Основные проблемы социологии.Хрестоматия

прав перед тем, как они будут отчуждены в браке, — тех прав, которые воспринимались в качестве органически присущих всему племени.

Такого рода коммунизм воплощает простую солидарность нерасчлененного сообщества. Дифференциация, которая в нем существует, основана на естественных различиях, подобно различиям между молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, подобно различиям в склонностях, например склонность к лидерству у одних и ее отсутствие у других, а также на некоторых социально приобретенных различиях, связанных, например, с наследованием церемониальной должности или магического знания. Бесчисленное множество линий дифференциации, характерных для цивилизованного общества, в первобытном обществе остается еще скрытым. Различные интересы, склонности, способности, которые могут проявляться в рудиментарной форме, не имеют возможности для развития в пределах ограниченного поля совместной жизни. Социальное наследие слишком негибко, чтобы избирательно стимулировать их развитие. Нравы, соответствующие этому наследию, скорее подавляют данные различия, поскольку они воспринимаются как угроза солидарности на почве единомыслия — единственному виду солидарности, на которую группа, как целое, тогда была способна.

Цивилизации прошлого и настоящего возникли из этого раннего этапа. Как они возникли, под действием каких слепых сил, направленных на завоевание, покорение и экспансию, создававших полюса богатства и бедности, классовые различия, путем какого воспитания в области искусств, в результате какого сочетания обычаев и верований, приведшего к известному освобождению сознания, путем какого приращения научных знаний и их практического приложения — вот главная тема человеческой истории. Для нас здесь достаточно обратить внимание на принципиальную разницу. Для нашей стадии развития характерно то, что у нас существует огромное множество организаций, причем принадлежность к одной никак не влияет на принадлежность к другим организациям. Наряду с этим любой вид интересов влечет за собой создание соответствующей ассоциации, практически каждый вид установок может найти некоторое социальное подкрепление, и, таким образом, большое социальное единство, к которому мы принадлежим, реализуется как множественное по формам, а не унифицированное. От участников «большого общества» требуется соответствующее интеллектуальное усилие, и многие из тех, кто на это неспособны, принадлежат к этому обществу чисто формально, а не по духу.

Роль диффузии в социальной эволюции

Сколь бы длительным и сложным ни казался эволюционный процесс в исторической ретроспективе, он протекал все же достаточно быстро в сравнении с эволюцией органического мира. Мы уже обращали внимание на относительно высокую скорость социальных изменений, сейчас мы можем также добавить, что социальная эволюция происходила значительно более высокими темпами, чем эволюция биологического порядка. Ни один из типов простейших животных не превращался в развитый тип в течение такого короткого времени, как это происходило в обозримой человеческой истории.

Сама идея подобного сравнения кажется абсурдной. Но в течение этого периода одно первобытное общество за другим переходило на такую стадию, когда, по крайней мере в сравнительном плане, обнаруживаются более развитые структуры. Социальная эволюция не зависит от органической эволюции в том смысле, что люди оказываются способными использовать для достижения своих целей орудия, которые не являются частью их физической природы. Кроме того, применяя эти орудия, люди в определенной степени руководствуются разумом, а не одним лишь инстинктом. Вооруженные подобным образом, они способны быстро приумножать свое культурное наследие, передавать его эволюционный потенциал своим потомкам и обеспечивать их коммуникацию с другими людьми на планете.

Иногда диффузия и эволюция рассматриваются как противоположные принципы в объяснении социального изменения. Но в действительности такое противопоставление неоправданно. Диффузия должна рассматриваться как один из наиболее важных факторов

161

социальной эволюции. Все великие цивилизации прошлого находились, насколько можно судить по письменным источникам, под воздействием культурообразующих и конкурентных факторов культурного взаимодействия. Цивилизация, возникшая в долине Нила, проникла вплоть до Индии. Созданные в Индии системы мышления достигли Китая, а затем отдельные их элементы внесли свой вклад в становление пробуждающихся цивилизаций Запада. Греки построили свою цивилизацию на наследии Микен, Крита и Египта. Рим с первых своих дней испытывал влияние культурных сил, уже полностью раскрывшихся в Греции. И так остается вплоть до наших дней.

Антиэволюционные влияния

Нет нужды говорить, что становление нынешней системы дифференциации происходило в течение веков. При этом тормозящее воздействие, исходившее из древнего представления о солидарности, было весьма сильным. В той или иной степени оно сохраняется и по сей день. В процессе образования современного общества, как правило, государство (иногда эту функцию выполняла церковь) стремилось предотвратить дальнейшую дифференциацию путем включения всех других организаций в свою структуру, подчинения их тому согласию, источником которого оно выступало. Гоббс в XVII в. обличал свободные ассоциации, которые подобны «червям в кишках живого человека», а уже в конце XVIII в. во время Великой французской революции была сделана попытка под знаменем свободы запретить все корпоративные организации. Как Руссо, так и в не меньшей степени Бёрк, — с одной стороны, философ революции, а с другой — философ реакции (столь медленно наше сознание воспринимает новые социальные факты) — не допускали еще раздельного существования государства и церкви. Они еще верили в «универсальное партнерство», обеспечивающее культурно однородное членство в обществе. Даже сегодня предпринимаются отдельные попытки воссоздать великие общества на почве примитивной солидарности. Это явствует из апелляции как к фашистским, так и к коммунистическим принципам, а еще более — из национал-социалистической политики в Германии. Но какими бы ни были притязания этих противоположных принципов (напомним, что в данном случае речь идет о социальной эволюции, а не о социальном прогрессе), важно обратить внимание на то, что эти попытки оказались успешными только в тех странах, которые в незначительной степени или в течение краткого периода времени испытывали влияние факторов, увеличивающих разнообразие: современного индустриализма, культурного и религиозного плюрализма, конфликтов по поводу свободы ассоциаций. Успех такого рода политических действий обеспечивался лишь благодаря установлению принудительного контроля, подавлявшего самым насильственным образом те различия, которые в противном случае были бы неизбежны. Надо учесть и тот факт, что эти практики возникли как внезапные следствия катастрофических и аномальных обстоятельств, а не как результат более или менее упорядоченной последовательности социальных изменений.

Главное направление социальной эволюции

У нас нет возможности проследить исторический процесс появления этих многочисленных градаций дифференциации. Однако если мы вновь обратимся к первобытным обществам, мы можем обнаружить общие направления этого процесса. Поскольку социальная структура существует лишь как продукт ментальности, постольку за дифференцированной формой всегда стоит дифференцирующее сознание. Прежде чем возникнут институты, появляются установки и интересы. По мере того как они становятся более определенными, они отражаются в обычаях, приобретающих все более и более институциональный характер. Единая протяженность социальной мысли прерывается действием особых интересов, которые обусловливают разрыв с недифференцированным чувством солидарности. Следовательно, происходит постоянное отклонение социального существования от единообразия общего социального пути, на что защитники племенных обычаев либо не реагируют, либо смотрят сквозь пальцы, либо подавляют эти отклонения. Но если это отклонение неоднократно повторяется, причем в одном и том же направлении, то, при условии изменившихся обстоятельств или появившихся возможностей, оно может

162

получить признание, создавая зону неопределенности внутри старого института или же учреждая новый институт взамен старого. Тем самым образ жизни группы становится более разнообразным, без утраты общего единства. Более того, путем медленного приращения объем (новых) знаний и умений увеличивается, и отдельные члены группы предъявляют на них особые права и становятся признанными специалистами по их применению. Так развиваются особые способы проведения обрядов, особые табу, особые подходы к таинственным силам природы или к сакральному началу племени, другими словами, формируются новые институты.

Формирование институтов обычно предшествует — и нередко на весьма длительный период — образованию ассоциаций. Фактически в сравнительно примитивных сообществах переход от институтов к ассоциациям встречается достаточно редко. Это происходит потому, что этап ассоциаций предполагает некоторую эластичность социальной структуры, которую примитивные условия и примитивная ментальность вряд ли могут допустить. Этот этап подразумевает более сложное единство, при котором различие соединяется с тягой к творчеству. Прежде чем право на свободу ассоциаций становится эффективным, общество должно достаточно далеко продвинуться по пути социальной эволюции: масштаб его должен увеличиться, давление общей морали — ослаблено, а интересы — стать гораздо более разнообразными благодаря накоплению знания и усилению специализации в экономической жизни. Только при этих условиях происходит выделение семьи из общей социальной матрицы; она становится автономной единицей, создание и поддержание которой зависит исключительно от желания и воли ее членов. Только при этих условиях единообразная система общинного воспитания распадается на множество отдельных школ и других образовательных учреждений. И, наконец, масштабная политико-религиозная система, претендующая на всеобщий контроль, обнаруживает внутреннюю противоречивость единства, навязанного силой, что влечет за собой формирование разнообразных ассоциаций государства и церкви. Этот процесс может быть представлен в виде следующей схемы:

I. Общинные обычаи: сплав политико-экономико-семейно-религиозно-культурных практик, которые переходят в II. Дифференцированные общинные институты: различные формы политических, экономических, семейных, религиозных, культурных процедур, которые воплощаются в III. Дифференцированные ассоциации: государство, экономическая корпорация, семья, церковь, система образования и т.д.

Переход от второй к третьей из этих стадий означает мгновенную трансформацию социальной структуры. В условиях первобытного общества могли, разумеется, встречаться небольшие ассоциации случайного происхождения, но большие постоянные ассоциации в том виде, как мы понимаем это сейчас, были тогда немыслимы. Неразвитая солидарность подразумевает, что если ты принадлежишь к племени, ты принадлежишь также и к роду, или принят в него; что если ты живешь жизнью племени, ты веришь и в его богов. Разнообразие институтов, по мере их появления, есть сначала лишь разнообразие тех или иных сторон общинной жизни. В этом увеличивающемся разнообразии скрывается зародыш нового социального порядка, но пройдут века, прежде чем новый порядок будет установлен. Это происходит потому, что новый порядок означает разнообразие, связанное с большей свободой.

На нашей второй стадии существует лишь один ряд религиозных институтов, признаваемых всем сообществом, и эти институты остаются тесно связанными с институтами политическими.

На нашей третьей стадии эти религиозные институты не только отделяются от государства и становятся культурно автономными, но и последовательно создают множество религиозных ассоциаций. Свобода ассоциаций допускает существование неограниченного множества случайных форм с бесконечным числом взаимосвязей и взаимозависимостей. Однако эти формы основаны на принципах общинной жизни, причем на страже общеобязательных сторон этой общинной жизни отныне стоит государство.

163

Отделение одной большой ассоциации от другой сопровождается глубокой внутренней дифференциацией их соответствующих структур под действием тех же самых сил, которые вызвали внешнюю дифференциацию. […]

Как эволюционный подход помогает нам понять общество

Прежде чем обратиться к данному примеру, было бы целесообразно рассмотреть то, каким образом эволюционный подход помогает нам понять общество. В то время как одни социальные изменения могут представляться нам как разнонаправленные и хаотичные, подобные морским волнам, другие изменения четко попадают в рамки эволюционного процесса. И, прослеживая эти изменения, исследователь лучше схватывает суть социальной реальности, он узнает, что многие движения, которые с первого взгляда представлялись ему случайными событиями в историческом потоке, возникают под действием глубинных сил, имеющих постоянный характер. Говоря конкретнее, эволюционный подход, там, где его можно применить, имеет следующие преимущества.

Во-первых, мы яснее понимаем природу системы, когда она себя «разворачивает». Эволюция — это принцип внутреннего роста. Она показывает нам не только то, что происходит с вещью вовне, но и то, что происходит внутри нее. Так как в этом процессе обнаруживают себя скрытые характеристики или качества, мы можем сказать, что проявляется сама природа системы, что она, как сказал бы Аристотель, в большей степени становится собой.

Предположим, например, что мы пытаемся проникнуть в природу обычая или морали

— институтов, которые мы до сих пор часто склонны путать. Каждый из них становится нам более понятен в результате рассмотрения того, как они, будучи слитыми воедино в примитивном обществе, стали все в большей мере различаться вместе с ограничением той области поведения, где правил обычай. И так происходит со многими другими различиями, как, например, между религией и магией, преступлением и грехом, правосудием и справедливостью, правом и привилегией, экономической властью и политической.

Далее. Эволюционный подход позволяет нам выстраивать множество фактов в логическом порядке, в виде последовательно сменяющих друг друга стадий, вместо того чтобы связывать их чисто внешней хронологической нитью. Дело в том, что история предстает перед нами в виде запутанного множества событий, настоящего хаоса изменений, поэтому требуется найти принцип их селекции. Мы поставлены перед необходимостью обнаружения типа или типической ситуации, с помощью которых данные события могут быть сгруппированы с учетом конкретного времени и места, а затем соотнесения этого типа с более ранними или более поздними типами. Мы можем решить эту задачу лишь в том случае, если мы выявим эволюционный характер серии изменений. Рассмотрим, например, бесконечные изменения, которые претерпела семья. Изучая эти изменения, мы обнаруживаем, что в определенном промежутке современной истории функции семьи стали более ограниченными и в большей мере приблизились к своим основаниям, которые состоят во взаимоотношении полов. Тем самым выявляется существенная временная зависимость. Биологическая наука упорядочила данные с помощью эволюционного подхода, точно также, по крайней мере, в данном случае, поступает наука социальная. Значение эволюционного принципа, там, где его удается нащупать, велико, поскольку он позволяет соотносить друг с другом целые ситуации временной последовательности вне зависимости от их масштабов. Этим объясняется возможность его применения в различных областях науки. Этот универсальный подход должен помочь нам проникнуть в природу реальности глубже, чем какой-либо иной, имеющий частное значение. […]

И еще. Эволюционный принцип предоставляет нам доступные средства классификации и описания самых сложных социальных систем. Если мы попытаемся классифицировать все общества на основе обычаев, которым они следовали, или на основе верований, которые они исповедовали, или на основе различных способов изготовления глиняной посуды или украшений, которые они использовали, и т.д., то наши классификации будут чрезмерно детализированными, громоздкими, сложными для понимания и

164

согласованности или статусной кристаллизации. Эта идея статусной согласованности привела к ряду интересных социологических исследований возникновения политического радикализма в социальных группах, характеризующихся отсутствием статусной кристаллизации; это толкает к некоторым психологическим предположениям относительно уровня фрустрации, переживаемой индивидами, чьи позиции в обществе характеризуются напряжением или противоречиями между различными измерениями их статусных позиции. Например, в американской социологии правые и реакционные политические движения часто ассоциируются с беспокойством, напряжением и фрустрацией тех социальных групп, которые переживают «статусную панику» по поводу своей нестабильной позиции в современном обществе. Эти cтатусные беспокойства характерны для социальных групп, чьи позиции в обществе находятся под угрозой в результате социальных и экономических перемен. Например, лавочникам в традиционном бизнесе угрожает развитие супермакетов, которые могут подорвать их бизнес и, соответственно, их престиж в обществе.

В литературе по статусам они различаются по двум важным критериям. Во-первых, принято различать «приписываемый статус» (относящийся к таким атрибутам личности, которые слабо или вообще не контролируются, например, раса, пол или возраст) и «достигаемый статус» (относящийся к позиции, которая может быть достигнута личностью, например, через конкуренцию в сфере образования). Часто утверждают, что в то время как приписываемый статус характерен для домодерновых обществ, достигаемый статус играет гораздо большую роль в современном индустриальном обществе, где определенные ценности или нормы вытекают из общей приверженности равенству, особенно равенству возможностей для граждан. Например, в современных США закон вынуждает многих работодателей предпринимать позитивные или поощрительные программы по найму женщин на том основании, что открытая дискриминация по признаку пола уже более нетерпима.

Для некоторых социологов развитие модернового общества видится в терминах перехода от партикуляристско-предписательных стандартов или ценностей к социальной системе, основанной на универсалистко-достигаемых ценностях, поскольку такое общество делает больший упор на индивидуальной социальной мобильности, а не на почестях или традиционных стандартах престижа и чести. Поскольку модерновые общества делают упор на личном достижении, успехе в учебе и приобретении дипломов об образовании, что становится ключевым в распределении престижа и вознаграждений, то это приводит некоторых социологов к определению современного общества как «общества дипломов».

Во-вторых, проводится различие между субъективным и объективным статусом или между самоощущением статуса и извне определяемой статусной позицией. Понятие субъективного статуса, как мы увидим, особенно влиятельно в американской социологической традиции. Так, следуя одному из аспектов веберовского анализа статуса, С.Липсет определил статус как «позитивную или негативную оценку знатности или престижа, получаемую индивидами или позициями». В американской системе упор на потребительство, социальную мобильность и персональные достижения создают культурную среду, в которой самоощущение ранга становится особенно важным. Эта черта американской жизни нашла отражение в исследовании социальной стратификации социологами, которые особенно интересовались самоощущением и престижем. […]

Важно признать, что этот американский подход к индивидуальному престижу представляет собой отход от европейской традиции, в которой статус характеризует объективную позицию в обществе и объем прав и привилегий, а не просто самоощущение. […]

Таким образом, статус – это позиция в социальной структуре, по которой индивид в соответствии с приписываемым или достигаемым критерием оценивается с точки зрения престижа или знатности. Эта оценка будет как личностной, так и объективной, поскольку самооценка тесно связана с внешней оценкой, которую индивид получает в соответствии со своим местоположением в общественной иерархии. В социологической литературе, как мы

166

уже отметили, имеется «субъективное» измерение статуса (индивидуальное ощущение престижа) и «объективное» измерение (социально-правовое положение индивида).

Cтатусная группа и стиль жизни

В обзоре различных определений статуса я до сих пор фокусировал внимание на статусе как позиции индивида в обществе. Однако, с социологической точки зрения, статус гораздо более интересен как атрибут социальных групп или коллективов. Поэтому нам надо перейти от определений индивидуальных статусов к понятию статуса группы, статуса общин и коллективных стилей жизни. В то время как американская социологическая традиция часто концентрировала внимание на индивидуальном статусе, традиция, идущая от Вебера, более интересовалась происхождением, поддержанием и социальными последствиями существования статусных групп и статусных общин как сплоченных и воинственных социальных коллективов. В книге «Экономика и общество» Вебер признавал различные значения понятия статуса и престижа, но, по-моему, лишь два аспекта статуса он рассматривал особенно серьезно. Во-первых, понятие статуса как системы «сословий», посредством которой общество (особенно феодальная система) делилось на основании юридических, социальных и культурных привилегий, порождавших разделенные между собой, различные кастоподобные группы. Статусные группы превращаются в сословия, когда их привилегии кристаллизуются в систему юридических и экономических иммунитетов, вытекающих из внешнего контроля или регулирования, защищенных обычаем, религией и законом.

Во-вторых, Вебер интересовался анализом исторических и социальных функций статусных групп или статусных общин, которые являются коллективами, имеющими схожий стиль жизни, общую моральную систему, общий язык или культуру, религиозные отличия. В результате эти общие черты культуры порождают изолированные, внутренне солидарные общины, организуемые для защиты или расширения своих возможностей пользоваться культурными и социальными выгодами и привилегиями. С этой точки зрения социальная стратификация создает, поддерживает и распределяет в обществе различные формы власти через механизмы политической монополии, культурного воспроизводства и социального исключения. Идея о том, что статусные различия поддерживаются посредством культурной исключительности получила особое развитие в социологии культуры Пьера Бурдье. С точки зрения этих социологических подходов, мы можем вывести два соответствующих понятия статуса: статуса как стиля жизни (культурный статус) и статуса как политико-правовых прав (гражданский компонент статуса).

Вебер определял статусную позицию как действенную социальную претензию на знатность или уважение в форме позитивных и негативных привилегий. Статус обычно основывается на специфическом стиле жизни, формальном обучении или формальном престиже, вытекающих из определенного рода деятельности. Статус, к тому же, поддерживается и выражается через ранжировку условий жизни и питания, через монопольное пользование привилегированным доступом к власти и богатству, через социальную солидарность, порождаемую брачным союзом, и, наконец, через определенные обычаи и статусные условности. Под статусной группой он понимал множество социальных субъектов (actors), которые в более широком социальном окружении успешно претендуют на специфический почет и пользуются определенными социальными привилегиями. Статусные группы - это общности, имеющие привилегированный доступ к ограниченным ресурсам, особенно если эти ресурсы влекут за собой культурные, моральные или символические атрибуты.

Вслед за Фрэнком Паркином мы можем отметить, что статусные группы или общины обычно возникают в результате социальной и политической узурпации, вызывающей коллективную борьбу за расширение доступа к ограниченным ресурсам и за укрепление таким способом коллективной позиции в системе почета. Вебер продолжил сравнение экономических классов и статусных общин c точки зрения их внутренней солидарности и воинственности. В отличие от экономических классов статусные группы – это характерные

167

социальные коллективы общинного характера, который предполагает воспроизводство типичного стиля жизни и культурного наследства. Экономические же классы наоборот являются просто агрегатами индивидов, связанных вместе обменом и другими экономическими отношениями. Следовательно, статусные общности организованны как общины с целью защиты и укрепления своих социальных привилегий и прав.

Смысл этих формальных определений позволил Веберу предпринять серию сравнительных исторических исследований социальной структуры и социальных изменений. Вебер хотел показать, что экономическое богатство – не единственный критерий социальной власти и влияния. Кроме того, он хотел исследовать общества, в которых престиж, достигаемый через образование или культуру, был значительнее, чем власть, основанная на собственности на средства производства. Например, в своем исследовании китайского общества Вебер придал особое значение политическому и культурному статусу образованных. Он писал, что «в течение двенадцати веков социальный ранг в Китае определялся в большей мере служебной квалификацией, чем богатством. Эта квалификация, в свою очередь, определялась образованием и особенно экзаменом. Китай сделал образование буквально единственным мерилом социального престижа, придав ему большую роль, чем это имело место в Европе в период гуманистов или в Германии».

С точки зрения Вебера, этот культурный слой вносил вклад в укрепление социальной стабильности и традиционализма в Китае, поскольку имелось сходство между конфуцианской этикой слоя и стилем жизни гражданских чиновников. В книге «Религия Индии» Вебер показал, как религиозные убеждения относительно загрязнения играли важную роль в организации и сохранении кастовой системы. Эти примеры подчеркивают тот факт, что Вебер предпочитал проводить историческое исследование властных отношений в человеческом обществе, а не заниматься формальным развитием концептуальных различий между классом, статусом и партией. В последующей социологии веберовское подчеркивание значимости истории было утрачено. Но статическая категоризация различных слоев или сегментов не является заменой исторической социологии.

Развитие Вебером идеи статусных групп было использовано для противопоставления марксистскому анализу экономического класса. Вебер хотел показать, что статусные группы более сплоченные, социально и политически более сознательные, чем экономические классы, которые Вебер определял как действующие на рынке агрегаты. Статусные группы в решающей мере зависят от поддержания исключительного стиля жизни, направленного на сохранение определенных культурных монополий. Статусные группы стремятся воспроизводить себя через механизмы образования с тем, чтобы предотвратить социальную мобильность посторонних и подчеркнуть свою исключительность и партикуляризм. […]

Таким образом, статусная группа – это сообщество индивидов, которые организовались для поддержания или расширения своих социальных привилегий посредством механизма социального закрытия с целью защитить существующие монопольные привилегии от посторонних […] Существование статусных групп неизбежно вызывает социальный конфликт и социальную борьбу, хотя эти формы социальной борьбы часто могут быть замаскированы или скрыты.

Конфликтная социология

Один большой спор в социологии возник по поводу вопроса, характеризуются ли социальные отношения прежде всего согласием или конфликтом. Теории социального согласия стремятся объяснить, как формируется социальный порядок, они обычно утверждают, что социальная стабильность создается общими ценностями и ожиданиями. Представители же конфликтной социологии находятся под впечатлением скорее от распространенности конфликтов, напряженности и беспорядка, чем от сфер согласия и консенсуса. Если смотреть из нашего времени, то многие из этих споров кажутся сейчас чемто непродуктивным, поскольку на уровне здравого смысла ясно, что все социальные отношения порождают одновременно как согласие, так и конфликт. Однако в анализе статусных групп и статусной борьбы есть сильные аргументы в пользу подхода

168

конфликтной социологии, так как в этой работе я утверждаю, что статус по самому своему характеру влечет бесконечную борьбу из-за распределения ограниченных ресурсов, особенно культурных. Конфликтная социология в своей наиболее разработанной форме дает общий и теоретически важный подход к социальным отношениям.

[…] Историческое развитие статусной стратификации в Соединенных Штатах отличалось от развития классовых систем в Европе по ряду важных моментов. Прежде всего Соединенные Штаты не унаследовали феодальной знати, а миграция играла ключевую роль

вформировании в качестве главного компонента ценностной системы чувства индивидуального успеха, социальная же система организовывалась в отдельные конкурирующие этнические общности. Эти исторические различия частично объясняют и различие подходов к социальной стратификации в американской и европейской социологии. В то время как европейская социальная теория прежде всего интересовалась ролью экономических классов в индустриальном обществе, американские социологи больше интересовались изучением социальной мобильности индивидов, анализом структуры занятий и субъективным восприятием престижа.

Вамериканском контексте веберовский конфликтный подход к статусным привилегиям был трансформирован и перекрыт «Уорнеровской социологической школой». Понятия «статуса» и «класса» были cлиты, а важность конфликта в формировании сознания игнорировалась. Социальная стратификация теперь рассматривалась как непрерывная градация позиций, которые приравнивались к ранжированию по престижу. Индивиды рассматривались как движущиеся через эти ранжированные позиции благодаря своим личным усилиям; понятие социально замыкающихся статусных групп, стремящихся монополизировать ресурсы, было оставлено в пользу образа Америки как бесклассового общества, имеющего большие возможности для социальной мобильности. Упор на классовый конфликт и конкуренцию статусных групп, составляющие существенные элементы в динамическом процессе исторических преобразований общества (что мы отмечали в социологии как Маркса, так и Вебера) был вытеснен подчеркиванием консенсуса

висследованиях общин школой Уорнера и структурно-функционалистской теорией стратификации Л.Дэвиса и У.Мура. Конечно, эти подходы к социальной стратификации в американской социологии в конечном счете подверглись широкой критике за то, например, что функционалистский подход к статусу игнорировал существенное неравенство, роль порожденных им интересов, монополизацию ресурсов и масштабные межгрупповые конфликты, имеющие место в американской жизни.

Обрисовав разнообразие определений и подходов к статусу, я теперь хотел бы более ясно сформулировать мой собственный подход. Во-первых, я особо подчеркиваю политикоправовые черты понятия статуса. Как я уже отмечал, в латинском языке это слово первоначально означало правовую позицию или положение в обществе, в соответствии с которой гражданин мог претендовать на различные формы избавления от политических и налоговых обязательств. Поэтому под статусом я подразумеваю прежде всего комплекс социально-политических претензий к обществу, которое дает индивиду (или, выражаясь более социологически – группе) определенные блага и привилегии, выделяя его из числа других индивидов или групп. Эти социально-политические претензии касаются ограниченных ресурсов, особенно образования, культуры и символических ресурсов. Этот культурный аспект статуса порождает второе измерение: понятие статуса как культурно специфического стиля жизни, выделяющего в обществе статусную группу с особой идентичностью. В феодальных обществах доступ к привилегиям был организован исключительно через сословия (духовенство, дворянство и простые люди), которые имели свои культурные и ценностные системы. В модерновом обществе борьба по поводу социальных привилегий и отличительных символов более подвижна и открыта, она вовлекает в себя бесчисленное количество групп, коллективов и слоев.

Подчеркивая социально-политический аспект, легче поддерживать более четкую грань между статусом и идеей экономического класса, поскольку класс касается системы экономического неравенства в обществе, используя категории производства, собственности

169

ипотребления. Поэтому я бы предпочел использовать понятие «экономический класс» как эквивалент «социального класса» […] С одной стороны, я хочу разграничить экономические классы и статусные общности, а с другой – я считаю, что классовый и статусные анализы – далеко не взаимоисключающие вещи, их эффективнее всего использовать в комбинации [...] Мой анализ социальной стратификации показывает экономическую структуру общества (классы), распределение юридических прав (гражданство) и организацию престижа и почета в терминах «культурного капитала» (статус как культурно-своеобразный стиль жизни).

Хотя читатель, вероятно, уже почувствовал, что идея статуса окружена достаточно непростыми терминологическими сложностями, все же в целях анализа я ввожу в этой работе еще одно разграничение: между статусными общинами и статусными колоннами или блоками. Статусная община – это, так сказать, подлинная форма прочной общины (или говоря социологическим языком – отношения Gemeinschaft); это общины, где индивиды на протяжении относительно долгого периода времени имеют общие атрибуты, например, язык, культуру или этническую принадлежность. Например, уэльская община в Южной Австралии или ирландская община Нью-Йорка являются, согласно моей терминологии, статусными общинами устоявшихся, внутренне солидарных коллективов. И наоборот, статусные колонны, или блоки, – это скорее ассоциации или организации (отношения Gesellschaft), в которых индивиды создают организационные структуры для достижения особых целей, например, получения пособий или налоговых льгот. Примером статусной колонны являются все лица, принадлежащие к неполным домашним хозяйствам (с одним родителем), которые претендуют на пособия или другие привилегии в социальном государстве. Другие примеры – это ассоциации пенсионеров, группы защиты потребителей, благотворительные организации для солдат-инвалидов […] Это группы лоббирования, которые часто во имя защиты гражданских прав создают ассоциации для оказания давления на местное или национальное правительства. Таким образом, статусные колонны появляются для достижения весьма ограниченных и возможно краткосрочных политических

исоциальных целей, в то время как статусные общины имеют тенденцию быть устойчивыми, многомерными, сложными, первичными группами.

Статусные колонны, или блоки, оказываются вовлеченными в статусную политику, которая включает заявление претензий к государству на социальные права группами, испытывающими некоторую дискриминацию и апеллирующими к современному, универсалистскому законодательству. Поскольку уравнительный универсализм является главным критерием современных демократий, граждане будут испытывать разные формы неравенства с точки зрения таких особенностей статуса как возраст, пол или национальность. Там, где эти статусные колонны становятся получателями государственной помощи, мы имеем статусную политику […] В политико-правовом смысле я подразумеваю под статусом (комплексом социальных требований к общественному хозяйству или государству) современное гражданство.

1.Дайте определение социальному статусу и социальной роли. Какого подхода к проблеме определения статуса придерживается Тёрнер?

2.Назовите виды социальных статусов и приведите примеры.

3.Что представляет собой статусная группа? Выделите разновидности статусных групп.

Серж Московичи. Век толп

Индивид и масса

Если бы вы попросили меня назвать наиболее значительное изобретение нашего времени, я бы, не колеблясь, ответил: индивид. И по причине совершенно очевидной. С момента появления человеческого рода и до Возрождения горизонтом человека всегда было мы: его группа или его семья, с которыми его связывали жесткие обязательства. Но, начиная с того момента, когда великие путешествия, торговля и наука выделили этот независимый атом человечества, эту монаду, наделенную собственными мыслями и чувствами,

170