ЭФФЕКТ КОЛЕИ
АЛЕКСАНДР АУЗАН
Есть вещи, про которые люди думают днями, неделями, годами, а есть вещи, над которыми приходится думать десятилетиями, и все равно не очень получается найти решение. Две вещи, над которыми я думаю лет примерно двадцать: эффект колеи и общественный договор. Поэтому, когда меня в этом году удостоили Международной Леонтьевской медали — а получили Энрики Кардозу за вклад в реформы в Бразилии и я за вклад в реформы не в Бразилии, — темой своего лауреатского доклада я сделал именно эти две проблемы. Надо же сказать, что на самом деле является великим препятствием на пути тех реформ, которые хотелось бы осуществить.
Почему я хочу об этом рассказать сейчас вам? Потому что я, конечно, лет 20—30 — а может быть, 40, потому что идет демографический сдвиг, — еще над этим вопросом подумаю, но есть такие длинные исторические процессы, над которыми думать приходится дольше одной человеческой жизни. Поэтому я бы хотел кого-нибудь из вас увлечь, чтобы вы потом подумали еще, и поколения через три мы, может быть, найдем решение этих проблем. Как, помните, у Стругацких в «Понедельник начинается в субботу» Кристобаль Хунта и Привалов пытаются решить задачку, к ним подходят и говорят: «Как? Доказано ведь, что эта задача не имеет решения». А они отвечают: «Какой смысл решать задачи, которые имеют решение? Вы попробуйте решить задачу, которая не имеет решения». Ровно такой задачей я бы и предложил заняться. И начнем с того, как я эту задачу увидел до знакомства с теорией, эту проблему объяснившей.
Царь и держава
Для меня все началось в конце 80-х — начале 90-х годов, когда горбачевская перестройка открыла доступ к замечательной философской литературе Серебряного века. Здесь можно назвать Георгия Плеханова, крупнейшего марксистского философа, Георгия Федотова, крупнейшего православного философа, и Николая Бердяева, который был марксистом, а потом одну из своих работ посвятил Карлу Марксу — в прошлом учителю, а ныне классовому врагу. Именно эти люди очень разных взглядов нащупали, с моей точки зрения, очень важную проблему. Один из них сказал необычайно образно: «С февраля по октябрь 1917 года перед восхищенным русским взглядом прошли парадом все возможные партии и идеи. И что же выбрал русский человек? То, что имел: царя и державу».
Эти люди заметили, что русская история повторяется. И когда в Смутное время погибает русская государственность, то оказывается, что восстановление этой государственности — заметим, первым и вторым ополчением, самоорганизованным населением — ведет к тому, что восстанавливаются крепостное право и самодержавие. Эти крепостное право и самодержавие, как призраки, преследуют русскую историю в течение многих веков. И реформаторы — такие, как Петр I или как большевики, — тоже восстанавливают самодержавие, усиливают крепостное право и используют его или, скажем, закрепление крестьян в колхозах как рычаг в своих преобразованиях.
Конечно, это предвидение, которое пытались объяснить двумя способами. Георгий Плеханов говорил о том, что дело в общественном строе, что крепостничество — это не то же самое, что феодальная зависимость, а самодержавие — не то же самое, что абсолютизм. Георгий Федотов считал, что в этой закольцованности русскую историю удерживают социокультурные качества человека — как он говорил, в большевиках 20—30-х годов можно увидеть московитский тип XVI века, восстановление тех же поведенческих установок. Но все это были только догадки. А можно ли здесь что-нибудь доказать?
Две траектории развития
Для этого давайте посмотрим на мировое развитие глазами статистики. Три точки — 1800 год, 1913-й и 2011-й. Валовой продукт на душу населения и ожидаемая продолжительность жизни. Первый радостный вывод при взгляде на статистику за два века — прогресс существует, и ожидаемая продолжительность жизни все-таки выросла практически в три раза. Но дальше начинаются очень странные выводы про мировое развитие. Например, в 1800 году разрыв между лидерами и аутсайдерами был в четыре раза, а в 2011-м — уже в сто раз. Лидеры куда-то убегают, аутсайдеры почему-то продолжают отставать. Причем, если мы посмотрим, может быть, это разные лидеры и аутсайдеры? Нет. Лидеры примерно одни и те же — это Западная Европа, Америка и чуть-чуть Восточной Азии. И постоянно отстающий синий африканский хвост. Что же такое?
Фактически статистика показывает, что существует проблема, которую доказал гениальный англо-американский ученый Ангус Мэдисон. В 1991 году он опубликовал свою главную работу. Почему-то никто за 200 лет существования статистики не догадался сделать простую операцию — все данные выписать на одну страницу. А как только он это сделал — так называемые таблицы Мэдисона, — экономисты ахнули. Потому что оказалось, что как существуют первая и вторая космические скорости, так существуют две траектории движения стран. На одной траектории находится примерно 25 стран, а на другой — остальные 175. Причем первые могут развиваться небыстро, как Германия — три-четыре процента в год, а многолетняя скорость огромная, — тогда как вторые могут прыгать и потом падать, как будто ударяясь о потолок. Значит, существуют какие-то силы гравитации, которые довольно трудно преодолеть.
Только 25 стран из 200 находятся на второй космической скорости, остальные — на первой, в том числе наша. Мы прыгаем, ударяемся головой о потолок и потом падаем.
Известны пять случаев преодоления этой силы гравитации за ХХ век: Япония, Южная Корея, Тайвань, Сингапур, Гонконг. Они перешли из второй траектории в первую. Больше случаев нет. Есть только стартующие модернизации, про которые сейчас нельзя сказать ничего определенного: ведь нужно не только выйти на эту траекторию, но еще и удержаться на ней, потому что скачки не позволяют нам определить, как это происходит. Может, прыгнул, а потом не удержался. Поэтому станет ли Малайзия, например, шестой страной, которая преодолела эту гравитацию и ушла на вторую космическую скорость, — это скорее всего не я вам, а вы кому-нибудь лет через 40—50 расскажете. Надо подождать. Две страны с надеждой — это Таиланд и Малайзия. Но похоже, что Таиланд не справляется. Может быть, будет Малайзия.
Значит, первая догадка русских философов Серебряного века состояла в том, что есть некая закольцованность, притяжение, которое все время тянет историю к одним и тем же основаниям. То ли институты, то ли культура. Второе уже не предположение, а факт: да, силы притяжения действуют, траектории две — первая и вторая космические скорости. Трем четвертям стран не хватает сил для того, чтобы уйти в высокий устойчивый рост, в хорошее институциональное устройство. Даже не трем четвертям — куда там, семи восьмым. И только 25 стран из 200 находятся на второй космической скорости, остальные — на первой, в том числе наша с вами страна. Конечно, это про нас история, про то, как мы прыгаем, почему-то ударяемся головой о потолок и потом падаем. Вот мы уже во главе мирового развития в конце 50-х — начале 60-х годов ХХ века. Космос наш! Мы первые в космосе! Но в конце ХХ века мы опять, мягко говоря, не первые. Почему?