти за рамки скорее формальной идеи морального разума в качестве инстанции и привлечь в качестве воз­можных инстанций более сильные содержательные идеи, скажем, самоуважение, идею человечества или идею об-

375

щества. Ответственны ли мы перед человечеством, или обществом, или законом? В определенном смысле впол­не,— но все они — тоже абстрактные понятия, а не живые личные инстанции, не партнеры, которые могли бы прямо привлечь меня к ответственности или к отчету. Ответ­ственность перед некоторым абстрактом остается мета­форой, и все же она может быть весьма действенной. По сути дела, ответственность в таком случае является моральной конструкцией, партнер в общем является неким конструктом, который содержит приписанную ему, так сказать, функцию контроля над Я. Социальный контроль или контроль в соответствии с законом конкретизирует ответственность, но является уже производным по отно­шению к непосредственной личной, а также к более общей этической ответственности. Последняя, в общем, все так же ссылается на некую идею в качестве инстан­ции. Сама она не становится конкретной, не может быть сведена даже к сопровождающему или высказывающе­муся голосу фактической совести. Этическая ответствен­ность есть нечто большее, чем голос эмпирической со­вести. Опять мы оказываемся отброшенными к идее мо­ральности Иммануила Канта, к необъяснимому, согласно ему, факту морального разума.

Несомненно, эта идея тесно связана с идеей челове­ческого достоинства. Человеку, человеческому достоинству присуще брать на себя ответственность, поскольку человек является действующим и относительно свободным в своей способности оказывать воздействие существом. Свобода действия и ответственность обусловливают друг друга. К идее человеческого достоинства относится уважение к ближнему и к собственной личности, а также идея сущест­вования и достойное человека продолжение существова­ния, возможно, даже дальнейшего развития человечества. Кроме того, полагаю, к человеческому достоинству отно­сится и то, что мы, будучи разумными, т. е. выделяю­щимися в природе своей способностью частично позна­вать, расшифровывать ее взаимосвязи и управлять ими, можем и должны брать на себя совместную ответственность и за других существ и даже за природные системы.

Эта ответственность возрастает вместе с нашей расту­щей способностью понимать и вмешиваться и особенно с увеличением нашей разрушительной мощи. Как разумные существа, мы можем и должны одновременно думать о других существах — чувствовать себя ответственными,

например, за их существование. Мы могли бы даже в какой-то мере отказаться от видового шовинизма нашей морали, признавая за животными и природными сущест­вами определенного рода моральное квази-право, ни­сколько не умаляя нашего особого достоинства и нашей отличительной черты, заключающейся в способности нести моральные обязанности. Правда, в таком случае мы дол­жны будем отказаться от требуемой Кантом симметрии приобщенных к морали предметов, которая состояла в том, чтобы придавать моральное право только существу, кото­рое берет на себя также и обязательства. От этого остатка антропоцентризма мы должны отказаться.

Почему мы оберегаем животных от мучений, исходя из фундаментальных принципов, на основе морального ква-зи-права, а не только из принципа воспитательного воз­действия на людей? Человек есть существо, способное нести ответственность. Только в качестве такового он является зрелой моральной личностью.

Человек есть ответственное существо. Ученые, пред­ставители технических наук, инженер-практик также яв­ляются людьми, также и они суть носители ответствен­ности. Этот вывод кажется очень простым, но, как это уже было пояснено, не столь простыми являются обстоя­тельства, лежащие в его основе.

Традиционно техника и наука считаются морально нейтральными. Их результаты всегда могут быть при­менены как во благо, так и во зло, и часто люди иногда не могли и не могут определить, что хорошо и что плохо или неэтично. С давних пор ученого и инженера считают не ответственными, прощаемыми, ни в чем не виновными. Кажется, что они не ответственны за свои открытия, разработки и их применение.

Впрочем, Альберт Эйнштейн не придерживался этого мнения. Он писал в 30-е годы своему другу физику Максу фон Лауэ: «Я не разделяю твоей точки зрения, что человек науки в политических, т. е. в человеческих, делах в широком смысле должен хранить молчание. Как раз в условиях Германии ты видишь, куда ведет такое самоограничение. Это значит предоставить управление слепым и безответственным. Не содержится ли в этом недостаток чувства ответственности? Где были бы мы сейчас, если бы таким образом мыслили и поступали такие люди, как Джордано Бруно, Спиноза, Вольтер, Гумбольдт?»

377

Итак, чем является, в чем состоит ответственность техника и ученого-прикладника в нынешней ситуации?

Обсудим этот вопрос на примере дискуссии по поводу так называемого этического кодекса объединения аме­риканских инженеров и на материале ставших официально известными инцидентов или скандальных случаев. Правда, в ряду вопросов, связанных с научно-техническими инно­вациями, отсутствуют вопросы, связанные с самой нау­кой, в частности с фундаментальными исследованиями, но есть вопросы применения, приложения научных резуль­татов. Конечно, в связи с техническими — в особенности с военно-техническими — проектами у отдельных ученых и техников также возникают моральные вопросы участия, которые следовало бы тщательно и точно проанализи­ровать, но все же эти принципиальные проблемы не могут быть главными этическими проблемами науки, которые скорее возникают из-за этического нейтралитета и амбива­лентности научных результатов вообще и возможностей, связанных с научно-техническими проектами. Эти проб­лемы не новы: ножом и огнем всегда можно было злоупот­реблять. Все же радиус действия последствий, величина риска, а также радиус действий незапланированных, не­предусмотренных побочных последствий увеличивались в такой степени, что измерения человеческих взаимодей­ствий, на основе которых развивались моральные пред­ставления и большая часть этических аргументов, ока­зались из-за этих технических измерений устаревшими, слишком натянутыми, искаженными. Этим я не хочу ска­зать, что к перелому привело здесь одно лишь коли­чество, ведь выросшие почти до беспредельности дости­жимость, затронутость и зависимость от чьих-то действий вызвали к жизни значительно расширенную ответствен­ность, являющуюся планетарно-общечеловеческой и уни­версально относящейся ко всему живому.

В эпоху глобального переплетения различных форм и путей воздействий на большие расстояния этики любви к ближнему уже недостаточно. Если даже и не основные импульсы, то все же условия применения этики измени­лись столь ощутимо, что возникают совершенно новые этические проблемы делаемости (Machbarkeit); вспомним хотя бы о манипуляции с генами человека, пусть только о ее возможности, разыгранной пока лишь в комнате ужа­сов научно-технической делаемости. Как показали иссле­дования чикагских, геттингенских ученых-атомщиков и

378

работы в области молекулярной биологии, представленные на конференции в Асиломаре еще в 1975 году, ученые до­вольно быстро осознали эту свою ответственность. Правда, к ним предъявлялись большие претензии в связи с этим социальным, политическим вопросом применения. В част­ности, им, например, Гану, Штрассману и Майтнер, нельзя приписать моральную ответственность, скажем, за бомбу, сброшенную на Хиросиму. (Все же первый из них, судя по сообщениям, очень страдал и был сильно потрясен из-за своих поистине безобидных фундаментальных ис­следований, подтолкнувших разработки; то же самое из­вестно и об Эйнштейне, который, правда, активно вме­шался, написав письмо президенту Рузвельту, в принципе предопределившее его решение о создании атомной бом­бы).

Таким образом, фаустовский договор с научно-техни­ческим прогрессом, несомненно, существует и имеет боль­шие последствия. Он и поистине является фаустовским договором. Мы не можем его просто односторонне рас­торгнуть; мы не можем односторонне остановить прогресс, как думал Герберт Маркузе, не примирившись с ухуд­шением обеспеченности, снижением жизненного уровня, конкурентоспособности экономики и др. Фаустовского до­говора можно придерживаться только в рамках гуманной ответственности, за счет более мудрого, более гуманного обращения с возможностями технической экспансии. Та­ким образом, предметом обсуждения может быть не уп­разднение или остановка технического развития, не уп­разднение науки или замена ее другими традициями, ми­фами или чем-то подобным. Именно на основании мораль­ной ответственности за исторически возникшее и сущест­вующее человечество, динамика популяции и проблема обеспечения которого все в большей мере становились зави­симыми от техники и науки, мы можем утверждать, что предметом обсуждения может быть только общечелове­ческая глобально-этически ориентированная гуманизация обращения с техническими возможностями. «Никаких чер­но-белых картин» — таково требование времени; никаких резких противоположностей, никакого осуждения науки и техники, но все же и никакой чрезмерной технократии, придерживающейся принципа «Can – implies ought» («можешь — значит должен»). Апологеты и критики, по­литически ориентированные как вправо, так и влево, слиш­ком много построили на этой дихотомии, слишком многое

379

мыслят в подобном черно-белом противопоставлении и слишком часто выплескивают вместе с водой ребенка.

Слава Богу, человек не является технопродуктом, хотя он стал зависеть от технических достижений, которые предоставили ему столь значительное улучшение и обо­гащение жизни, что большинство самых антитехнически ориентированных критиков культуры едва ли захотят от этого отказаться. Мир — это не только технический мир, хотя на него в значительной мере и наложила свой отпеча­ток техническая индустрия. Государство — это не техни­ческое государство, не подчиняющаяся рационально вы­числяемой оптимизации социальная машина, хотя оно все больше зависит от технического управления, от социо-технической оптимизации. Недовольство некоторыми при­менениями результатов науки и техники будет и должно выражаться и в дальнейшем. Часто в публицистической игре заостряли, слишком заостряли вопрос, перебарщивая с первобытными страхами: вспомним хотя бы об атоме как символе того, что удерживает мир в самой глубинной его основе, о таком выражении, как «жить с бомбой»— подоб­ные мотивы весьма действенно и очевидно апеллировали на социально-психологическом уровне к некоторым первобыт­ным страхам. Однако все это имело все же критическую, повышающую чувствительность и контролирующую функ­цию. Volont generale (всеобщая воля), к которой, как мы узнали от Руссо, также могли бы самостоятельно прий­ти и отдельные люди через разумные соображения, все же больше соответствует среднему пути, более разумному со времен Аристотеля, чем Volonte de tous (воля всех) и чем прочие политические силовые позы многих «пред­ставителей народа» и «народных трибунов». Я не вижу оснований для абсолютного пессимизма, и тем больше ос­нований имеется для гуманно-критической бдительности. Разум должен пониматься как идея и призыв к справедли­вой для человека, социально справедливой соразмерности. В прагматической упаковке и применении разум все еще имеет шанс, и мы должны пускать его в ход везде, где только можем.

Правда, уже сегодня и особенно в будущем мы не можем себе позволить пренебрегать насущными этическими проб­лемами техники и прикладной науки. В наше время эти­ческая проблематика ставится с большей силой, чем преж­де, в связи с имеющейся в распоряжении человека обшир­ной властью над внечеловеческим миром, над «природой»,

380

а также в связи с новыми возможностями манипуляции и вмешательства в жизнь, особенно в жизнь самого человека. Из-за разросшихся в технологическом отношении до чудо­вищных границ возможностей воздействия человека на сре­ду обитания новая ситуация возникает и для этической ориентации. Это требует новых правил поведения и норм, которые относятся уже не только к отдельным индивидам, но также и к группам, командам и пользователю. Даже при том, что основные этические импульсы остаются постоян­ными, следовало бы при известных обстоятельствах по меньшей мере развивать дальше условия применения и правила реализации как и отдельные нормы, конструктив­но-критически «приспосабливая» их к новым расширив­шимся возможностям поведения, воздействия и появление побочных результатов. Однако это приспособление ни­коим образом не может «механически» просто следовать новым возможностям поведения, но в свете постоянных, нуждающихся в новой интерпретации основных этических ценностей, в свете прогнозируемых побочных эффектов, опять-таки подлежащих анализу, приспособление должно рассматриваться в рамках прагматической и детальной критической дискуссии.

Само по себе появление новых технических феноменов и процессов — не единственный момент новой ситуации, которая в результате технического развития порождает этические проблемы нового типа. Решающий новый взгляд на новую интерпретацию или новое применение этики, несомненно, заключается в факте выросшей до беспредель­ности технологической мощи, имеющейся в распоряжении человека. Это по меньшей мере, в нескольких пунктах при­водит к риску, требующему новых этических взглядов.

1. Число людей, которых затрагивают технические мероприятия или их побочные эффекты, увеличилось до громадной величины. Затронутые этим люди зачастую уже более не находятся в непосредственном взаимодейст­вии с теми, кто вмешивается в их жизнь.

2. Природные системы становятся предметом чело­веческой деятельности, по крайне мере негативной. Чело­ век своим вмешательством может их постоянно нарушать или разрушать. Несомненно, это является абсолютно но­ вой ситуацией: никогда прежде человек не обладал такой мощью, чтобы быть в состоянии уничтожить всю жизнь в частичной экологической системе или даже в глобальном масштабе или же решающим образом довести ее до вырож-

381

дения. Поскольку это вмешательство при известных об­стоятельствах не может контролироваться и может приво­дить к непоправимому ущербу, постольку природа (как экологическое целое) и существующие в ней виды, вслед­ствие нового технологического распределения сил, приоб­ретают совершенно новую этическую релевантность. Если до сих пор этика в существенной мере была антро-поцентристски направлена только на отношение между людьми и на последствия их поведения, то теперь она приобретает далеко идущую экологическую релевантность, а также значимость для жизни другого (например, как эта значимость уже ранее была сформулирована в швейце-ровской этике «благоговения перед жизнью»). Перед ли­цом возможного непоправимого ущерба (изменение клима­та, лучевое поражение, технологическая эрозия и т. д.) речь идет также и о человеке, но ни в коем случае только о нем одном.

3. Ввиду возрастающих возможностей вмешательства и воздействия в области медико-биологических и экологичес­ких взаимосвязей встает также проблема ответственности за нерожденных — будь то индивидуальные эмбрионы или последующие поколения.

4. Сам человек становится предметом научного исследо­вания не только в смысле возможностей манипуляции че­ловеком на уровне его подсознания или за счет социаль­ной манипуляции, но также и в экспериментах над челове­ком вообще, будь то в проектах медико-фармакологических исследований или же в проектах исследований обществен­ных наук. Таким образом, возникает особая этическая проб­лема в связи с научными и техническими экспериментами над человеком.

5. Между тем в области генной инженерии человек по­ лучил возможность с помощью биотехнического вмешатель­ства изменять наследственность, с помощью мутационных вариаций создавать новые виды живого и, при известных условиях, повлиять даже на сущность самого человека или генетически изменить его. Конечно, это представляет собой совершенно новое измерение этической проблема­ тики. Может ли человек нести за это ответственность, имеет ли он право на искусственное евгеническое изменение видов другой жизни и себя самого — и приведет ли это к лучшему?

6. Человеку грозит превратиться в «объект техники» не только потенциально при вмешательстве с помощью

382

генетической манипуляции, но он уже стал в различных отношениях, как в коллективном, так и в индивидуальном, объектом столь многих воздействий, которые в критическом плане часто характеризуются как «манипуляция». К этому относятся не только фармакологические воздействия и мас­совое внушение с помощью транквилизаторов или порого­вых воздействий.

7. Можно ли говорить о стремлении к возрастанию технократии на основании прогрессирующего развития микроэлектроники, управляемых компьютерами систем­ных организаций управления и автоматизированных ор­ганизаций с электронной обработкой данных? Не вступа­ют ли в рамках бюрократии технократия и электро(но)-кратия в чрезвычайно эффективное объединение, которое в качестве реалистического предупреждения о грозящей опасности записывает на программной доске высокораз­витого индустриального общества прямо-таки приход тех­нократического «старшего брата» *. Грозит ли опасность всеохватывающей системной технократии? Развитие ком­пьютерной техники, электронной вычислительной техники и обработки информации делает настоятельной проблему возникновения общего технократического контроля над личностью в виде собранных и скомбинированных дан­ных об этой личности. Угроза частной жизни, «тайне данных» привела к правовой проблематике защиты данных от использования личных данных в коммерческих и об­щественных целях — постановка вопроса, которая, естест­венно, имеет и важное моральное значение.

8. Но в технократии обнаруживается еще и другой, в данном случае более важный компонент. Когда Эдвард Теллер, так называемый «отец водородной бомбы», в ин­тервью для «Bild der Wissenschaft» (1975) говорил, что ученый — а тем самым также и человек техники — «дол­ жен применять то, что он понял» и «при этом не ставить себе никаких границ»: «что можно понять, то следует так­ же и применять», то это намек и на трансформирован­ную идеологию технократической делаемости, которая ста­рый кантовский моральный императив «долженствование незримо содержит в себе умение» переворачивает в «тех­нологический императив» (ср. Маркузе, Лем), в подчинен-