Пономарев_диссертация
.pdf
101
похоже: в Жомоне французская республика отнимает у меня 100 штук сигар, –
отнимает и не отдает. Мало того: роется в моих карманах, щупает бока, – есть ли тут хоть крупица здравого смысла?»80. Вторая половина очерка во многом напоминает «Парижские письма» Анненкова – это репортаж о парижской жизни, составленный по материалам французских газет.
М.Е.Салтыков-Щедрин, совершивший заграничную поездку в 1880 году,
описал свои впечатления в книге очерков «За рубежом» (1880-1881).
Показательно, как подходит к этому тексту один из крупнейших исследователей творчества Щедрина С.А.Макашин. В 1930-е годы его еще интересует жанровая характеристика произведения: «По своему структурно-
жанровому признаку “За рубежом” является /…/ циклом “путевых очерков” или
“дневником путешествия” /…/»81. В 1980-е исследователь, выстраивая традицию русских книг о Западе, смешает в получившемся списке «путевые очерки» с произведениями философского характера: «“За рубежом” – одна из великих русских книг о Западе. Она стоит в ряду таких произведений нашей литературы, как “Письма русского путешественника” Карамзина, “Письма из
Avenue Marigny” Герцена [первая часть «Записок из Франции и Италии». –
Е.П.], “Зимние заметки о летних впечатлениях” Достоевского, “Больная совесть” Гл.Успенского и предшествует “Прекрасной Франции” Горького и
“Скифам” Блока»82.
Традиционно исследователи пишут, что в неоднородном цикле очерков
«За рубежом» соединились европейские впечатления и домашние воспоминания автора. По сути же, у Салтыкова, как и у Достоевского,
европейская жизнь становится лишь поводом подробно обсудить внутренние российские дела. Это не «путевые очерки», а антитравелог – и в этом
80Там же. Т. 6. [М.], 1953. С. 54. Выделено автором.
81Макашин С. Комментарии // Щедрин Н. (Салтыков М.Е.) Полн. собр. соч. Т. XIV. За рубежом. Письма к тетеньке. Л: ГИХЛ, 1936. С. 562.
82Макашин С.А. Примечания // Салтыков-Щедрин М.Е. Собр.соч.: В 10 т. Т. 7. М.: Правда, 1988. С. 520.
102
отношении (несмотря на сложность личных взаимоотношений авторов, разницу их политических взглядов и пр.) перекликающийся преимущественно с
«Зимними заметками о летних впечатлениях». В этом парадоксе хорошо видны преимущества жанрового подхода: получается, что Достоевский косвенным образом влияет и на тексты литературных противников. Щедрин по-новому формулирует задачу антитравелога: изучение себя по отличиям от другого (в
подтексте звучит обычная щедринская ирония). «Не успев познать самого себя
– так как насчет этого в России строго, – он [русский путешественник. – Е.П.]
очень доволен, что никто ему не препятствует познавать других»83. Такая позиция (уже без иронии) во многом сохранит актуальность и для советских писателей.
Российским темам и впечатлениям Щедрин посвящает значительно больше места, чем непосредственному восприятию Европы. Таким образом, «За рубежом» – очередной антипутеводитель. Восточная Пруссия запоминается лишь буйными хлебами и рассуждением о том, что на такой же земле в Петергофском уезде почти ничего не родится. Все швейцарские впечатления (в
доказательство лояльности путешественника) сводятся к разговорам с графом Твердоонто – российским консерватором, временно оказавшимся не у дел.
Обязательная демонстрация лояльности своим властям во время пребывания за границей перейдет и в обязательный код поведения советского вояжера.
Лучшим олицетворением Европы становятся курорты – «/…/ ряд лакейских городов»84. Они полны кажущихся поступков, кажущихся разговоров,
кажущегося лечения и, в конечном счете, кажущейся жизни. «Это обезличение людей в смысле нравственном и умственном /…/ – вот в чем, по моему мнению,
заключается самая неприглядная сторона заграничных шатаний»85.
Только два города Европы имеют собственную физиономию – это Берлин и Париж. Салтыков соединяет многие отрицательные характеристики, данные
83Щедрин Н. (Салтыков М.Е.) Полн. собр. соч. Т. XIV. Л: ГИХЛ, 1936. С. 95.
84Там же. С. 110.
85Там же. С. 122.
103
Берлину предшественниками, и порождает формулы восприятия германской столицы на несколько десятилетий вперед. Как у Достоевского, Берлин чудовищно похож на Петербург, только еще хуже: «Трудно представить себе что-нибудь более унылое, нежели улицы Берлина». Это огромная пересадка на пути в Париж. Город, в который надо приехать, чтобы ощутить большое счастье, покидая его навсегда. Многие формулировки берлинского очерка 1920-
х складываются здесь. Как у Г.Успенского, Берлин наполнен солдатчиной,
намного более прямолинейной, чем солдатчина в России. Каждый человек в форме тычет прохожему: я герой. Университет и музеи (остаток прежнего,
времен Александровской эпохи, восприятия Берлина) не имеют живой связи с обществом и все более превращаются в комментаторов официальных формул.
Берлин (как впоследствии и у раннего Эренбурга) становится городом-
недоразумением: «Одним словом, вопрос, для чего нужен Берлин? –
оказывается вовсе не столь праздным, как это может представиться с первого взгляда»86. Вся его суть, по мнению путешественника, сводится к одному зданию – зданию Главного штаба.
Париж – полная противоположность Берлину. Берлин уныл и скучен,
Париж весел. Веселость – главная и всеобъемлющая характеристика французской столицы. «Солнце веселое, воздух веселый, магазины, рестораны,
сады, даже улицы и площади – все веселое»87. Но в последние годы Париж изменился. «Да и зрелище неизящное выходит: все был светоч, а теперь на том месте, где он горел, сидят ожиревшие менялы и курлыкают»88. Оценка Салтыкова почти совпадает с более ранней оценкой Герцена. Париж воняет, как воняла прежняя Москва, испуская запах довольства и благополучия. Метафора Глинки – вонь от помоев – получает здесь новое толкование; советские же путешественники в дальнейшем объединят все эти смыслы: укажут на помои,
86Там же. С. 108.
87Там же. С. 167.
88Там же. С. 180.
104
выливаемые на улицу в Медоне, вспомнят о нечистотах в версальских парках Людовика XIV, а под конец заговорят о смраде мертвецкой, царящем в Париже.
Сытый и довольный Париж (пускай даже и со всеобщим избирательным правом) становится похожим на Москву, и русский путешественник, в
соответствии с этим, стремится «/…/ осуществить Красный Холм в Париже,
Версаль претворить в Весьёгонск, Фонтенбло в Кашин /…/»89. Сходство Парижа и Москвы, намеченное Салтыковым в отрицательном плане, в
советских травелогах повернется в лучшую сторону. У Маяковского Париж сначала окажется европейским Царевококшайском, а затем городом социалистического будущего, западной Москвой.
«Стрежневой нитью»90 цикла очерков считается диалог «мальчика в штанах» и «мальчика без штанов» – немецкого и русского сознания. Немецкий мальчик за грош продал душу черту, русский же мальчик отдал задаром – значит, может и обратно взять. Это ключевое утверждение показывает, что архетипическое восприятие Запада как неправедной земли, характерное для древнерусской литературы, подспудно сохраняется и в демократической традиции XIX столетия. Однако, судя по тому, что в финальной главе на русском мальчике появились штаны, ситуация в России усложняется.
Последние две главы цикла писались после событий 1881 года, это сказалось на настроении путешественника. Жизнь заграничная и жизнь дома практически уравнены в своей трагической серости: «/…/ тоскливое, бесцельное заграничное шатание /…/» ничуть не лучше, чем «/…/ серое житьишко дома /…/»91.
89Там же. С. 222. Этот сюжет – русские купцы в купеческо-мещанском Париже – станет основным в чрезвычайно популярном в свое время беллетристическом путешествии конца XIX века: Лейкин Н.А. Наши за границей. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно. СПб: Тип. «Петер. Газ.», 1890. Книга будет переиздаваться практически ежегодно вплоть до революции.
90Заславский Д. Международная буржуазия в сатире Щедрина // Щедрин Н. (Салтыков М.Е.) Полн. собр. соч. Т. XIV. С. 25.
91Щедрин Н. (Салтыков М.Е.) Полн. собр. соч. Т. XIV. С. 266.
105
Этой новой нотой, по сути, завершается традиция путешествий в классической русской литературе. Больших и значимых европейских травелогов после Щедрина создано не будет. В литературе серебряного века путешествия на Запад почти несущественны. К.Сиппл, перечисляя травелоги русского модерна, указывает на «Тень птицы» (1911) и поездки на Восток И.А.Бунина, поэзию и африканские путешествия Н.С.Гумилева, поездки К.Д.Бальмонта в Европу, в Америку, в Египет92. Серебряный век интересуют прежде всего древние цивилизации, путешествия на Восток, а не на Запад – этим можно объяснить затухание литературных путешествий в Европу.
Литераторы серебряного века ездили в Европу часто, жили в ней подолгу,
ощущали себя там своими. Могло показаться, что вопрос о европейскости России окончательно решен в положительном смысле. Травелогами в большей или меньшей степени можно посчитать поэтический цикл Саши Черного «У
немцев» (1910-1911, 1922) или «Экспедицию в Западную Европу сатириконцев:
Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова» (1915) А.Т.Аверченко. Оба эти текста обыгрывают представления о европейских странах и национальных характерах, сложившиеся в XIX веке. Точно так же использует традиционные темы памфлет М.Горького «Прекрасная Франция» (1906) – сам травелогом не будучи. Текст этот выстроен разного рода метафорами (включая олицетворение, вынесенное в заглавие), имеет четкую агитационную цель
(против русского займа) и, несмотря на упоминание нескольких парижских названий, не имеет характеристик путешествия.
Зато на рубеже веков в русской литературе появляется американский травелог, путешествие за океан. Повесть В.Г.Короленко «Без языка» (1895, 1902) не может быть названа травелогом в чистом виде. Это повесть с вымышленными героями, имеющая собственный сюжет, не сводимый к поездке автора в США. В центре повести – концепт «свобода», обретающий все новые значения в процессе развертывания сюжета. Однако элементы травелога
92 Sippl C. Ibid. S. 22-24.
106
усмотреть в этом тексте можно. Например, очерковая поэтика («После Лозинский сам признавался мне /…/»93), наложенная на путевые впечатления героя. Учитывая тот факт, что путешествий в Америку ранее в русской литературе почти не было, эти впечатления играют особую, пионерскую роль.
Америка у Короленко начинается океаном, и его величие предваряет величие Нового света: «Небо, облака, да море, да вольный ветер, а впереди, за гранью этого моря, – что бог даст…»94. Этот момент перейдет во многие последующие травелоги. Первые впечатления героя от Нью-Йорка находятся в русле лондонских мотивов Достоевского – это Содом95, который
«/…/ перемалывает людей, как хорошая мельница»96. Нью-Йорк огромен и высок («Дома – шапка свалится, как посмотришь»97), но эти мотивы свободны от мифологических значений. Бруклинский мост велик, но это просто мост.
Бытовой взгляд на Америку задан фигурой героя –мужика из Волынской губернии: его суждения просты и здравы. Стоит ему покинуть Нью-Йорк, и
Америка начинает нравиться. В отличие от пришедших за ним советских писателей, Матвей Лозинский осуждает себя за огульное отрицание неизвестной страны, неспособность к диалогу: «Теперь он чувствовал, что и ему нашлось бы место в этой жизни, если бы он не отвернулся сразу от этой страны, от ее людей, от ее города, если б он оказал более внимания к ее языку и обычаю, если бы он не осудил в ней все сразу, заодно, и дурное и хорошее…»98.
И наконец, он находит в Америке свое место.
По итогам поездки на всемирную выставку в Чикаго в 1893 г., Короленко пишет очерк «Фабрика смерти» (1896), в котором описывает модернизированные по последнему слову техники чикагские скотобойни.
Сохранилось также много набросков Короленко, посвященных Америке. Они
93Короленко В.Г. Собр. соч.: В 10 т. Т. 4. М.: ГИХЛ, 1954. С. 20.
94Там же. С. 29.
95Там же. С. 60.
96Там же. С. 46.
97Там же. С. 32.
98Там же. С. 116..
107
были опубликованы в 17-18 томах Полного посмертного собрания сочинений писателя в 1923 году и, теоретически, могли быть прочитаны советскими путешественниками.
Очерки М.Горького «В Америке» (1906) иного тона. Все Северо-
Американские Штаты сводятся к видам Нью-Йорка, а Нью-Йорк, город техники и прогресса, становится воплощением марксистского «отчуждения».
Человек в этом мире перестает быть человеком: он растворен в механическом скрежещущем городе («Город Желтого Дьявола»), аттракционах Кони-Айленда
(«Царство скуки»), в не имеющей мысли, живущей лишь ощущениями и инстинктами толпе («Mob»). В центре картины лишенный какой-либо антропоморфности образ дьявола – ком золота.
Нью-Йорк – город полной бездуховности. Город небывало энергичных,
деятельных людей, но совершенно не понимающих, что и зачем они делают.
Обладающих всеми признаками внешней свободы, но начисто лишенных свободы внутренней. Это противоречие американского характера,
сформулированное Горьким, на многие десятилетия определит описание США в советской литературе. Американцы закрепощены капиталом, но в чудовищной слепоте считают себя самым свободным народом мира.
Советское литературоведение видело в американских очерках Горького художественную критику капитализма. В западной традиции распространено мнение, что резко отрицательные оценки, данные Горьким, во многом спровоцированы скандалом (обвинение в двоеженстве), окрасившим его пребывание в Америке99. Однако в последнее время привычные точки зрения пересматриваются. Ч.Ругл в книге «Трое русских наблюдают Америку» связывает точку зрения Горького с антиурбанизмом Э.Верхарна и (на русской почве) В.Я.Брюсова100. Центральный символ, ком золота, Ругл тоже считает
99Holtzman F. A Mission That Failed: Gor'kij in America. In: Slavic and East European Journal. №.3. 1962. C.227-235; Jay Oliva L. Maksim Gor 'kij Discovers America. In: The New York. Historical Society Quarterly. № 51. 1967. P.57.
100Rougle Ch. Three Russians Consider America. America in the Works of Maksim Gor’kij,
108
навеянным Верхарном101. П.Чиони, напоминая о близкой Горькому ницшеанской критике цивилизации, отмечает, что Горький столкнулся в Нью-
Йорке с ненавистным ему индустриальным обществом и чуждыми, а скорее,
просто неизвестными ему ценностями и образом мысли102. Нам же кажется, что на восприятие Горького влияет и древнерусский архетип «неправедного Запада», одним из первых примененный к капиталистическим реалиям Достоевским (в данном случае неприязненное отношение Горького к творчеству Достоевского значения не имеет) и чрезвычайно распространившийся в травелоге конца XIX века – в той неонароднической литературе, на которой, во многом, воспитывался Горький. Заглавие первоначального варианта «Города Желтого Дьявола» – «Город Мамоны» –
очень напоминает заглавие лондонской главы Достоевского: «Ваал». Таким образом, очерки «В Америке» транспонировали оценки девятнадцатого века в век двадцатый.
Таким образом, травелоги XIX – начала XX веков закладывают основы русского «путешествия на Запад». Опираясь на архетипы (древнерусского)
путешествия в неправедную землю и (петровского) путешествия за наукой,
они формируют два основных пред-типа западного путешествия: пред-
агитационное путешествие и антипутеводитель. Это именно пред-типы – т.е.
формы, не до конца сложившиеся, с очень свободной структурой,
цементируемые исключительно тектовой стратегией и четкой системой оценок.
Окончательное формирование типологии путешествия на Запад произойдет уже в советскую эпоху.
Aleksandr Blok, and Vladimir Majakovskij. Stockholm: Almqvist & Wiksell International, [1976]. P. 46-52.
101Ibid., P. 48-49.
102Cioni P. М.Горький в Америке. In: Toronto Slavic Quarterly. No. 20. 2007.
109
2.Советский географический роман 1920-х годов
Врусской литературе первых советских лет получает широкое распространение географическая тема. Вымышленные, беллетризованные путешествия становятся частым сюжетом нового советского романа. Главная причина – новые идеологические ориентиры. Социалистическая революция сознавалась как мировой – по крайней мере, европейский – проект.
Геополитические прожекты советской власти совпали с серьезнейшим перекраиванием карты Европы, предпринятым в Версале. Географический роман 1920-х годов развивается параллельно травелогу и отчасти влияет на него. Географический роман может быть использован для изучения той картины мира, которая (по Саиду) целиком определяет видение путешественников.
В романах 1920-х годов перемещения героев по Европе имеют важнейшее структурное значение. При этом географический роман тесно связан с классической литературой. Он эксплуатирует ряд мотивов и тем второй половины XIX в.
«Тут запомнило свою колыбель европейское человечество /.../. Здесь был земной рай человечества: боги сходили с небес и роднились с людьми… О, тут жили прекрасные люди! /.../ И вот, друг мой, и вот – это заходящее солнце первого дня европейского человечества, которое я видел во сне моем,
обратилось для меня тотчас, как я проснулся, наяву, в заходящее солнце последнего дня европейского человечества! Тогда особенно слышался над Европой как бы звон похоронного колокола»103, – говорит Версилов в романе Ф.М.Достоевского «Подросток» (1875). Европа для него – земля выветрившегося духа, похоронный колокол звонит по тем поколениям европейцев, которые не видят истинной Европы, оставленной в наследство
103 Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 13. Л.:
Наука, 1975. С. 375.
110
человечеству. Лишь немногие путешествующие русские живут европейской культурой. «И это потому, мой мальчик, – продолжает он, – что один я, как русский, был тогда в Европе единственным европейцем. Я не про себя говорю – я про всю русскую мысль говорю»104.
Русский интеллигент ездит в Европу учиться и при этом свысока посматривает на европейца, не знающего цену сокровищу, которым обладает.
Русский интеллигент глотает европейские идеи, но полагает, что их по-
настоящему понял только он. Русский интеллигент колесит по Европе, пытаясь вобрать в себя сразу все культурное наследие Запада. Возвращаясь домой, он увозит с собой частичку Европы. Понятие «Европа» движется на восток вместе с ним (так Петр I, родоначальник русской интеллигенции, привез с собой из Европы само понятие «европейская Россия»). Истинная Европа, таким образом,
перемещается в Россию и существует в интеллектуальном быте русской интеллигенции.
В этом отношении к Европе русская почвенническая мысль практически совпадает с мыслью либеральной. А.И.Герцен в «Письмах из Франции и Италии» показывает Париж, переживший события 1848 года, как город былой революционной славы, окончательно утерявший роль мирового светоча: «Мы привыкли с словом “Париж” сопрягать воспоминания великих событий,
великих масс, великих людей 1789 и 1793 года; воспоминания колоссальной битвы за мысль, за права, за человеческое достоинство /.../. Имя Парижа тесно соединено со всеми лучшими упованиями современного человека, я в него въехал с трепетом сердца, с робостью, как некогда въезжали в Иерусалим, в
Рим. И что же я нашел – Париж, описанный в ямбах Барбье, в романе Сю, и
только. Я был удивлен, огорчен, я был испуган, потому что за тем ничего не оставалось, как сесть в Гавре на корабль и плыть в Нью-Йорк, в Техас»105.
Пространственное перемещение есть продолжение абстрактной “революции”,
104Там же. С. 376. Курсив автора.
105Герцен А.И. Письма из Франции и Италии. С. 141.