Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Иоганн Генрих Песталоцци поизведения (3).doc
Скачиваний:
24
Добавлен:
19.03.2016
Размер:
406.02 Кб
Скачать

Иоганн Генрих Песталоцци

Иоганн Генрих Песталоцци

Иоганн Генрих Песталоцци (1746-1827) - крупнейший швейцарский педагог-демократ, теоретик народной школы, оказавший огромное влияние на развитие педагогической теории и школьной практики во многих странах мира.

Под влиянием идей Руссо он посвятил свою жизнь поискам путей улучшения положения народа. Главные надежды он возлагал на правильно организованное воспитание и обучение детей, на единство умственного, нравственного и физического воспитания в сочетании с подготовкой к труду и участием в нем.

Песталоцци, гуманист-педагог, был верен своим демократическим идеалам. Свою педагогическую теорию он выводил из основной цели воспитания, которую усматривал в развитии всех природных способностей ребенка с учетом его индивидуальных особенностей и возраста. При этом воспитание должно формировать из ребенка не просто гармонически развитого индивидуума, а труженика - члена человеческого сообщества.

Разрабатывая проблемы дидактики, Песталоцци выдвинул плодотворную идею элементарного образования, согласно которой дети в процессе обучения и воспитания должны усваивать основные элементы знания, морали, приемов труда. Можно сказать, что Песталоцци тем самым сделал попытку поставить и решить одну из важнейших дидактических проблем - проблему отбора содержания образования, которое должно постепенно усложняться, соответствуя ступеням индивидуального и возрастного развития детей.

Большая заслуга Песталоцци состоит в развитии принципа наглядности обучения, в стремлении связать чувственное восприятие с развитием мышления, Важнейшей задачей обучения Песталоцци считал развитие логического мышления, познавательных способностей, умения логично и последовательно излагать свои мысли, формулировать понятия. Обучение, по мысли Песталоцци, обязательно должно действовать развивающе, побуждать детей к самодеятельности.

Опираясь на свои идеи развивающего обучения и элементарного образования, Песталоцци положил начало научной разработке методики первоначального обучения родному языку, арифметике, геометрии, географии.

Лингард и Гертруда Часть третья.

Организация школы

На следующий день начались занятия в школе.

Я не советовал бы, однако, другому учителю после такого, как находили люди, высокомерного выступления поступать так, как поступил лейтенант, и начинать занятия в школе при содействии простой крестьянки. Но Глюфи, и только такой человек, как Глюфи, мог это позволить себе.

Ему это не могло повредить.

Он предложил Гертруде установить в школе такой порядок, какой она создала у себя дома. Гертруда распределила ребят по возрасту и характеру работы. Своих детей и детей Руди, уже знакомых со всеми порядками, она разместила между остальными. Впереди всех, поближе к столу, она посадила малышей, не знавших еще азбуки. За ними - тех, которые умели читать по складам, затем - умеющих уже немного читать и, наконец, тех, которые читали свободно. После этого она взяла три буквы алфавита и прикрепила их к черной доске. Этими тремя буквами она решила ограничиться на этот день для первого ряда. Одному из детей она предложила повторить за ней буквы. Если ребенок правильно произносил их, другие должны были повторять за ним те же буквы. В дальнейшем она меняла порядок букв, прикрепляла к доске эти же буквы, но большего или меньшего размера. Покончив с этими упражнениями, она оставила буквы на все утро перед глазами детей.

С теми, кто умел читать по складам, она поступила так же, но им она дала большее количество букв.

Кто уже умел немного читать, должен был вместе с этими детьми читать по складам.

Перед детьми, умеющими немного читать, так же как и перед свободно читающими, лежали раскрытые книги. Если кто-нибудь из них читал вслух, все остальные вполголоса повторяли за ним прочитанное. И каждый знал, что Гертруда вызовет его сейчас и скажет: "Читай дальше!"

Для наблюдения за работами по рукоделию она привела с собой женщину, которую звали Маргрет. Та ежедневно должна была теперь являться в школу, так как Гертруда этого делать не могла. Вряд ли можно было найти более подходящего человека для этого дела, нежели Маргрет. Стоило остановиться руке или прялке, как она уже была возле ребенка и не отходила от него, пока и рука, и колесо не приходило опять в движение. Большинство детей в тот же вечер принесли домой такую работу, что матери им не поверили, сами ли они ее выполнили. Но дети отвечали им:

- Да, большая разница, как ты показываешь и как Маргрет, ты так не умеешь.

Не меньше хвалили они лейтенанта. После обеда он вел занятия, а Гертруда слушала его и присматривалась ко всему, что он делал. Все шло так хорошо, что она заметила ему:

- Если бы я знала, что помощь моя для устройства школы понадобится вам лишь на каких-нибудь два часа, я бы так не противилась этому во вторник.

Его тоже радовало, что все шло так гладко. Вечером он роздал всем детям, достигшим семи лет, по нескольку скрепленных листов бумаги и нескольку перьев. На этих листах каждый ребенок увидел свое имя, написанное так красиво, точно оно было напечатано. Они не могли налюбоваться, глядя на эти надписи, и все спрашивали, как это делают. Он показал им и около четверти часа выводил большие буквы, которые выглядели как печатные. Они охотно простояли бы так до утра и все смотрели бы, как он пишет,- так это понравилось им. "Неужели и мы сумеем так писать?" - удивлялись они.

- Чем лучше вы научитесь писать, тем приятнее будет мне,- ответил он.

При прощании Глюфи предупредил детей, чтобы они бережно обращались с бумагой и воткнули свои перья острым концом в гнилые яблоки: в них они лучше всего будут держаться.

- Да, если бы у нас были гнилые яблоки, но ведь теперь же не зима,- заметили многие.

Он рассмеялся и сказал:

- Возможно, я достану для вас такие яблоки; у пасторши их достаточно, больше, чем ей хотелось бы.

- Нет, нет, мы сами принесем для тех, у кого их нет! У нас тоже еще есть яблоки!- воскликнули другие дети.

68. Продолжение организации школы

Дети быстро побежали домой, чтобы показать родителям свои тетради с красивыми надписями и поделиться впечатлениями об учителе и Маргрет, которых они всячески расхваливали.

Но родители расхолаживали их, отвечая: "Известно, новая метла хорошо метет". Дети терялись и не знали, как быть. Им было больно и обидно, но они не могли не радоваться, и если не находили отклика у родителей, то обращались к другим и показывали свои красивые тетради всем окружающим, вплоть до ребенка в колыбели или кошки на столе. Никогда еще не заботились они о чем-либо так, как об этих тетрадях. Если братишка протягивал руку к тетради или кошка тянулась к ней мордочкой, они живо отдергивали ее и говорили:

- Только глазами смотри, а трогать нельзя.

Некоторые вложили свои листочки в библию, другие же боялись, что им трудно будет потом открыть эту толстую книгу, и положили их в свой ящик, где лежали любимые сокровища. Их радовала мысль, что завтра им предстоит опять пойти в школу; проснулись они на другой день чуть свет и просили своих матерей поскорее накормить их, чтобы им вовремя поспеть в школу. Особенно велика была радость в пятницу, когда прибыли заказанные школьные столы. На первом уроке все решительно хотели сесть за них. Но лейтенант разделил детей на четыре группы, чтобы они сидели свободно и чтобы ни одно движение руки не ускользнуло от него.

Он и здесь прекрасно справлялся с большинством ребят. Некоторым все давалось легко и без всякого усилия; другие работали успешно, потому что раньше упражняли руки на работе, требовавшей внимания.

Трудно давались занятия тем, кто, кроме ложки, которой они засовывали еду в рот, ничего в руках еще не держал. Счет некоторым из них давался еще легко, но в письме они были очень неловки и держали перья словно онемевшими руками; и вправду, несколько пришедших в школу мальчишек до этого дня умели лишь есть и бегать по улицам и лугам; в этом они далеко опередили других.

Оно и понятно: наибольшими дарованиями часто отличаются наибольшие лодыри: сплошь и рядом они способнее рабочего народа (к устному счету); известно также, что крестьян, лучше других умеющих считать, вернее всего можно найти сидящими в трактирах.

Но в общем эти бедные дети оказались гораздо способнее к умственному и ручному труду, нежели ожидал учитель. И это вполне понятно. Нужда и нищета заставляют человека терпеливо и напряженно думать и работать, чтобы добиться куска хлеба. На этом Глюфи и строил свою работу; каждое слово, все, что он делал, опиралось на этот фундамент, заложенный самой природой в основу воспитания и обучения сельских жителей и бедности. Это обстоятельство он стремился использовать для их же пользы. Он сам придавал большое значение упорному труду и уверял, что все, чему можно научить человека, лишь постольку делает из него пригодное для жизни существо, на труд и знания которого можно положиться, поскольку эти знания и умения приобретены упорным, тяжелым трудом в годы его учения. Если этого нет, все знания и умения подобны пене морской, как скала, поднимающаяся из пучины, но исчезающая при малейшем соприкосновении с ветром или волной.

Поэтому, говорил он, в деле воспитания человека серьезное и строгое профессиональное образование должно предшествовать словесному обучению.

С профессиональным образованием он связывал и моральное воспитание. Он утверждал, что моральные устои - обычаи и нравы каждого сословия и каждой профессии в каждой местности и стране - так важны для человека, что и счастье, и покой, и благоденствие всей его жизни в тысяче случаев против одного зависят от безупречности его нравов. Воспитание нравов было, таким образом, одной из главных его задач. Он требовал, чтобы в школьном помещении соблюдалась такая чистота, как в церкви. Он не допускал отсутствия хотя бы одного стекла в окнах, даже гвоздь в полу должен был быть хорошо вбит; он строго следил за тем, чтобы дети ничего не бросали на пол и не жевали во время уроков и т. д. Все должно было проходить гладко, без запинки, вплоть до того, как дети вставали и в каком порядке усаживались, чтобы не сталкиваться друг с другом. Если на дворе было грязно, они должны были снимать обувь, оставлять ее у дверей и в чулках садиться за свои столы. Грязную или мокрую одежду они должны были сушить на солнце или у печки и вычистить. Многим он своими маленькими ножницами подрезал ногти и почти всех мальчиков собственноручно остриг. Когда ребенок от письма переходил к работе, он обязан был мыть руки в тазу; он должен был полоскать рот и ухаживать за зубами, а также следить, чтобы не было запаха изо рта. Все это были порядки, о которых им впервые приходилось слышать. При письме и работе, стоя или сидя, они должны были держаться прямо, как свеча.

Приходя в школу и перед уходом они должны были один за другим подходить к учителю, чтобы поздороваться или проститься с ним. При этом он осматривал их с ног до головы и если замечал что-нибудь, то делал такие глаза, что каждый тотчас же понимал, в чем дело и что у него не в порядке. Лишь тогда, когда ребенок не исправлял недочетов, на которые ему указано было глазами, учитель прибегал к словам.

Если он видел, что виноваты родители, он сейчас же давал им знать об этом; и нередко ребенок приходил домой к матери с сообщением вроде: "Слушай, учитель велел тебе кланяться и спросить, нет ли у тебя иголок и ниток" или "Не стала ли вода у тебя дороже" и т. д.

Маргрет словно создана была для того, чтобы помогать Глюфи во всех этих начинаниях. Если волосы у девочки небрежно были заплетены, она сажала ее вместе с прялкой перед собой и заплетала ей косы, в то время как та училась и работала. Большинство не умело даже зашнуровать своих сапог и завязать чулки. Она все показывала им, оправляла платочки и передники, если они сидели криво; заметит дыру - сейчас же возьмет иголку и нитку из сумочки и зашьет ее. Перед окончанием школьных занятий она обходила всех и каждому говорила, хорошо ли он вел себя и как работал: хорошо, удовлетворительно или совсем плохо. Те, которые хорошо работали, первыми могли подойти к учителю, чтобы проститься с ним. Те, которые вели себя лишь удовлетворительно, подходили после них, а те, которые плохо вели себя и скверно работали, раньше всех должны были покинуть комнату и лишались права подойти к нему. Первым он подавал руку и каждому в отдельности говорил: "Да хранит тебя господь, милое дитя". Другим же он руки не подавал, а говорил лишь: "Да хранит тебя господь".

Если кто-нибудь опаздывал, вход в школу был для него закрыт. Плакали ли опоздавшие или нет - это не меняло дела: Глюфи отправлял их домой и говорил при этом, что им полезно будет подумать над тем, что все на свете должно быть сделано вовремя, иначе порядок может потерять смысл.

69. Слово божие - это истина

Таким образом, каждое слово, сказанное учителем детям, имело целью создать стойкие навыки и привычки, необходимые им в будущем, и постепенно подвести их к истинной мудрости жизни; каждое слово его должно было укрепить фундамент для внутреннего равновесия и спокойствия - качеств, которыми человек должен обладать при всех обстоятельствах жизни, если хочет преодолеть встречающиеся на его жизненном пути трудности.

В этом главное отличие способов воспитания, применявшихся Глюфи, от обычного школьного обучения.

Успех работы лейтенанта быстро убедил пастора в важности этого отличия; он понял, что всякое словесное обучение, поскольку оно должно развить и укрепить истинную человеческую мудрость и венец сей мудрости - истинную человеческую религию, должно быть, подчинено упражнениям в приобретении навыков, необходимых в домашнем быту, и что эти упражнения должны предшествовать словесной учебе. Что касается словесного обучения религии, то оно приобретает значение лишь тогда, когда упражнениями в этих жизненных навыках заложен прочный фундамент для возвышенных стремлений человека, т. е. для истинной мудрости и религиозности.

Но он увидел также, что с этой точки зрения он сам не годится для руководства людьми, что лейтенант и даже Маргрет одним словом своим могут добиться большего для достижения этой конечной цели, нежели он своими длинными проповедями или другими мерами. Ему стыдно было перед ними, но он пользовался случаем, чтобы поучиться, и строил все, чему он обучал своих детей, на тех упражнениях и навыках, которые сообщали им лейтенант и Маргрет, и, по мере того как те сообщали детям полезные знания и навыки, он сокращал свое словесное обучение.

Он давно охотно пошел бы по этому пути, но не знал, как и на чем строить свои занятия. Он мечтал о той работе, которую вели лейтенант и Маргрет, но был слишком честен, чтобы на основании одних мечтании отказаться от старого преподавания, несомненно имевшего и свои положительные стороны. Но теперь, когда преимущества упражнений в делах перед упражнениями в словах стали для него неоспоримой истиной, он последовал данному ему примеру, вступил на новый путь и для своих лет сделал гигантские шаги в деле обучения народа, изменив весь характер обучения религии. Он не давал уже детям заучивать наизусть целые изречения, толкования и те спорные вопросы, которые вот уже двести лет служили причиной раскола христианского народа и во всяком случае не облегчали сельскому населению пути к вечной жизни. Один из тех вопросов, о сохранении которого в неприкосновенности особенно яростно старались некоторые люди, он заклеил бумагой во всех учебниках; как известно, два года тому назад этот спорный пункт был даже причиной убийства в его общине. Его не смущало то, что в заклеенном листе были и вполне приемлемые места, так как с каждым годом крепло в нем убеждение, что человек ничего не теряет или во всяком случае теряет мало, если теряет слова.

Но, выкинув с божьей помощью, подобно Лютеру, весь этот фантастический хлам словесной религии, он не старался подменить его новым словесным хламом. Он стремился соединить свои усилия с усилиями лейтенанта и Маргрет, чтобы без лишних слов подвести детей к скромной трудовой жизни, созданием стойких привычек и мудрой организацией жизни предотвратить зарождение постыдных, неблагородных и беспорядочных нравов и этим положить основу тихой немногословной любви к богу, а также действенной и скупой на слова любви к ближнему.

Чтобы достигнуть этой цели, он связывал каждое слово своего краткого обучения закону божьему с тем, что дети делали, с условиями их жизни и труда; и когда он говорил теперь с ними о боге и вечности, то казалось, будто он говорит об отце и матери, о доме и родине - одним словом, о всех тех вещах, которые были им так близки.

Он сам отмечал в учебниках те немногие мудрые места, которые разрешалось заучивать; обо всем остальном пространном хламе, являвшемся причиной раздоров, он ни слова больше не говорил; если бы он мог, он вытравил бы его из сознания, как солнце растапливает вешний снег. А если кто-нибудь спрашивал его, почему он пренебрегает этими местами, как будто их и не было, он отвечал, что с каждым днем все больше убеждается в том, что не к чему вбивать людям в голову все эти "почему" и "потому"; чем больше, говорил он, люди носятся с этими "почему" да "потому", тем больше они теряют здравый смысл и умение разумно пользоваться в повседневной жизни своими руками и ногами. Он не разрешил также ребятам заучивать наизусть длинные молитвы. По этому поводу он во всеуслышание говорил, что это противоречит духу христианской веры и идет вразрез с ясным предписанием спасителя, данным его ученикам: "но если вы молитесь" и т. д. Это длинное чтение молитв, по его мнению, также явилось результатом проповедей. Вполне естественно, что люди, привыкшие слушать проповеди в течение нескольких часов подряд, и сами хотят преподносить богу свои дела в длинных речах.

70. Чтобы быть поистине добрым, надо казаться суровым

Самой прекрасной чертой пастора была та откровенность, с которой он признавал влияние лейтенанта и Маргрет на свою работу. "Без них,- говорил он,- я остался бы в деле обучения ребят все тем же старым боннальским пастором, каким был тридцать лет тому назад". Более того, он признавался, что и теперь еще не умеет руководить детьми. Все, что он может сделать,- это своим вмешательством в работу лейтенанта и Маргрет не ставить препятствий на их пути.

Пастор был почти прав. О разных видах профессий и о многих других вещах, на которых лейтенант строил свою работу, он почти ничего не знал. Он знал людей и все же не знал их. Он мог бы описать их, и это описание было бы верно. Но он не знал их жизнь настолько, чтобы принять участие в житейских делах этих людей, чтобы вместе с ними разобраться в их делах. Лейтенант часто говорил ему прямо в глаза, что он ничего путного из человека сделать не может и что он лишь портит людей своей добротой. Вам достаточно уже известен лейтенант, и вы знаете, что вряд ли у кого были более суровые принципы в вопросах воспитания, чем у него.

Глюфи говорил, что любовь в деле воспитания человека приносит пользу лишь тогда, когда идет рядом со страхом или следом за ним. Люди должны научиться с корнем вырывать терния, но они по доброй воле никогда не сделают этого, а лишь тогда, когда будут вынуждены и приучены к этому. "Тот, кто хочет воспитать человека,- говорил он,- должен обуздать его злобу, преследовать его лукавство и происки и, вгоняя его в пот, изгнать все дурное в нем". Воспитание человека, уверял он, не что иное, как шлифовка отдельных звеньев одной общей цепи, связывающей воедино все человечество; ошибки воспитания и руководства в том и заключаются, что отдельные звенья вынимают, над ними мудрят, точно они существуют сами по себе, а не составляют лишь часть одной большой цепи; как будто сила и пригодность отдельных звеньев в хорошей отделке их, в том, посеребрены ли они, или позолочены, или отделаны драгоценными каменьями, а не в сохранении их крепости и пригнанности к соседним звеньям с целью придать движению всей цепи и ее колебаниям достаточную упругость и гибкость. Так говорил человек, сила которого состояла в том, что он знал мир, священнослужителю, чьей слабостью было незнание мира.

Но ведь задачей жизни лейтенанта было узнать людей. Своему отцу он обязан тем, что с ранних лет обращал на это особое внимание. И отец его считал добрыми людей, оказавшихся впоследствии злыми; разочарование и горе убили его. За несколько дней до смерти он призвал одиннадцатилетнего сына своего Глюфи и сказал ему:

- Дитя мое, не доверяй человеку, пока не испытаешь его. Люди обманывают, и их обманывают, но знать людей надо. Присматривайся к ним, но не верь им; поставь себе за правило каждый вечер записывать о людях, с которыми ты имел дело, все, что заметил, что слышал от них, и все, что могло бы показаться тебе, что они собою представляют. Если ты исполнишь это, жизнь твоя сложится лучше, ты не будешь так несчастен, как я, оставляющий тебя в этом горестном мире без средств и поддержки.

При этих словах слезы потекли из глаз его. Это были последние слезы его. С этого дня Глюфи не пропустил ни одного вечера, чтобы не исполнить завета отца. Он и сейчас бережно хранит эти листы со времен своей юности. В этих записях содержатся ценнейшие сведения о людях. Глюфи говорит о них как о богатом наследии, полученном им от покойного отца. В трудные минуты, а таких выпало на его долю немало, они служили ему утешением; сейчас они оказывают ему неоценимую услугу в руководстве школой и быстро приводят его к цели.

По истечении восьми дней он знал своих детей лучше, чем родители успели узнать их за восемь лет. Он пользовался этим, чтобы, согласно своему принципу, "вгонять их в пот", если они хотели что-либо скрыть от него, и чтобы душа их оставалась раскрытой книгой для него.

84. Воспитание и только воспитание - цель школы

...В своем стремлении ввести новые порядки в деревне помещик опирался не на старое поколение, а на молодежь и на новую школу. Он рассчитывал на новое, юное поколение, которое будет отличаться от старого, как день от ночи.

Но он рассчитывал на него не потому, что это было его мечтою, а по тому, что видел,- лейтенанту удается осуществить задуманное. Глюфи это давалось так просто и так естественно, что каждому могло казаться, будто в школе ничего нет такого, чего бы и он не мог сделать. В самом деле, вести школу, как лейтенант ее вел, мог, пожалуй, каждый смышленый крестьянин, лишь бы он умел читать и писать; для этого стоило ему в течение нескольких дней присмотреться к порядкам, заведенным лейтенантом и Маргрет, и к их занятиям с детьми. Собственно говоря, и не нужно, чтобы такой человек сам умел считать; я знал одного, который пользовался арифметическими таблицами, занимаясь с группой детей, но сам не умел считать. Его дети прекрасно усвоили ряды чисел и совершали над ними любые действия, а человек, обучавший их счету, ни на минуту не выпускал из рук бумагу, на которой были написаны эти числовые ряды, чтобы самому не ошибиться.

Перемену, происшедшую в детях, заметил даже Карл, сын помещика. Возвращаясь из Бонналя, он обычно говорил:

- Мальчики этой деревни совсем не похожи на других деревенских ребят; кто-то даже сказал, что они господа по сравнению с другими, такие они смелые и так много знают.

Что касается смелости и прямоты, то на развитии этих качеств лейтенант строил все воспитание. Он требовал полной чистосердечности и часто говорил детям:

- Я охотно прощаю вам все ваши проступки, но если вы начнете притворяться, вы - погибшие существа и навсегда останетесь несчастными, испорченными людьми.

При малейшей попытке к притворству он пронизывал их своим острым взглядом, обрушивался за это, давил до тех пор, пока не пресекал зла и не вгонял в пот провинившихся. Пуще огня боялись они его слов: "Что за лицо ты делаешь? Что это за глаза?"

Они знали, с какой неумолимой строгостью учитель преследовал всякое притворство. Все свое воспитание, как уже сказано было, он строил на прямоте и чистосердечии - этом прочном фундаменте.

Он делал детей рассудительными для того, чтобы они могли быть откровенными. Он делал их осторожными, чтобы они не были недоверчивыми. Он делал их трудолюбивыми, чтобы они не были алчными. Он делал их честными, чтобы они могли внушить к себе доверие. Он делал их разумными для того, чтобы они стали смелыми. Таким образом, он работал над созданием ясного и открытого нрава и требовал от детей этой ясности и прямоты, когда бы они ни попадались ему на глаза. Одним словом, он учил их как человек, сам представляющий собою известную ценность и могущий быть полезным на любом месте; того же он добивался и от них. А это значит, что он учил их не так, как обычно учат люди, умеющие лишь болтать и кое-что писать.

Свою любовь к детям он долго и упорно скрывал и проявлял ее лишь по мере того, как они изо всех сил старались быть такими, какими они со временем должны были стать. Трудно себе представить, каких результатов они достигли этим путем. В глубине души они знали, что Глюфи любит их, и равнодушие его принимали как упрек, чувствуя, что они не то, чем должны были бы быть. Этого равнодушия они не выносили и удваивали свои усилия, пока не добивались его одобрения. Почти невероятным может показаться, как дети выросли за это время духовно и как окрепло их сознание.

Это обнаружилось не только в родной для них профессии. Если у них оставалось для этого время, то и самое далекое вскоре становилось им близким. Какую бы работу они ни видели теперь в руках других людей, они не сомневались в том, что и сами могли бы научиться ей.

Так, например, в деревне лет двадцать уже живет часовой мастер Энгер, и никогда еще крестьянский мальчик не заходил в его мастерскую, чтобы поинтересоваться тем или другим и попытаться самому что-нибудь сделать. Но с тех пор как Глюфи дал детям понять, что у них такие же руки, уши и носы, как и у других, более полдюжины ребят каждый вечер стали приходить к мастеру и не давали ему покоя, пока тот не позволял им взять в руки и повертеть ту или иную вещь или самим попробовать сделать что-либо. Ребята так ловко принимались за дело, что мастер не мог надивиться; он велел даже передать учителю, что если бы все крестьянские дети были так воспитаны, то не было бы ремесла, к которому они не была бы так же, а может быть и больше пригодны, чем городские дети.

Но этим дело не ограничилось. Энгер понял, что ему выгодно взять к себе в учение двух наиболее ловких из этих ребят; недолго думая, он предложил обучить их своему ремеслу без всякого вознаграждения.

Это были ребята, родители которых не имели ни земли, ни имущества и которые в будущем могли стать лишь слугами или поденщиками. Мальчики запрыгали от радости, когда он предложил им это, и бросились затем к учителю благодарить его.

Лейтенант был тронут благодарностью этих мальчиков, он молча держал их дрожащие руки в своей руке. Сердце его забилось при мысли о будущем, когда все ученики его будут пристроены. В тихом раздумье стоял он перед ними. Он мечтал о том благе, которое может дать его деятельность людям, о предмете стремлений каждого благородного бедняка, в том числе и своем,- сознавать, что ты уже и убелен сединами, но способствовал благополучию и счастью окружающих людей.

Рукопожатия детей пробудили его от грез. Он отправился с мальчиками к мастеру и помог им заключить договор на таких хороших условиях, каких другие мальчики, обучавшиеся у часового мастера безвозмездно, вряд ли могли добиться.

Лейтенант обещал мастеру в будущем смотреть на этих мальчиков как на его учеников и обучить их в области черчения и математики всему тому, что может им быть полезным для ремесла. Это было так важно для мастера Энгера, что при заключении договора с мальчиками он согласился на все условия, предложенные лейтенантом. Он даже сказал учителю, что если тот это для них сделает, мальчики пойдут далеко и достигнут большего в своем ремесле, чем он, Энгер.

С тех пор как лейтенант стал учителем, он почувствовал, как много может сделать для устройства будущего детей. Он стал заботиться о мальчиках, не имеющих земли, и стремился сделать из них ремесленников со всей свойственной ему страстностью. В свободные часы он водил мальчиков по всем мастерским, существующим в деревне, и часами наблюдал, как каждый берется за то или иное дело, чтобы узнать таким образом, на какую работу каждого поставить.

Этим способом ему удастся, если только он будет жить, сделать больше для улучшения жизни боннальских бедняков, нежели могли бы дать раздел луга и полей, освобожденных, как обещал Арнер, от уплаты десятины.

Не меньше делает он и для девочек. Пороки родителей не развращают их более. С утра до вечера они находятся теперь в обществе бодрого и разумного человека. Они никогда не сидят без дела. Болтовня и сплетни не смущают их и не ожесточают их сердце.

Поэтому щеки их розовеют, краска стыдливости вспыхивает на лицах, а в глазах сияют радость и бодрость. Ноги их подвижны, они готовы танцевать, а руки становятся гибкими и ловкими для женских работ. Глаз их воспринимает красоту природы и человека. Прилежание, бережливость и соблюдение порядка в доме - это важнейшие для жизни начала, охраняющие добродетель, под руководством Глюфи входят в плоть и кровь их.

Боже, чем были они при старом порядке! Утопая в тине несчастья, человек не может быть человеком. Без отцовского руководства мальчик не может стать мужчиной. Еще менее девушка может стать женщиной в руках беспутной матери и под руководством школы, управляемой тупицами.

Но в руках Глюфи мальчики и девочки росли, чтобы стать мужчинами и женщинами, такими мужчинами и женщинами, какими могут быть все, безразлично одеты ли они в простые ткани или в шелка.

Воздвигайте алтари этому человеку! Он пользуется всем, вплоть до цветка, растущего в саду, чтобы возвысить девичьи души, ибо им суждено дать счастье будущему поколению.

В Боннале живет женщина, вышедшая замуж в эту деревню из другой местности. Вот уже двадцать лет, как она сажает прелестные цветы, нежные овощи и прививает отборные сорта плодов дичками. Грубая боннальская молодежь воровала у нее из года в год цветы, капусту, груши и яблоки, а то, что не брала у нее тайком, выпрашивала на свадьбы и крестины. Но никому и в голову не приходило подражать ей и самим выращивать такие же цветы, капусту, яблоки и груши. Наоборот, эту женщину преследовали клеветой и злословием, ее обвиняли в бесхозяйственности, потому что она тратила время и удобрения на создание вещей, которые все равно разворуют у нее.

Но не прошло и нескольких недель с тех пор, как дети этого невежественного народа начали посещать школу Глюфи, и отношение к женщине изменилось; утром и вечером приходили они к старухе в сад, присматривались к ее цветам и к порядку и расспрашивали ее, как нужно делать то или другое, чтобы вышло так же красиво, как у нее. Старуха часами простаивала с ними с киркой в руках, все показывала, дарила цветы и обещала дать саженцев, семян и отростков, если бы они пожелали развести у себя такие же сады.

Однажды дети принесли цветы, данные ею, в школу и спросили Глюфи, не думает ли он, что и они бы могли устроить у себя дома такой же сад.

- Почему бы и нет,- ответил учитель,- если вы не будете лениться,- и сам повел всех детей в сад этой женщины.

Трудно передать радость старухи. Она сказала лейтенанту, что никогда еще с тех пор, как она в Боннале, не чувствовала себя так хорошо, как сегодня, когда он явился со своими учениками в ее сад.

А дети, придя домой, потребовали от матерей клочок земли, чтобы развести на нем сад согласно советам и указаниям этой женщины.

Все, что рано или поздно могло пригодиться детям, он считал возможным включить в свою школьную работу. Ибо он чувствовал себя отцом этих детей и задачей своей считал их воспитание. Все, что требовалось для их всестороннего воспитания, входило, по его мнению, в круг его деятельности. По той же причине он проводил с ребятами все вечера и занимался с ними всем, чем они желали. Иногда это была резьба по дереву, лепка разных фигур из воска: людей и зверей, голов и рук, нередко лепили дома, мельницы, пилы и корабли. Порой классная комната вся наполнялась разными ремесленными инструментами и стружками и походила на мастерскую, но перед уходом комната убиралась и снова становилась чистой, как весенний луг, с которого сгребли весь зимний валежник. Если вечер выпадал хороший, Глюфи отправлялся с детьми под орешник на лужайку.

Старики как будто с умыслом посадили на этом месте орешник, чтобы молодая смена могла отдыхать под тенью его и любоваться отсюда прекрасным закатом солнца.

Под этим деревом он часами беседовал с детьми и об их будущем, и об их жизни. Он рассказывал им краткую историю деревни, говорил, как несколько веков тому назад здесь стояло лишь немного домов; а так как жители ее не могли полностью использовать и обрабатывать всю землю, то они вынуждены были установить для пастбищ и пашен такие порядки, которые теперь при большей стоимости земли, сделали деревню несчастнее, беднее и более распущенной, нежели она могла быть при других условиях. Он указывал на то, как бумагопрядение привлекло в страну деньги и как поэтому те, которые не привыкли обращаться с ними, разорились. Многие крестьяне, имущество которых было продано с молотка, были, собственно говоря, значительно богаче тех, которые приобрели его, но благодаря лучшей обработке небольших участков земли ценность ее раз в десять повысилась в течение нескольких лет. Заканчивая историю деревни, он подчеркнул, что в данное время требуется больше точности во всем, больше внимания, расчета, больше порядка и обдуманности для того, чтобы дожить до здоровой, радостной старости и спокойным за судьбу своих детей сойти в могилу, чем это нужно было в старину при меньшей населенности, меньшем количестве денег и более простом образе жизни.

А когда дети, возвращаясь вечером домой, приносили с собой эти рассказы о далеком прошлом деревни и сопровождали их полученными от учителя объяснениями, родителям казалось непонятным, как мог учитель узнать обо всем этом; правда, они сами пережили это и испытали, но так, как он, не сумели бы рассказать. Их удивляло его умение растолковать детям все происходившее так, что они, несмотря на свой возраст, понимали его и сумели толково передать другим...

Иоганн Генрих Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах, т. I. M., Изд-во АПН РСФСР, 1961, стр. 537-565.