Пономарев_диссертация
.pdf
81
лучше, и мы больше люди, нежели немцы»20. То же и об Италии: «Вообще сказать можно, что скучнее Италии нет земли на свете /…/»21. Путешествие Фонвизина типологически близко советскому травелогу: все заграничное умаляется во имя утверждения своего. Исторически фонвизинское
«путешествие на Запад» восстанавливает систему ценностей, характерную для допетровского сознания: свое, российское всегда оказывается более ценным,
чем что бы то ни было европейское. Этот тип травелога можно назвать
«путешествием в неправедную землю». В то же время, «Письма из-за границы» предваряют как травелог александровской эпохи, так и травелог середины XIX
века. Недаром В.Г.Белинский, сравнивая Фонвизина и Карамзина, отдавал предпочтение Фонвизину22.
Наполеоновские походы русской армии существенно меняют как самосознание россиян, так и европейское мнение о России. В Александровскую эпоху складывается и русская литература нового времени и оригинальный российский травелог. К сожалению, изучая русскую литературу XIX-XX
столетий, отечественное литературоведение, более ориентированное на категорию автора, чем на категорию жанра, практически игнорировало жанровую историю травелога. Путешествия XIX-XX веков традиционно помещались в парадигму творческого пути того или иного автора. Например, «Путешествие в Арзрум» всегда рассматривалось в рамках пушкинского дискурса, но практически никогда в контексте русских (тем более,
европейских) путешествий на Восток. На Западе есть ряд работ, предлагающих жанровый подход к текстам такого рода – как правило, важную роль в этом случае играет общеевропейский контекст. Например, P.К.Вильсон рассматривает эволюцию жанра путешествия от Фонвизина к Пушкину
(параллельно эволюции западно-европейской: от Гете – через Стерна и де
20Фонвизин Д.И. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. М.;Л.: ГИХЛ, 1959. С. 508.
21Там же. С. 532.
22Например, в «Литературных мечтаниях» (Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: [В 13 т.]. Т. 1. М.: Изд. АН СССР, 1953. С. 59).
82
Местра к Дюпати): «Письма из-за границы» Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, «Письма русского путешественника» Карамзина, «Путешествие из Москвы в Петербург» и «Путешествие в Арзрум» Пушкина23. Интересен подход И.Калиновской, изучающей, как она пишет, «пушкинский кавказский цикл» в рамках восточно-европейской (польской и русской) традиции путешествий. По ее мнению, постколониальная теория оставила без внимания важное поле, лежащее между тем, что традиционно именуется Востоком и Западом, а именно – путешествия восточноевропейцев,
не идентифицировавших себя с той или иной империей. Путешествия поляков,
ущемленных в своем национальном чувстве, не до конца укладываются в рамки теории Саида. Русские путешественники также временами оказываются вне империалистического дискурса, не совпадая в своих мыслях и устремлениях с официальными имперскими установками. «Путешествие в Арзрум» рассматривается в контексте этого российско-польского травелога, который мог повторять, но далеко не всегда повторял европейские схемы ориентализма; мог создаваться под влиянием, но мог и выходить за рамки колониализма24.
По причине малоизученности «путешествия на Запад» в русской литературе XIX века имеет смысл остановиться на нем подробнее. Не обсуждая, разумеется, каждый травелог, указать на основные вехи. Военное путешествие периода наполеоновских войн не сопоставимо уже ни с карамзинизмом, ни со стернианством. В «Письмах русского офицера»,
посвященных европейским походам русской армии 1805-1806 годов,
Ф.Н.Глинка замечает, что типы путешественников, перечисленные Стерном, к
нему лично совершенно не подходят: «/…/ я путешествовал по обязанности, а
23Wilson R.K. The Literary Travelogue. A comparative study with special relevance to Russian literature from Fonvizin to Pushkin. The Hague: Martinus Nijhoff, 1973. Работы такого рода, как правило объединяют собственно травелоги и беллетристические («сочиненные») путешествия. Для сравнения – книга A.Шёнле, рассматривающая путешествие в русской литературе от Радищева до Пушкина: Schönle A. Authenticity and Fiction in the Russian Literary Journey, 1790-1840. Cambridge, Mass. – London: Harvard University Press, 2000.
24Kalinowska I. Between East and West. Polish and Russian Nineteenth-Century Travel to the Orient. University of Rochester Press, [2004]. P. 1-10.
83
не от праздности или пустого любопытства»25. Это, скорее, тип путешественника петровской эпохи, чем карамзинский тип. Но если при Петре русские отправлялись в Европу усваивать европейские ценности, то теперь, при Александре, русские несут Европе свои собственные ценности (взамен европейских, искаженных французами) – осмысляемые, в конечном счете, как общечеловеческие: «Хранить дружество с соседами, помогать ближним и защищать утесненных издавна было священным обычаем Россиян;
Великодушный наш Монарх исполняет сие ныне; мы спешим к берегам Рейна,
где честолюбивый Галл уже возжег пожар войны; туда стоны утесненных народов призывают защитников»26. Впервые русский чувствует себя в Европе подлинным европейцем – более европейцем, чем французы и немцы.
С первых же шагов по Европе путешественник сравнивает чужое со своим. Например, в Галиции ему бросаются в глаза рыцарские замки, которых нет в России. Рассуждение, вращаясь вокруг созерцаемого пейзажа (письмо шестое озаглавлено «Замок в Подгорцах») переходит на уровень философии истории: обсуждаются не только замки, но и само рыцарство. И вновь оказывается, что русские более европейцы, чем европейцы: их рыцарство в душе, им не нужны замки. Замок материален и разрушается, рыцарский дух неколебим: «У нас в России не видно подобных укреплений оттого, что Русские ограждали Отечество свое любовью к нему и, подобно Спартанам, грудь свою поставляли твердейшим оплотом противу врагов»27.
Античная ассоциация путешественника не случайна. С одной стороны,
она наследует античным кодам в тексте Карамзина – в какой-то мере, это рудимент путешествия XVIII века. С другой стороны, античные параллели к
25 Глинка Ф. Письма русского путешественника о Польше, Австрийских владениях и Венгрии; с подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806 годах. М.: Тип. П.Бекетова, 1808. С. 12. Эта важная мысль повторена и в середине текста: «/…/ но ты знаешь, любезный друг, что я иду, куда меня ведут, и не так, как хочу, но как велят /…/» (Там же. С. 80).
26Там же. С. 16-17.
27Там же. С. 21-22.
84
современным историческим событиям работают на новое самосознание путешественника. Например, по поводу Шенграбенского сражения сказано:
«Триста Спартанцев побили двадцать тысяч Персов в неприступном проходе Фермопильском; а пять тысяч Россиян отразили семьдесят тысяч Французов на чистом поле! /…/ Исполать героям Русским!..»28. Интересно, что русские оказываются духовными наследниками древних греков – первых европейцев,
французы же сравниваются с варварами-персами.
В «Письмах русского офицера», посвященных походам 1813-1814 годов,
уверенность путешественника в том, что Россия – полноправная европейская страна, укрепляется и возрастает. Население Саксонии, по мнению путешественника, видит в русских соседей-европейцев, французов же считает дикарями, разрушающими вековые немецкие устои. Русские солдаты и офицеры всем поведением своим – носители цивилизации и порядка. Они,
например, помогают тушить пожары в немецких городах. Тут же в сознании повествователя рождается метафора: «Между тем как Александр Первый идет потушить всеобщий пожар Европы, западными ветрами развеваемый, войска Его гасят пожары городов и сел: подданные достойны Государя!..»29.
Немцы встречают русских как избавителей, подчеркивая единение двух христианских народов. С русскими штыками в Европу приходит русский язык и русская культура: «Народ Саксонский принимает Русских с почтением и сердечною радостию. Многие отцы приглашают Русских Офицеров крестить новорожденных детей своих. /…/ Все Русское входит здесь в употребление. На многих домах надписи Немецкие написаны Русскими словами, а на иных и совсем по-Русски. /…/ Неоспоримо, что слава народа придает цену и блеск
языку его. /…/ Теперь уже всякий Саксонец имеет ручной Российский словарь –
28Там же. С. 135.
29Глинка Ф. Письма русского офицера о Польше, австрийских владениях, Пруссии и Франции. С подробным описанием похода россиян противу французов в 1805 и 1806, также Отечественной и заграничной войны с 1812 по 1815 год: В 8 ч. Ч. 5. М.: Тип. С.Селивановского, 1815. С. 17.
85
и скоро, скоро может быть, – как сладко мечтать о сем! – богатый язык великого отечества нашего загремит на берегах Эльбы – и там, где победа украшает лаврами знамена народа Русского, станут читать Русских писателей;
станут дивиться Ломоносову, восхищаться Державиным, учиться у Шишкова,
пленяться Дмитриевым, любоваться Карамзиным!..»30. Экспансия русской армии влечет за собой культурную экспансию. Продвигаясь по европейским дорогам, русский писатель начала XIX века, хорошо знающий Шиллера и Гете
(Веймар, правда, путешественник лишь проедет, но проедет с благоговением)
считает необходимым, в свою очередь, познакомить Германию с русскими классиками.
С другой стороны, русским по-прежнему есть чему поучиться в Европе – прежде всего, культуре быта. Дома силезских крестьян кажутся путешественнику господскими. Общественные повинности в Саксонии
(перемена обывательских лошадей, рекрутский набор, помощь погорельцам после пожара) великолепно организованы. Дочери и жены простых немцев играют на фортепиано, знают историю с географией, но не стесняются помогать по хозяйству. Заметив, как хозяйская дочь готовит еду,
повествователь сравнивает нравы немцев и нравы россиян. Оказывается,
немецкая патриархальность сродни русской, у нас она лишь несколько забыта:
«Здесь пришлось к слову и нельзя не заметить, что и предки наши, коренные Русские, воспитывая дочерей своих в чистоте нравов и страхе Божием,
приучали их с молодых лет заниматься хозяйством /…/»31. Причина саксонской культуры – истинное просвещение, смягчающее нравы. Экспортируя русскую литературу в Германию, Россия может импортировать истинное просвещение: «О Россия! Отечество мое тысячекратно пространнейшее и могущественнейшее Саксонии, когда придет время, что ты будешь столь же многолюдна, цветуща и просвещенна, как сей прелестный уголок Европы? –
30Там же. С. 61-62. Выделено автором.
31Там же. С. 25-26.
86
Теперь ты одна из могущественнейших; тогда будешь ты щастливейшею из держав!..»32. В «путешествие на Запад» проникает тезис, который сохранится вплоть до советского времени: в чем-то Европа преуспела, в чем-то отстала от нас. Несмотря на обустроенность и просвещение, Европе не хватает
«могущества», а оно (как в рассуждении о замках и рыцарстве) достигается силой духа и патриархальной любовью к родине. Техническое совершенство и духовная неполнота становятся постоянными характеристиками Европы в сравнении с «нами», Россией. В тот момент, когда европейское обустройство снизойдет на Россию, она станет совершенной, наилучшей.
Поскольку вся Европа объединена русскими победами и движением русских войск, границы становятся проницаемыми, формальными.
Цивилизация, обустроенность понемногу проникают в Россию. Возвращаясь домой, путешественник видит, как русские, используя пленных французов,
отстраивают заново город Борисов: «Видно, из Борисова хотят сделать хороший город. Дай Бог! у нас так мало хороших городов»33. Вновь следуя к войскам в Европу, он остановится в Вильне. Это тоже хороший город,
благоустроенный, европейский.
Организованные пространства России и Германии, живущие в страхе Божием и европейской культуре, противостоят пространствам неорганизованным, бунтующим, забывшим Бога и культуру. Во Франции поля не обработаны, людей не видно, «/…/ нечистота ужасная»34, люди злы и невежественны. Даже Париж, в прошлом – город-светоч (от этого города остались Лувр, Французский театр, сад Тюильри и прочие объекты туризма,
которые русский офицер посетит с традиционным восхищением), теперь наполнен грязью – в прямом смысле слова и переносном: «Так это-то Париж! –
думал я, видя тесные, грязные улицы, высокие старинные, запачканные домы и чувствуя, не знаю от чего, такой же несносный запах, как и за городом от
32Там же. С. 167-168.
33Там же. С. 56.
34Там же. Ч. 7. М., 1815. С. 137.
87
тлеющих трупов и падл»35. Точно так же, как Франция, запущена земля Царства Польского: поляки – вечные бунтовщики и агенты французского влияния.
Путешественник не хочет, чтобы русских называли «северными французами»36,
ибо все французы виновны в том, что случилось с «прекрасной Францией»: «Чем больше узнаю Французов, тем яснее понимаю, отчего так легко управляли ими Марат, Робеспьер и Бонапарте. Неограниченное владычество сих злодеев основывалось на неограниченной ветрености народа»37. Это обвинение будет фактически повторено Ольгой Форш в травелоге 1927 года.
Таким образом, травелог Александровской эпохи по-новому выстраивает европейское пространство. Россия оказывается едва ли не главной европейской страной. Чем далее путешественник продвигается на Запад, тем менее духовности находит. Записки Глинки формируют новый стиль,
соответствующий новым политическим задачам. Временами еще попадаются сентиментальные интонации, однако основной прагматический тон «Писем» выстраивается как поверка-оценка европейских культур, произведенная россиянином.
Типологически травелог Глинки предшествует советскому
агитационному путешествию. Опираясь, с одной стороны, на карамзинский тип сентиментального путешествия в Европу, путешественник, осуждая французов, широко пользуется фонвизинским вариантом путешествия в неправедную землю, уходящего корнями в древнерусскую литературу. При описании же немецкой обустроенности включается в текст и петровское
путешествие за наукой. На стыке традиций формируется уникальный тип русского травелога, который может быть назван пред-агитационным.
35Там же. Ч. 8. М., 1816. С. 10. Вонь и грязь как постоянная характеристика французских городов впервые прослеживается в «Письмах» Д.И.Фонвизина (Фонвизин Д.И. Собр. соч.: В
2т. Т. 2. С. 418). У Глинки и его последователей мотив переосмыслен: это не просто «недоцивилизованность», средневековый пережиток, это прямое следствие развращенности нравов (как трупы и падаль, оставшиеся после войны).
36Глинка Ф. Письма русского офицера о Польше, австрийских владениях, Пруссии и
Франции. Ч. 8. М., 1816. С. 175. 37 Там же. Ч. 7. М., 1815. С. 141.
88
Стратегия этого текста – непризнание (или частичное признание, признание с большим количеством оговорок) ценностей иной культуры и попытка навязать собственные ценности описываемым землям. Военный травелог идеально подходит для такой задачи. Ф.Н.Глинка становится ключевой фигурой в развитии путешествия на Запад.
Идеологемы, появившиеся у Глинки, останутся надолго. В травелогах
1830-х годов слышим те же ноты. Например, в романе Н.И.Греча «Поездка в Германию» (1831) путешественник (так же едущий в Европу по приказу начальства, по делам службы) восклицает: «/…/ здесь, на каждом шагу,
благословляю небо за то, что оно сподобило меня родиться Русским. Во-
первых, одно имя: Русский, сделалось ныне в Европе почетным титлом. /…/
Александр Первый владычествует на берегах Рейна и Майна так же, как на берегах Волги и Оки»38. Больше всего в Пруссии и Саксонии путешественника привлекают народность и традиция, а также благонравное немецкое просвещение, о котором бесконечно заботится правительство. Одно из главных впечатлений от Берлина: «Более всего мне нравится то, что Университет помещается в огромном, величественном дворце (Принца Генриха), наравне с царскими палатами»39. Похвальное слово просвещенной Саксонии повторит вслед за Глинкой и П.В.Анненков в «Письмах из-за границы» (1841-1843):
«Перл Германии – это Саксония!»40.
Чистой и просвещенной Германии противостоит грязный, свернувший с пути европейской культуры Париж. Например, в путевых записках В.Строева: «Первые впечатления Парижа не только странны, но даже неприятны. На грязных, бестротуарных улицах теснится неопрятный народ в синих запачканных блузах /…/. Улицы невыразимо грязны»41. Таков же в путевых
38 Греч Н. Поездка в Германию. Роман в письмах. СПб: Тип. Н.Греча, 1831. С. 201-202. Выделено автором.
39Там же. С. 69.
40Анненков П.В. Парижские письма. М.: Наука, 1983. С. 13.
41Строев В. Париж в 1838 и 1839 годах. Путевые записки и заметки. СПб, 1842. Ч. 1. С. 5-6.
89
записках М.П.Погодина Марсель – первый на его пути французский город: «Вид Марсели пренеприятный. /…/ Гавань наполнена стоячей, мутной, грязной водой; множество судов толкутся. Над какою-то лачужкой на берегу написано большими буквами: Belle vue. /…/ Улицы прегадкие. Сор везде кучами. Жарко»42.
В то же время, травелог 1830-х годов находит новые темы и соответствующие им стилистические приемы. Строев разделяет свои «путевые записки и заметки» на главы, имитируя форму энциклопедии: «Поэты, критики и прозаики», «Женщины-писательницы», «Французские ученые», «Искусство и художники», «Журналы и журналисты», «Палаты и ораторы», «Королевские и частные театры». В дальнейшем развитии путевого нарратива изложение «по рубрикам» приведет к созданию чистого путеводителя – например, у
И.Г.Головина43. С другой стороны, эту форму, пропущенную через классовое сознание, использует и модернизирует ранний советский травелог – прежде всего Маяковский. Так же, как впоследствии у Маяковского, искусство, по Строеву, в Париже плохо, ибо художник вынужден следовать вкусам
(буржуазной) толпы: «Упадок искусства всегда следует за развращением нравов»44. Погодин, в свою очередь, посещая лекции в Сорбонне, замечает и в профессорах стремление «/…/ польстить демократическому направлению»45:
«Ораторы в Университете точно так же по большой части рабы, прислужники публики, а не господа, не учители. Все хлопочут об эффекте, все для выставки»46. Формируются лекала будущих советских оценок – изменятся лишь причины «гниения».
42Погодин М. Год в чужих краях (1839). Дорожный дневник: В 4 ч. Ч. 2. М.: Тип. Н.Степанова, 1844. С. 194-195.
43См., напр., его сочинения «Десять лет в Англии» (Лейпциг: Вольфганг Гергард, 1858) или
«Германия и немцы» (Благонамеренный. № 9. Berlin, Fran furt a/M, Leipzig: Asher & Co., J.Ch.Herrmann, H.Hübner, 1860).
44Строев В. Указ. соч. Ч. 2. С. 41.
45Погодин М. Указ. соч. Ч. 3. С. 78.
46Там же.
90
Пафос общеевропейского единства приобретает в травелоге Погодина славянофильско-имперский оттенок. Взгляд сфокусирован на Восточной Европе, культурном единстве славянских народов. В Праге путешественник встречает русского по фамилии Лукашевич, объезжающего славянские страны с целью изучения языков: «На всяком шагу удостоверяешься, как идет Россия вперед: кто путешествовал у нас с такою целию лет десять назад из частных людей?»47. П.В.Анненков упоминает в «Письмах из-за границы» профессора Срезневского, с которым встретился в Вене, совершающего такой же научный подвиг. Идеологема славянского братства пройдет через весь XIX век и сохранится вплоть до советских времен. Германия не готова воспринять Державина и Карамзина, Чехия воспринимает с радостью. Так же, как Погодин,
Маяковский будет читать чешским коллегам новинки русской литературы.
Славянское единство – тема разговора Погодина с Адамом Мицкевичем,
живущим в Париже (так формируется мотив «посещение эмигранта», очень важный в советском травелоге): «Немцы изгладили Славянское имя из летописей, из Истории, с лица земли»48.
Идея славянского братства – попытка найти идеологию для пред-
агитационного типа путешествия, ту идейную основу, которую можно противопоставить европейскому культурному единству. Попытка пока не слишком удачная.
Замечание Погодина о немцах весьма характерно. Благодушный европейский утопизм Александровской эпохи сменяется русско-немецким отчуждением. Для сравнения, наблюдение из другого травелога: «К Русским у Немцов не много приязни. Стало им в тягость воспоминание о 18131814 годах /…/»49. Рядом все чаще появляются рассуждения о том, что Европа
47 Там же. Ч. 1. С. 133. Интересно, что славяне распространяются у Погодина по всей Европе: население Вандеи для него, по некоторым лингвистическим соображениям, «/…/ точно Славяне» (Там же. Ч. 3. С. 70).
48Там же. Ч. 3. С. 131.
49Л[убяновский] Ф.П. Заметки за границей. В 1840 и 1843 годах. СПб: Гутенбергова тип., 1845. С. 48.