Глава XV. Бить, раздроблять, молоть.

В своих «Лекциях по языкознанию» Макс Мюллер прослеживает корень mal или mar в его различных разветвлениях и удивительных превращениях внутри индо-германской семьи языков. Исходя из основного значения «растирать», «раздроблять», он уверенной рукой и острым взглядом языковеда развертывает ткань идеи, которую выткал арийский дух из этого простого понятия. Мы вступаем при этом, как в мрачную область смерти и уничтожения (лат. mоrs, нем. Моrd, лит. murti и русское смерть). так и в светлую сферу мягкого, нежного (лат. mollis, нем. mild); приходим к названию моря (лат. marе, нем. Мееr, рус. море), а также болота и пустыни (санскр. maru), к плавлению металлов, к растиранию зерен, к римскому богу войны Марсу или Мармору, к индийским божествам бурь Марутам, к римским собственным именам Марку и Марцеллу и к Карлу Мартеллу.

В этом обзоре мы встречаем и молот (лат. malleus, фр. maillet, marteau), который в руке Тора, именуемый «Мьёльнир», заменяет громовую стрелу; встречаем и мельницу (лат. mola, нем Mühle и т.д.), которая приводит с собою массу родственных слов; здесь появляются и dentes molares (нем. Malm—или Mhlzahne)—коренные зубы.

Встреча молота и мельничных жерновов в языковых названиях с коренными зубами заключает в себе нечто от той инстинктивной мудрости, которую лишь позже развивает до полной ясности рефлектирующий разум, но после того как он блуждал долгое время по ложным путям, уклоняющимся от простой истины. Так не безынтересно знать, что уже в древности высказывался ошибочный взгляд, будто бы орудие есть подражание естественным органам. Сенека говорит: «Положенные в рот зерна размалываются твердыми зубами; то, что отскакивает при этом, язык снова подносит к зубам. Подражая этому образцу, некто поставил однажды один твердый камень на другой твердый камень, по сходству с зубами, и они растирают зерна, и долго кружат их, пока они не размалываются частым трением». Мы уже говорили выше об этой ошибке.

И здесь бесспорно, что естественный инстинкт раздробления, размельчения, разгрызания посредством коренных зубов, которые для этой цели удобнее прочих, так как во внутреннем углу челюсти мускульная сила действует энергичнее по закону рычага, был причиной и поводом того, что эта деятельность перешла к руке, и последняя, чтобы успешнее выполнять ее, вооружилась предметом, который может считаться эквивалентом естественного органа Принцип об'ективации и органической проекции и здесь приводит к двум крупным классам орудий, а именно, во-первых, к таким, которые служат для удара, для разбивания крепких предметов и, во-вторых, к таким, которые производят раздробление, растирание и размельчение, особенно зерен. Представителем первого класса является молот, второго — жернова, в первобытную эпоху, как известно, два простых камня, из которых один с корытообразными выемками оставался неподвижным, а верхний раздроблял зерна простым давлением. Легко понять, что в этом случае вертикальное давление должно было очень скоро перейти во вращательное движение, и этот переход уже в сравнительно раннее время привел к механизму вращающегося жернова, постепенное развитие которого от простой ручной мельницы до больших машин, приводимых в движение рабами, животными и водяной силой, мы можем еще проследить в классической древности.

Я прошу хорошенько понять меня. Если я говорю, что бить, ударять и раздроблять является проекцией или объективацией работы коренных зубов — когда, например, орех, не поддающийся давлению их, разбивается камнем, - я вовсе не хочу сказать, что эти деятельности непосредственно вышли из последней, сперва в подкрепление, а потом взамен ее. Бить, топтать и ударять принадлежит к распространенным среди всего животного мира инстин­ктивным действиям, целью которых является размельчение предметов или поранение, уничтожение врага и добычи. Поэтому нам не придется производить далеких поисков, чтобы об'яснить, как человек пришел к тому, чтобы схваченным в руку камнем раздробить и разбить какой-нибудь предмет. Инстинктивная связь между размалывающим или раздробляющим действием зубов и ударом руки, впрочем, наглядно обнаруживается и в животном мире, когда, например, обезьяна-капуцин, будучи не в состоянии разгрызть орех, вынимает его и бьет о землю.

Самая примитивная форма относящихся сюда орудий, которые встречаются нам в древнейших археологических находках, это ударный камень; его роль при изготовлении острых камней и осколков из разбитого кремня бесспорна для глубокой древности. Так же несомненно и то, что ему должно было предшествовать употребление камней для разбивания ореховой скорлупы или костей.

Ударный камень есть прототип молота, но переход к молоту нельзя представлять себе таким образом, что однажды ударный камень был соединен с длинной рукояткой для увеличения его силы; такое предположение нарушало бы все законы развития их. стояло бы в прямом противоречии с органической функцией удара и битья, энергия которого зависит от того, что рука, охватывающая камень и обращенная книзу, падает с силой, — другими словами, действие оказывается на том месте, где находится рука. Путь, которым человек пришел к сложным, т.е. снабженным рукоятью орудиям, а затем постепенно, путем перемены функций, перенес эту форму машины на все, прежде простые орудия резания, удара, битья, — гигантский переворот, который произошел от этого в его работе, будет изложен нами в последней главе.

Точно так же ступка и мельница развились из того, что вначале не было ни ступкой, ни мельницей, или же было обеими сразу. Отсюда сходство наименований и позднейшее различие в значении имен. Латинские слова mortarium (ступка) и mola (мельница) происходят от одного корня, точно так же, как pilum (пестик) и pestrinum (мельница).

Что касается жерновов и размола хлеба, то я могу здесь лишь кратко упомянуть о них. Неизмеримая важность, которую приобрел зерновой хлеб для распространения человеческого рода и, благодаря земледелию, для всего развития культуры, лежит вне границ этого сочинения. Ясно, что растаптывание зерен предшествовало размалыванию их; укажем здесь только на один интересный пример трансформации понятия под влиянием перемены предмета в пределах исторической эпохи: эго латинское слово pistor, которое мы переводим обыкновенно «пекарь». Эго слово (от pinso — топчу) означает собственно того, кто топчет, толкача. Римляне питались долгое время кашей, вместо хлеба, и еще в 580 г. от основания Рима не имели таких булочников, а приготовляли хлеб в домах, руками женщин или поваров. Позже pistor означало мельника и пекаря одновременно — ибо эти два занятия были соединены вместе, пока, наконец, в весьма позднее время появляется слово molitor (мельник), и лишь с тех пор пекарь и мельник могут мыслиться, как отдельные, специализировавшиеся профессии и понятия. Таковы пути языка и мышления; так из толкача получается мельник, из мельника пекарь.