Скачиваний:
7
Добавлен:
28.02.2016
Размер:
687.06 Кб
Скачать

психических травм и бывают крайне и неподдельно удивлены, когда психотерапевт пытается указать им на это. Да и как же иначе, ведь они всего-навсего следуют образцам воспитания, которые не только им, но и всему окружающему обществу представляются естественными и обычными.

Второе: именно не отреагированная, не нашедшая выхода «первичная боль», первичное переживание естественной уязвимости и беззащитности, служит исходным толчком к борьбе

свраждебным окружением, к защите от него — иначе говоря, к агрессии, к нападению, которое и есть лучшая защита.

Но это означает, что все, в том числе психотерапевтические и социотерапевтические, проекты избавления человека от агрессии бесперспективны. Дело в том, что жизнь (особенно

внашей стране, благодаря чему мы с вами имеем в руках несравненно более богатыйматериал, чем наши коллеги где-то в США) построена так, что мы, начиная с семьи, не можем не вызывать в человеке того самого страха, тревоги, чувства незащищенности, неопределенности — и, в конечном счете, неистребимой тенденции к агрессии, агрессивности. Наше общество, вплоть до его «первичной ячейки» — семьи, не что иное как машина, идеально настроенная на производство «борцов» — агрессоров. Психотерапия в этих условиях может быть не более как легкой косметикой. Речь должна идти о фундаментальной перестройке человеческой культуры, человеческого бытия.

С.Ениколопов. Мы все время говорим об агрессии как о чем-то негативном. Действительно, таков смысл большей части посвященных ей работ. Но ведь агрессивность тесно связана

синтеллектуальным развитием. Фактически то, что во многих определениях агрессии

отражена проблема деструктурализации

внешнего мира — это и есть проблема интеллекта.

Я деструктурализирую внешний мир,

затем перестраиваю его по-своему — и

я творец.

Корреляция агрессивности и творчества хорошо видна на примере ученых.

 

Существует концепция, что в войне — имеются в виду войны прошлых

веков — в

основном побеждали умные. Поэтому большая часть интеллектуальных людей сохранялась. Это подтверждается и исследованиями; американские исследования во Вьетнаме показали, что лучшими солдатами были призванные в армию студенты. У нас в спецвойсках (таких как пограничные) лучшими по профессии (не по адаптации к армии) становятся более образованные ребята. Во время Великой Отечественной войны отнюдь не только отрицательную роль для нас сыграло то, что сменился командный состав, младшими командирами стали недавние десятиклассники.

Есть данные, что примерно за 5 тысяч лет существования цивилизации на Земле было около 15 тысяч войн и всего лишь около 300 лет полного мира. Менее интеллектуальные погибали в первую очередь, более умные выживали, и это способствовало естественному отбору.

С.Семенов. Большая часть населения Земли не имеет письменной истории, поэтому то, что вы сейчас сказали, можно отнести лишь к письменным народам, которые составляют ничтожное меньшинство...

С.Ениколопов. Может быть, одна из оптимистических перспектив состоит не в психотерапии, а в возможности творчества. Сублимация агрессии в интеллектуальном, научном творчестве — это один из выходов.

В.Крук. Хотел бы начать с возражения Сергею Николаевичу. Мы, военные психологи, тоже занимаемся теми проблемами, о которых здесь упоминалось. По нашим данным, лучшие солдаты — это далеко не интеллектуалы. Особенно в спецвойсках, в десантных войсках, лучшим является тот солдат, который считался таковым из века в век, а именно, тот, кто проявляет прежде всего храбрость, предрасположенность к риску, свободную ориентацию в экстремальных ситуациях. Интеллект и перечисленные качества — сочетаемы, но далеко не всегда.

A.Назаретян. То есть лучшие солдаты — люди соматотонического склада? Они и больше гибнут...

B.Крук. Совершенно верно. Другое дело, что в технических войсках, в частях, обслуживающих современные средства массового уничтожения, на первый взгляд, видимо, выдвинулись бы солдаты-интеллектуалы. Но это гипотетический вывод, и слава Богу, что

не было случая 'проверить его в

боевых условиях. Хотя

вьетнамская

кампания, особенно

если речь идет об американской

авиации, действительно

показала,

что в экстремальной

102

ситуации часто победителем выходил прекрасно подготовленный специалист (но при условии, если вдобавок к своей квалификации он имел вышеперечисленные качества).

Мне кажется, что в нашем разговоре

мы пытаемся свести воедино такие вещи, которые

в теоретическом плане трудно сводимы:

с одной стороны, агрессию, а с другой — войну.

Очевидно, что не всякая агрессия — война и не все в войне есть агрессия. В древнейшем в мире трактате «Искусство воевать» . китайского историка Сунь Цзы (V век до н. э.

говорится,

что высшая доблесть полководца заключается не в деструктивной агрессии, а в

том, чтобы

заставить противника отказаться от агрессивных планов.

Для нас, людей военных, более волнующим является вопрос собственно войны. То, что здесь по этому поводу говорилось, было бы очень своеобразно, мягко выражаясь, воспринято нашими коллегами, находящимися сейчас в «горячих точках». Мне представляется, что именно войны, войны как деструктивной агрессии, в глобальном плане можно избежать. Мне нравятся те ссылки на Фрейда, где говорилось о репрессивной роли культуры; может быть, есть смысл немножко перефразировать и задуматься о прогрессивной роли культуры. Ведь инстинкту агрессивности противостоит, как я понимаю, более мощный инстинкт самосохранения. Перед лицом опасности, катастроф, глобального уничтожения он неизбежно должен возобладать.

Поэтому в вооруженных силах, в том числе у нас в стране, сейчас очень популярна идея о гуманистической роли армии. И солдат, и военачальник среднего и даже высокого уровня — это далеко не кровожадный человек, стремящийся показать свои мускулы и реализовать свое военное мастерство. Как мне представляется, вопрос состоит в том, чтобы поднять на должную высоту идею гуманизации нашего совместного существования. Тогда

деструктивное начало из войны и из агрессии

в войне можно было бы напрочь изгнать.

A.

Назаретян. То есть

война как таковая

останется?

B.

Крук. Война — это

политика, она, наверное, сохранится, но можно ее сделать

средством недеструктивной

агрессии.

 

A.Назаретян. Может она перейти в сферу чисто интеллектуального соревнования, проигрывания на компьютерах разных ситуаций?

B.Крук. Да, конечно.

А.Хараш. Это потрясающе интересная идея. Дело в том, что мы действительно изначально смешали разные вещи. Скажем, является ли интеллект инструментом агрессии

или не является — мы пытаемся увидеть на примере хороших бойцов-интеллектуалов. Так они, может быть, становятся хорошими бойцами именно потому, что они неагрессивны.

Хороший солдат, знающий свою задачу, взвесивший предварительно все «за»

и «против»

(не невротик, ищущий смысл жизни), не станет безоглядно жертвовать собой,

так же как

не станет безоглядно убивать. Он не убийца. «Голубым каскам» потому и доверяется автомат, что они мыслятся неагрессивными.

Позволю себе одно фантастическое предположение. Можно поступить очень просто: заключить международную конвенцию, предписывающую брать в армию людей с индексом агрессивности не выше определенного уровня.

А.Назаретян. А что же будут делать агрессивные?

А.Хараш. В этом вопросе заключена, на мой взгляд, весьма сомнительная презумпция: армия — это то место, куда идут агрессивные люди, чтобы «законным» образом реализовать свою агрессивность. Если так получилось, то это весьма прискорбно. Армия должна состоять из мирных людей. Как, собственно, и человечество в целом.

В этом, между прочим, заключается центральный момент воззрений Эугена Розенсто- ка-Хюсси — практически не известного у нас мыслителя, видного представителя гуманистической традиции, современника М. Бубера и Розенцвейга, до 1933 года работавшего в Германии и эмигрировавшего затем в США. Будь он здесь, среди нас, он бы отметил, что мы начисто игнорируем базовую предпосылку социальных наук, каковой он считал мир, мирную жизнь. Точно так же, как в системе естественных наук не подлежит сомнению существование времени, а в теологии — инкарнации. Без этой аксиоматической предпосылки разваливается не только система социальных наук, наук об общественном бытии человека, но и само это бытие. Хотя эмпирически этому можно найти миллион опровержений, и человек, бежавший в 1933 году из фашистской Германии, конечно же, знал эту эмпирику не хуже нашего,

103

более того, сполна испытал ее на себе, тем не менее он полагал, что война, насилие — не есть человеческое. Это первое.

Во-вторых, по Розенстаку, выводы социальных наук должны проверяться практикой, практической действенностью. Потому-то и беззубы, бессильны на практике науки, в частности социология и психология, что мы — вольно или невольно, сознательно или бессознательно — исходим из обратной аксиомы о принципиальном немиролюбии человека. Мы верим своим глазам, Розенсток — внутреннему зрению ученого и методолога.

Может быть, мы несколько очистим это внутреннее зрение от поверхностных впечатлений, если научимся отличать собственно агрессию от нравственной самореализации личности во

взаимодействии с другими людьми. Оно может

быть

и войной — когда, например, человек

с оружием в руках защищает свою семью или

свой

народ.

Получается в итоге, что человек рождается миролюбцем и миротворцем, а потом уже учится вражде, войне и насилию. Каким образом? У самого Розенстока на сей счет имеется предельно ясный и четкий ответ. Он полагает, что корень зла — в существующих способах

овладения языком. Не вдаваясь в детали (надеюсь,

у читателей «ОНС» будет возможность

- ознакомиться с идеями Розенстока по готовящимся публикациям), отмечу,

что эта идея

ведет к конструктивным и практически ценным выводам, перекликающимся,

между прочим,

с идеями двух современников Розенстока-Хюсси

М. Бахтина в России и

К. Роджерса в

США. По Бахтину, понятия «слово» и «человек» в

принципе эквивалентны:

в зависимости

от того, что и как я освоил в мире слов, я становлюсь тем, чем я являюсь. Прежде чем поднять руку на другого человека, мы учимся говорить, владеть словами. Это — эмпирический факт. И если мы научились «боевому» владению словом и не находим ему другого применения, нам в этой жизни не остается ничего, кроме агрессии.

Вот, в частности, почему в «группе встреч» К. Роджерса люди так много молчат: они учатся мирному владению словом, мучительно ищут слово, которое не ранит.

Во всяком случае, нужно хорошенько подумать о том, что может быть исходной, базовой

предпосылкой: расположенность человека к миру или к

войне?

А. Белкин. Вы пришли к вопросу, который ставил

еще

Э. Фромм: человек — ягненок

или волк? Что же мы такое — волки или овцы? Мы

все

время отрываем человека от

ситуации. А когда А. Харитонов говорил о психотерапии, он тоже подразумевал конкретных людей и конкретные ситуации. Ведь агрессивный человек является как бы центром кристаллизации. В психологии есть принцип подобия: человек собирает вокруг себя себе подобных. Вспомните тех, кто окружал вождей советского периода: вокруг Ленина собрались агрессивные люди, удивительно похожие на него; вокруг Сталина, Хрущева, Брежнева — соответственно, им подобные. Я думаю, такие люди были в значительной степени вокруг

Горбачева, иначе

он с ними бы не сработался.

А. Назаретян.

А он и не сработался... Возвращаясь к теме, хочу напомнить остроумное

замечание К. Лоренца, что беда человека в том ,что он по натуре овца, а не волк, не хищник, потому что у хищника существуют мощные механизмы против убийства, а у безобидных существ их нет. И вот в условиях неволи, когда некуда убежать, среди безобидных существ (например голубей) наблюдаются страшные картины медленного добивания врага,

чего не сделают

ни ворон, ни орел...

 

 

С. Ениколопов. У того же Лоренца

есть рассуждения о том, что

овцы — одомашненные

животные, а в

естественных условиях

у них агрессивный инстинкт

все-таки срабатывает.

Но проблема агрессии, как показывал Лоренц, возникла в связи с тем, что у человека убийство постепенно стало дистанцированным и прекратил срабатывать естественный инстинкт. Самый яркий пример — война в Персидском заливе, когда исследования среди американских солдат показали даже отсутствие посттравматического стресса: из всей армии он был отмечен у восьми человек (и то, когда били по своим). Многие исследования, в том числе и мои собственные, показывают: если человек похож на меня, моя агрессивность против него значительно меньше.

А. Назаретян. Здесь данные очень противоречивые. Специально проводились исследования, чтобы выяснить, по отношению к кому агрессивность выше: к далекому от меня человеку или к близкому? Есть данные, что авторитарное сознание, которое отличается особой нетерпимостью, крайне агрессивно к умеренно непохожему на себя; оно скорее не приемлет мелкие, несущественные различия, нежели большие. Это великолепно показано

104

в книге В. Гроссмана «Жизнь и судьба» — в эпизоде, где начальник фашистского лагеря разговаривает со старым большевиком. Не случайно большевики особенно ненавидели западную социал-демократию, а затем еврокоммунизм: именно нюансы, оттенки вызывают самое большое раздражение.

С. Семенов. Определение, о котором вы говорите,— не психологическое, а идеологическое. Весь исторический опыт покалывает, что гакова типичная религиозная реакция на ересь.

A.Белкин. Я хотел бы вернуться к идее, высказанной В. Круком: об инстинкте самосохранения и инстинкте агрессивности. Не яьляется ли проявлением инстинкта самосохранения взаимное устрашение? Ведь в конечном счете атомное оружие не было применено,

ине потому, что мы добрые люди, а просто в результате взаимного устрашения сработал инстинкт самосохранения. Принцип взаимного устрашения стал тормозом против ненужной агрессии.

B.Крук. Я со своей стороны хочу поддержать идею о психотерапии в армии как факторе уменьшения деструктивной агрессии. Военные психологи сейчас столкнулись с

потрясающим явлением (которое, однако, хорошо известно в мире) — синдромом посттравматического стресса. Он состоит я том, что те, кто непосредственно столкнулся с горнилом войны и насилием, как правило, проходит период перерождения. Этот синдром широко распространен в пашей армии. Боевые ветераны(элита вооруженных сил) — и продолжающие служить, и те, кто уже вышел из армии -в условиях социальной нестабильности чаще всего демонстрируют возрастающую агрессивность. Это очень серьезный аргумент в пользу применения психотерапии в армии, в том числе обращения к психоанализу (не исключая, конечно, и социальной терапии). То есть необходимо, разведя понятия агрессивности и войны, сочетать разумное политическое руководство с системой терапевтической работы с людьми в армии, а также до и после армии. И мне очень нравится идея о мерах, которые нужно принять, чтобы деструктивно агрессивные люди в армию не попадали.

А. Назаретян. В сегодняшней беседе мы не пришли к какому-то согласию, и слава богу; согласие, компромисс — это плюсы политических дискуссий, а не научных, в которых главное достоинство — умножение идей и позиций. У нас, кажется, мнения разошлись едва ли не по всем вопросам: что такое агрессия, каковы ее истоки и причины в человеческом обществе, как соотносятся агрессия и война, возможно ли и как устранить войну в настоящем и будущем... В выступлениях то и дело мелькала мысль о том, что культура в ее становлении и развитии служит механизмом канализации, организации природной агрессивности. Но и эта мысль была оценена неоднозначно...

Получилось так, что на нашей встрече явно преобладают психологи и врачи, отчего разговор приобрел соответствующий «уклон». Редакция «ОНС» рассчитывает на дальнейшее обсуждение обозначенных тем с участием обществоведов и философов.

© Т. Ильина. 1993