1917 Временное правительство

«Приветствовали» русскую революцию и правящие круги союзников, хотя в этом приветствии скрывались совсем иные мотивы и было ясно, чего ожидают они от совершившегося переворота. 4 марта временный поверенный в делах России в Англии К. Д. Набоков телеграфировал в Петроград: «Вся без исключения печать, общество и правительство приветствуют происшедшие в Петрограде великие события и видят в них проявление духовной мощи и гения России, вернейший залог полной победы над врагом, закрепление тесной связи с Англией и светлого будущего» 44. Аналогичные сообщения поступали в Петроград от русских дипломатических представителей и корреспондентов и из других союзных стран.

Особое удовлетворение в правительственных сферах союзников вызывало то обстоятельство, что у власти в России оказалась буржуазия, а в правительстве те из ее представителей, которые не раз порицали царя за неспособность энергично вести войну. Новый русский кабинет, как и взятый и<м курс, вполне устраивал союзников. Ни один из его членов не обнаруживал германофильских тенденций, причинявших союзникам немалое беспокойство в бытность Штюрмера и Протопопова. Все министры оказались убежденными приверженцами англо-франко-русского союза, сторонниками продолжения войны до победного конца. Это единодушие Временного правительства доставляло союзникам нескрываемую радость. Французский премьер Бриан, ознакомившись с циркулярной телеграммой Милюкова от 4 марта, заявил Извольскому, что он «с удовольствием принимает от имени Франции» извещение русского министра иностранных дел2. В том же духе высказался министр иностранных дел Италии барон Соннино. «Принимая копию с циркулярной вашей телеграммы, — сообщал русский посол в Риме М. Н. Гире,— Соннино высказал мне, что он с удовлетворением узнает о принятии Вами портфеля министра иностранных дел, так как ему сообщал Карлотти (итальянский посол в Петрограде.— В. В.), будто 'Вы колебались вступить в состав Правительства»'.

И состав Временного правительства, и объявленный им внешнеполитический курс встретили одобрение правительственных кругов Антанты. Они сразу признали Временное правительство де-факто. Еще 1 марта, английский и французский послы официально заявили председателю Государственной думы М. В. Родзянко, что правительства Англии и Франции вступают в деловые сношения с Временным исполнительным комитетом Государственной думы, как «единственным законным временным правительством России»

Не могло быть иного отношения и к Временному правительству, формально получившему власть из рук этого комитета и состоявшему наполовину из лиц, входивших в него. В радиограмме, переданной Петроградским телеграфным агентствам за границу 3 марта, указывалось, что послы Великобритании, Франции и Италии признали Временное правительство, «спасшее страну от тяжелой разрухи и восстановившее веру в боевую способность страны и армии» 46.

Правда, старейшина дипломатического корпуса в Петрограде английский посол Дж. Бьюкенен, стремясь соблюсти «преемственность», обратился к бывшему царскому министру иностранных дел С. Д. Сазонову (3 марта) за «советом», какую позицию, по его мнению, должны занять союзные правительства в связи с переворотом и, в частности, в отношении Временного правительства. Сазонов, полагая, что в его совете и в самом деле нуждаются, ответил, что «они должны признать всякое правительство, которое решит довести войну до победного конца, но только получив определенные заявления по этому вопросу»47. Разумеется, Бьюкенен и без совета хорошо знал, какой линии ему надлежит придерживаться. Однако мнением «друга Англии» пренебрегать не следовало, во всяком случае хотя бы для формы. Бьюкенен уже имел соответствующие инструкции от своего правительства. Необходимые указания получили и представители Франции и Италии. Французский премьер Бриан 4 марта предписал своему послу в Петрограде Палеологу оказывать по соглашению с английским и итальянским послами всяческое содействие и внимание новому русскому правительству 48, хотя Палеолог и без инструкций действовал уже именно в этом направлении. И если союзники не очень торопились с официальным признанием Временного правительства, то это объясняется, во-первых, тем, что они хотели убедиться в прочности нового режима, в отсутствии возможности реставрации, а во-вторых, получить от нового правительства твердые заверения относительно его внешнего и внутреннего политического курса.

Но и медлить с этим было также невозможно. В быстром признании нуждалось не только Временное правительство, но и сами союзники. Временному правительству оно было необходимо для того, чтобы упрочить свои позиции. Союзникам же рискованно было долго затягивать с ним, так как к власти могли прийти лица иной политической ориентации. Тем более что с первых дней революции наряду с приятными слуху союзных империалистов заявлениями министров Временного правительства и представителей буржуазно-помещичьих партий все настойчивее и громче звучали другие голоса, требовавшие положить конец братоубийственной войне и повернуть оружие против эксплуататоров. Это не могло не беспокоить правящие круги стран Антанты. Будучи неплохо осведомленными о развитии событий в России, они почти сразу забили тревогу, указывая на опасность, которая угрожала войне со стороны русской революции. Поверенный в делах в Лондоне Набоков, отправивший в Петроград 4 марта ободряющую телеграмму, уже на следующий день доносил, что английский министр иностранных дел Бальфур «очень встревожен известиями об опасности возобладания крайних элементов, высказывающихся за окончание войны»2.

Английского дипломата, как и его коллег по кабинету, не очень-то успокоили заверения Набокова в том, что новое правительство сумеет одержать верх над этим «разрушительным течением». 8 марта помощник Баль-фура телеграфировал в Петроград своему послу Бьюкенену: «Министр иностранных дел получил сведения, причиняющие ему большое беспокойство относительно позиции, занятой в Петроградском Совете рабочих, и он боится, чтобы это настроение' не стало распространяться»

Такие же опасения испытывали во Франции, Италии и Японии. «Здесь следят с крайне напряженным вниманием за событиями в России»49,— сообщал из Рима русский посол М. Н. Гире 5 марта. В свою очередь посол в Париже А. П. Извольский уведомлял: «Здесь очень обеспокоены известиями из Петрограда о радикальном настроении Совета рабочих и солдат и, в особенности, о его тенденциях в пользу прекращения войны» 50.

Беспокойство союзников возрастало с каждым днем. Спустя две недели Набоков снова информировал МИД о том, что английское правительство пребывает в состоянии крайней тревоги. В первую очередь оно сокрушалось по поводу «дезорганизации» русской армии, считая, что она уже не является «столь же сильной опорой и надежным фактором в союзе, как прежде»51.

Видя озабоченность вершителей английской политики, Набоков настойчиво советовал своему шефу «внушить Англии твердую веру в стойкость, дух и порядок» русской армии, как и в конечное торжество «нового порядка», используя при этом моральный авторитет революции. Милюков и сам стремился к этому, но он понимал, что союзников интересуют не красивые речи и словесные заверения, а практические дела на поле брани с Германией.

Принимая от Извольского циркулярную телеграмму Милюкова от 4 марта, Бриан выразил «твердую уверенность, что новое русское правительство укрепится и доведет до успешного конца предпринятое Россией совместно с Францией и другими союзниками великое дело»52. С такими же напутствиями выступил в парламенте б марта английский премьер-министр Ллойд Джордж. Он подчеркнул, что новое правительство России «образовалось с ясной целью продолжать войну с обновленной энергией»53. И это было не просто констатацией, но и пожеланием. Не случайно Набоков рекомендовал Милюкову обратить на это выступление особое внимание54, так как в нем ясно указывалось, чего хотят и чего ожидают от нового русского правительства правящие круги одного из лидеров Антанты.

В том же духе высказывались и в Италии. Глава итальянского правительства Бозелли заявил в сенате: «Мы твердо верим, что события в России упрочат общее дело ведения войны»55. В свою очередь Гире доносил 10 марта, что итальянское правительство «судит последние события в России исключительно с точки зрения влияния на войну и нашу боеспособность»56.

Разумеется, итальянское правительство, как и другие союзники, «судило» последние события не только с точки зрения перспектив войны. Они опасались также, как бы революция не перекинулась в их собственные страны.

8 марта в парламенте выступил и французский премьер Рибо, только что занявший этот пост. В своей речи Рибо заявил о твердой решимости нового правительства Франции довести войну до полной победы. Коснувшись затем событий а России, Рибо высказал пожелание, чтобы переворот произошел «без глубоких потрясений» и послужил примером другим странам, явно намекая на Германию и ее союзников. При этом он старательно избегал употребления слова «революция», заменяя его словами «эволюция», «освободительная работа» и т. п. Более того, новый французский премьер не без определенного умысла принялся возвеличивать Николая II и его заслуги перед союзниками, призывая воздать ему «акт благоговения»6. И действительно, заправилы Антанты не упускали удобного случая, чтобы не напомнить о заслугах царя перед коалицией и его верности союзническому долгу.

Соответственно вела себя и союзная буржуазная пресса. Английские корреспонденты в России в своих сообщениях из Петрограда уделяли больше внимания личности свергнутого монарха и его семье, нежели самой революции. Даже Набоков почувствовал в этом неловкость и вынужден был обратить на нее внимание Милюкова, прося его повлиять соответствующим образом на иностранных корреспондентов. «Было бы желательно просить их (иностранных журналистов в Петрограде.— В. В.) не уделять в своих корреспонденциях слишком много места рассказам о семье бывшего государя. Эти рассказы занимают газетные столбцы в ущерб сведениям более действительно государственного значения» '. (Между прочим, английское правительство дало согласие на предоставление Николаю II и его семье убежища в Англии.) «Должную дань» воздавали двум отрекшимся императорам и в Японии, предостерегая новых правителей России от «крайних решений»57.

За «большими» союзниками последовали «меньшие». 8 марта посланник в Португалии П. С. Боткин телеграфировал из Лиссабона, что сенат Португальской Республики приветствует русский народ и выражает уверенность в том, что освободительная революция создаст необходимую энергию для приближения победы союзных наций. Такую Же телеграмму прислал Милюкову посланник при бельгийском дворе Д. А. Нелидов. Сербский министр-президент также высказал удовлетворение по поводу того, что Россия сохраняет верность своим союзникам - н намерена вести войну до победного конца. Он выразил надежду, что кризис в России скоро закончится и страна будет в состоянии направить все свои силы и средства против врага58.

За выступлениями с парламентской трибуны в адрес Временного правительства последовала серия приветственных телеграмм, в которых выражалась уверенность, что возрожденная Россия с обновленной энергией поведет борьбу против ненавистного общего врага. В телеграмме Ллойд /Джорджа министру-председателю Г. Е. Львову, присланной от имени британского объединенного военного кабинета, говорилось: «Высоко ценя лояльное и решительное содействие, которое мы получали от бывшего императора и русской армии в течение двух с половиной лет, я тем не менее... не сомневаюсь, что в результате установления прочного конституционного правопорядка в России русский народ укрепится в своем решении продолжать войну до полного разрушения последнего оплота тирании на континенте Европы» К Примерно в том же духе было составлено приветственное послание французского премьера Рибо. Цель всех этих приветствий состояла в том, чтобы содействовать укреплению русской буржуазии у власти и помочь ей взять твердый курс на продолжение войны.

Западная дипломатия, как и русская, пыталась использовать Февральскую революцию для усиления антигерманской пропаганды. Свержение самодержавия служило для них мощным агитационным средством. Печать Англии, Франции, США и Италии стала усиленно подчеркивать «освободительный» характер войны со стороны союзников, изображать ее как священную борьбу «демократий» против австро-германскрго деспотизма. В речах министров, парламентариев, сенаторов как из рога изобилия полились слова о великих идеалах свободы и демократии, о будущем «вечном мире». Правда, и раньше государственные и политические деятели Запада бессовестно спекулировали на такой пропаганде. Но тогда им несколько мешало одно довольно «компрометирующее» обстоятельство, а именно: союз с царем и его прогнившим режимом, далеко не являвшимся олицетворением свободы даже в глазах многих из его откровенных приверженцев. Теперь же это обстоятельство «волею провидения» было устранено. Союзники избавились от «единственного темного пятна», каковым, по словам Милюкова, являлся царизм во всей антигерманской коалиции. (Заметим к слову, что не кто иной, как сам Милюков, по его же собственному свидетельству, прилагал всяческие усилия к спасению романовской монархии.) На страницах западных и русских газет запестрели такие эпитеты, как «родная», «кровная», «Сестра западной демократии», которыми они наделяли Россию. Но рядом со словами об «освободительном» характере войны союзники не упускали случая напомнить о тех истинных целях, которые они ставили перед собой в Войне. Англия и Италия не забывали упомянуть о своих интересах в Малой Азии, Франция — о своих правах на Эльзас-Лотарингию (о других притязаниях она предпочитала из деликатных соображений умалчивать), Россия — о Конста^гинополе^Гпроливах, Япония — о Шаньдуне и тихоокеанских бстровах и т. д.

К дружному хору буржуазных политиков и дипломатов присоединили свой голос и социал:шовинисты союзных стран. Приветствуя русскую революцию как великий переворот, они в то же время поспешили предостеречь «партию Керенского» от радикальных настроений Петроградского Совета в отношении мира. «Мы взываем с чувством восторженного доверия к новым усилиям народа в пользу войны» ', — телеграфировали Керенскому 7 марта французские социалисты Жюль Гэд, Самба и Альбер Тома, сотрудничавшие со своей буржуазией в духе «священного единения» и усердно помогавшие ей вести разбойничью империалистическую войну, развязанную милитаристами Германии и Австро-Венгрии. В ответной телеграмме Керенский восторженно приветствовал «единодушную решимость» французских социал-патриотов довести войну до победного конца и заверял, что в лице «русской демократии» они найдут верного друга и союзника 59.

Аналогичное послание поступило от лидера английских лейбористов члена военного кабинета Гендерсона. Бьюкенен еще 2 марта обратился к своему правительству с просьбой «побудить английских лейбористских лидеров послать телеграмму лейбористским лидерам Думы (Керенскому и Чхеидзе) и выразить в ней уверенность, что Керенский, Чхеидзе и их товарищи поддержат борьбу свободных народов против германского деспотизма». При этом посол рекомендовал обратить особое внимание в телеграмме на необходимость гражданского мира, подчеркнув, что «все классы в Англии выступают единым фронтом». По поручению военного кабинета Гендерсон составил соответствующую телеграмму и отправил ее по указанному адресу '.

Французскому и английскому примеру последовали бельгийские социалисты во главе с Вандервельде, являвшимся одним из лидеров II Интернационала. Посланник при бельгийском дворе Д. А. Нелидов 10 марта сообщил Милюкову, что бельгийские социалисты во главе с министром Вандервельде послали через бельгийского посланника в Петрограде воззвание Петроградскому Совету «с призывом к умеренности и единению на почве борьбы с внешним врагом»60. В сообщении отмечалось, что выступление социалистов состоялось, очевидно, по намеку представителя Бельгии при русской Ставке. Такие же телеграммы слал из-за океана Гомперс, призывавший русский народ «сосредоточить все силы для защиты от иностранной агрессии» 3.

Помощники буржуазии из среды «социалистов» воспрянули духом. Теперь никто не мог упрекнуть их в том, что они поддерживают союз с российским деспотом, как это частенько бывало раньше, и они усиленно спаивали народ «сивухой буржуазной лжи». Настроение социал-патриотических кругов союзных стран выразил Ренодель, заявив: «Теперь мы можем, не краснея, говорить о войне за право». Это заявление слово в слово совпадало с упомянутым выше высказыванием аттестованного империалиста Милюкова перед представителями печати Петрограда и Москвы 9 марта.

Удостоверившись в решимости Временного правительства проводить проантантовскую политику, союзники выступили с официальным признанием кабинета Львова. Со стороны Англии, Франции и Италии это признание последовало 9 марта. Небольшой «инцидент» произошел при этом с Францией. В то время как послы Англии и Италии вручили Милюкову специальные ноты, в которых в сходных выражениях заявляли о признании их правительствами нового русского кабинета и о вступлении с нимз официальные отношения, Палеолог передал Милю-кову записку, в которой не упоминалось прямо о признании Францией Временного правительства. В ней лишь выражались добрые пожелания России и говорилось о том, что отношения между союзниками станут еще более близкими и прочными, а в* заключение высказывалась уверенность, что и впредь союзники, в том числе и Россия, не щадя сил будут продолжать войну до окончательной победы. Записка была на посольском бланке, но без подписи.

Подобная «рассеянность», а главное отсутствие указания о признании Временного правительства вызвали у Милюкова раздражение, и он немедленно обратился с соответствующим представлением к французскому правительству. В телеграмме, отправленной 10 марта в Париж Извольскому, Милюков писал: «Английский и итальянский послы адресовали мне ноты, коими в тождественных выражениях сообщают о признании их правительствами временного российского правительства и о поручении, данном им, вступить с оным в официальные сношения. Между тем, в заметке без подписи, врученной мне по тому же предмету Палеологом, вовсе не упоминается о признании Францией нового правительства, а лишь уведомляется о получении моего извещения и выражаются пожелания счастья и величия России. Прошу Вас доверительно объясниться по сему поводу с Рибо и указать ему, насколько с точки зрения нашего общественного мнения было бы важно, чтобы наша старинная и ближайшая союзница — Франция — признала новый строй в России в столь же прямой и категорической форме, как Англия и Италия. Мы надеемся, что Палеологу будет без замедления предписано сделать нам сообщение в той же редакции»61.

Извольский выполнил поручение с надлежащей оперативностью. Недоразумение было быстро улажено, и французское правительство сделало официальное признание по всей дипломатической форме. Рибо объяснил это недоразумение тем, что он был несколько отвлечен внутренними делами, так как во Франции в это время произошла смена кабинета, и что английский и итальянский послы просто опередили инструкции своих правительств, ибо между Лондоном, Парижем и Римом в тот момент еще только происходил обмен мнениями относительно тождественных заявлений о признании Временного русского правительства

Что касается английского и итальянского послов, «опередивших» инструкции своих правительств, то здесь, видимо, немалую роль сыграло то обстоятельство, что с официальным признанием Временного правительства уже выступили Соединенные Штаты. Еще 7 марта государственный секретарь Соединенных Штатов Р. Лансинг направил своему послу в Петрограде Д. Френсису срочную телеграмму, в которой предписывал ему сообщить Временному правительству, что оно официально признается правительством Соединенных Штатов Америки. 9 марта американский посол со всем своим штатом и военными представителями прибыл в Мариинский дворец и в присутствии всех министров в торжественной обстановке сделал соответствующее заявление о признании правительства князя Львова, подчеркнув при этом стремление Соединенных Штатов сохранять существующие между двумя странами «хорошие отношения... к взаимному удовлетворению и пользе» 63. В ответном слове Милюков от имени Временного правительства горячо поблагодарил посла и в его лице «великую заатлантическую республику» за признание «нового свободного строя» и выразил те же пожелания, что и Френсис. «Я достаточно знаю Америку,— заявил Милюков,— и могу с уверенностью сказать, что эти идеи свободной России — суть и ваши идеи и что переворот наш даст сильный толчок к духовному движению двух наших демократий» 64.

Отставать от нейтрального государства союзникам по многим соображениям было неудобно. К тому же Бьюкенен являлся старшиной дипломатического корпуса в Петрограде, и задержка с признанием ставила его явно в неловкое положение. Френсис и так опередил английского лорда на несколько часов, чем он, по свидетельству Бьюкенена, впоследствии весьма гордился. Несогласованность в вопросе о признании Временного правительства между английским и французским послами объяснялась еще отчасти и их взаимной неприязнью. Бьюкенен нередко предпринимал шаги без предварительных консультаций не только с представителями малых союзников, но и великих держав, хотя его действия затрагивали общие интересы. Так было и в данном случае, что вызвало недовольство других союзных представителей.

;Не исключена возможность, что Палеолог сознательно не хотел следовать примеру своих коллег и не включил в переданную им Милюкову записку слова о признании, чтобы оказать на Временное правительство давление и таким путем с первых шагов подстегнуть его к более решительным действиям против революции. Но в конце концов «инцидент», как уже отмечалось, был улажен. Палеолог выполнил предписание своего правительства и вручил Милюкову новую бумагу, в которой подтверждалось официальное признание Францией Временного правительства.

Несколько затянулось признание кабинета Львова со стороны японского императорского правительства. Последнее заняло выжидательную позицию, хотя японский посол в Петрограде виконт Ушида испрашивал на то соответствующее разрешение еще 5 марта. В телеграмме своему министру иностранных дел Ушида писал: «Теперь, когда император отрекся от престола и арестован, нет другого исхода, как признать новое правительство фактическим правительством». При этом посол считал желательным, чтобы состоялось оно не позже признания со стороны правительств Англии и Франции *. Однако в ответ Ушида получил предписание поддерживать контакт с Временным правительством пока только от своего имени или, как говорилось в телеграмме министра иностранных дел Японии Мотоно, «лично от себя». Формальное же признание его «может состояться только согласно инструкций императорского правительства» 2. Но инструкции задерживались, японское императорское правительство явно не торопилось, взвешивая все «за» и «против». Оно считало положение нового русского правительства слишком непрочным и остерегалось, как бы не попасть впросак, имея в виду возможность реставрации.

Правящие круги Японии отнеслись к перевороту крайне враждебно и настороженно. Причиной этому было не только существовавшее дотоле родство монархических режимов России и Японии и присущая им ненависть к революции вообще. Происшедший переворот японское правительство связывало с возможностью выхода России из войны, усмотрев в этом угрозу своим экспансионистским планам.

Причисляя себя к антигерманской коалиции, Япония без особых усилий, без фактического участия в военных операциях надеялась добиться территориальных приращений за счет германских колониальных владений на Дальнем Востоке и вытеснить Германию из Китая. Отпадение России неизмеримо ослабило бы антигерманскую коалицию и грозило изменить исход войны в пользу Германии, а следовательно, расстроить планы японского империализма. Кроме того, затяжка войны позволяла Японии укрепиться на Дальнем Востоке, потеснить там не только Германию, но и своих ееюзников (и прежде всего Россию), внимание которых было приковано главным образом к европейским делам; война с Германией делала их более уступчивыми, и Япония пользовалась всякой возможностью. Она была заинтересована в ослаблении великих держав, готовясь после войны приступить к осуществлению своей империалистической программы на Дальнем Востоке, когда другие еще не успеют оправиться от мировой войны. И, наконец, от войны Япония получала и экономические выгоды, становясь кредитором союзников, поставщиком им военной продукции— вооружения и снаряжения. Все это наложило отпечаток на отношения Японии с Россией при Временном правительстве. «Отношение здешнего общественного мнения и печати к происшедшему в России перевороту в общем сочувственное,— доносил русский посол в Токио Крупенский.— В нем видят залог успешного продолжения войны до полной победы... здесь выражают надежду, что новое правительство и созываемые им народные представители (имеется в виду Учредительное собрание.— В. В.) не окажутся склонными к крайним решениям». Такое же отношение к событиям в России, заканчивал свое донесение посол, «сквозило в тех немногих общих словах, которые я слышал по этому поводу от министра иностранных дел»