§ 4. Проблема метода в философии

Все сказанное ранее о специфике философского знания подводит нас к выводу: нельзя понять сущность философии, не уяснив специфику ее метода, используемых в ней способов движения к истине. В основе философского подхода к позна­нию лежит принцип объективности. Философия стремится к истине и только к истине, к познанию мира таким, каков он есть сам по себе. Во имя истины подлинный философ готов отказаться от своих убеждений (если они вступили в противо­речие с доводами разума), религиозных взглядов, политиче­ских пристрастий, корпоративных интересов. В истории фило­софии бывало так, что абсолютная ответственность перед истиной заставляла философов усомниться в самой возмож­ности объективного постижения, возможности обретения ис­тины. В этом случае принцип объективности как бы трансфор­мировался в принцип интеллектуальной честности. Ф. Ницше был убежден, «что у нас не остается ни малейшего понятия, дающего нам право считать «познание» хотя бы только возмож­ным..» (Ф. Ницше. Полн.собр.соч., Т. IX, — М. — 1910, — с. 292). И далее: «Понятие «истины» нелепо». (Там же, с. 300). {85}

Однако тезис «истина невозможна» порождал неизбежный парадокс: если исходный тезис верен, то своим существовани­ем он доказывает, что «истина возможна»; если исходный те­зис ошибочен, то отсюда следует истинность отрицания, т. е., что «истина возможна».

Впрочем, философ скептического направления мог бы возразить относительно приведенного парадокса, например, так: «истина невозможна», если речь идет о соответствии на­ших знаний некому «объективному обстоянию вещей», но «истина возможна», если иметь в виду познание разумом самого себя или, скажем, анализ собственных ощущений и т. п.

Как бы там ни было, в своей интеллектуальной честности философ идет до конца, независимо от того, признает ли он возможность объективного познания или нет. И независимо от того, будем ли мы называть это принципом объективности или каким-то другим термином.

Философский подход, как уже отмечалось, нацеливая ра­зум на поиск истины, ведет к парадоксальности. Эта последняя означает, что философская истина лежит не на поверхности явлений, а как бы скрыта в глубине, поэтому путь к ней возмо­жен лишь через определенный способ мышления, или метод.

Неизбывная парадоксальность философского познания порождает — в силу того, что все философские системы не только порывают со сферой поверхностных «мнений», но и про­тивостоят друг другу, — множество школ и направлений. Про­тивоборство этих последних определяет такую черту философ­ского познания, как состояние постоянного спора, диалога.

Диалог выступает, во-первых, как неизбежная в силу плю­рализма школ культурно-историческая форма теоретической борьбы, во-вторых, как один из методов движения к истине, {86} в-третьих, как интеллектуальный принцип, гарантирующий оп­ределенную степень объективности на любом этапе исследо­вания проблемы.

Движение к истине, т. е. поиск сути вещей, обнаженной реальности, скрывающейся под покровом обыденных мнений и предрассудков, прежде всего предполагает удивление, о ко­тором Платон сказал: «Удивление и есть начало философии», Удивление в данном случае означает особый познавательный акт философствующего ума, когда при взгляде на привычный, давно примелькавшийся предмет с наших глаз внезапно спада­ет пелена. Предмет предстает не только в новом свете, но и как некая загадка, как нечто непонятное, порывающее с очевидностями «здравого смысла». Наше прежнее представление о пред­мете вдруг оказывается странным и из общепринятой истины превращается в кажимость.

Ситуация удивления, вскрывающая неподлинность старых представлений, — основание для иронии, когда мы делаем вид, что мы еще верим в старый образ мира и образ жизни, но уже рассуждаем и ведем себя по-новому. Неизбежный, но как бы сам собой возникающий конфликт между этими двумя плана­ми, или позициями подготавливает момент прозрения. Ирония (от греч. eironeia — притворство, отговорка) — одна из древ­нейших форм философского размышления. В Древней Греции наиболее известный ее вариант — сократовская ирония, за­ключавшаяся в том, что мудрый представлялся глупым перед невеждами, что мнят себя знающими и мудрыми. Диалог, в ко­торый вступает Сократ со своими собеседниками, вскрывает противоречивость и шаткость их убеждений и помогает напра­вить усилия к истинной мудрости.

Ирония — это интеллектуальная реакция мыслящего духа, которому через удивление и размышление открылась «изнанка бытия», нечто сокровенное и, который с этой новой точки зре{87}ния способен подняться над «миром мнений» и обыденности, не впадая при этом в грех гордыни. Но это как раз и означает, что мудрец отказывается проводить четкую границу между иронией, которая является манифестацией подлинного превосход­ства, и той иронией, которая выступает всего лишь попыткой компенсации собственной неуверенности. В последнем случае ирония сродни сомнению.

Сомнение как принцип и как метод

Сомнение как метод поиска истины отличается от того сомнения, которое возникает у всякого человека, когда он сталкивается с чем-то неубедительным. Сомнение философа — это мысли­тельный прием, который он использует по от­ношению ко всему, в чем можно усомниться, это проверка на надежность. В нем есть как негативный, так и позитивный момент.

«Сомнение предполагает наличие нескольких позитивных то­чек зрения, каждая из которых достойна того, чтобы мы в нее пове­рили, но которые по этой же причине лишают друг друга убедитель­ности. Человек оказывается как бы среди различных точек зрения и, не имея возможности обрести твердую почву под ногами, опершись на одну из них, начинает проваливаться в этой непонятной, текучей среде... Средство, которое позволяет избавиться от сомнений и прий­ти к твердой убежденности, — это метод.» (X. Ортега-и-Гассет. Что такое философия? М., 1991, с. 272.)

В истории философии сомнение выступало и как принцип мышления, и как методический прием. В первом случае речь идет о скептицизме, согласно которому скальпель сомнения должен прикасаться не только к нашим представлениям и убеж­дениям, но и к самой нашей способности вырабатывать надеж­ные истины. Античный скептицизм (Пиррон, Карнеад) как философское направление противопоставил себя «догматизму» предшествующих философских учений. Скептицизм «застре­вает» на негативном моменте сомнения, превращая его в ис­ходную философскую установку. Другие философы, напротив, {88}решающее значение придавали позитивным возможностям сомнения как важнейшего условия поиска истины (Августин, Де­карт).

Рене Декарт увидел в сомнении исходный методологиче­ский принцип развертывания философской системы и основа­ние всего рационализма вообще- Картезианское (от «Декарт») сомнение — не скептицизм, а испытание системы утвержде­ний, демонстрация ее несомненности. Его цель — «сбросить наносную землю и песок, чтобы найти гранит или глину». Де­карт задался целью найти такую философскую истину, которая устояла бы против любого радикального скепсиса, любой кри­тики. Такой абсолютно неопровержимой истиной философ счи­тал суждение: «Я мыслю». Всякая попытка подвергнуть сомне­нию это положение, попытка отрицать его истинность ведет к парадоксу, к логическому противоречию: нельзя мыслить, что я не мыслю. Нельзя сомневаться в самом акте сомнения, ибо это снимает саму возможность мышления. Найденную истину Декарт рассматривает как интуитивно-достоверное основоположение всей рациональной метафизики. Первым важнейшим следствием из нее является знаменитое «cogito ergo sum» («мыс­лю, следовательно, существую»).

Ирония и сомнение как формы мыслительной активности логически связаны критикой. Критика — преимущественная форма философской рефлексии в системе Канта. В своем критическом анализе обсуждаемых проблем Кант стремился реа­лизовать принцип, в соответствии с которым мысль не должна быть скована никакими предвзятыми установками философ­ского, религиозного или морального порядка, никакими явно или неявно формулируемыми ограничениями. Для Канта ра­зум есть последняя инстанция, абсолютная точка отсчета, с позиции которой оценивается и интерпретируется весь мир, человеческая история, культура. В отличие от Гегеля, разум для Канта есть прежде всего человеческая способность; он рассмат{89}ривается как орган критики, как высший судья, который имеет право обсуждать и судить обо всем. Но естественные претен­зии разума сами должны быть подвергнуты строгому крити­ческому рассмотрению. Отбросив любые ограничения, дикту­емые разуму извне (культурой, традицией и т. п.), Кант обнару­живает, как ему казалось, внутренние границы разума, выходя за которые он с необходимостью вступает в противоречие с са­мим собой (см. «антиномии» Канта).

Общей чертой всех рассмотренных форм философского размышления, философской рефлексии является проблематизация. Речь идет о способности творчески мыслящего иссле­дователя усматривать проблему там, где другим казалось все ясным и бесспорным. Сформулировать существенно новую про­блему, по-новому увидеть известный вопрос — для этого тре­буется интеллектуальная зоркость, продуктивная интуиция, критический «склад ума». Предпосылкой успешного творческого поиска истины является умение взглянуть на объект с неожи­данной интеллектуальной перспективы, отказавшись от навязанных стереотипов. Для этого нередко необходимо встать «ли­цом к объекту», так, что между ним и человеком уже не стоят никакие идеи, слова, названия, истолкования, обобщения.

Эврика!

Проблематизация означает создание в процес­се исследования ситуации, при которой возникает сдвиг в видении объекта: от уверенности в том, что «все ясно» — возникает переход к ощущению, что все стало подвижным, текучим, относительным, неоднозначным. Проблематизация есть начало от­рицания, но это не полное отрицание, а попытка рассмотреть нечто как проблему, в чем-то усомниться (но еще не отверг­нуть), критически проанализировать альтернативные ходы мысли, точки зрения, выявить момент заблуждения и одновременно вскрыть корни, причины этого заблуждения. {90}

Противоположностью проблематизации в познании явля­ется догматизация (отказ от критического отношения), а так­же тематизация (рассмотрение вопроса на основе предпосы­лок, признанных в качестве очевидных).

Метод и стиль мышления в философии

Сама природа философии приводит к тому, что философский метод является объектом постоян­ных споров и интеллектуальных поисков. По этой причине в философии сложилась интеллектуальная традиция: в рамках той или иной шко­лы, того или иного учения используются, по существу, два метода: один — общефилософский, дру­гой — специфический для данного учения. Способ сочетания этих двух методов в творчестве того или иного автора образует его неповторимый стиль.

Общефилософский метод — это прежде всего анализ раз­личных типов рассуждений, встречающихся в интеллектуаль­ной практике людей, — обыденных, научных, мировоззренче­ских и т. п., выявление неосознаваемых предпосылок, лежа­щих в основании таких типов рассуждений, критика сомнитель­ных или ложных допущений, предстающих в виде «очевидностей здравого смысла» либо в виде «несомненных постулатов» тех или иных философских систем. Вместе с тем метод пред­полагает поиск достоверных основ познавательной деятельно­сти, ее условий и универсальных принципов.

Результат применения общефилософского метода таков: философский текст отнюдь не сводится к логически упорядо­ченной схеме, скорее он приобретает форму развернутого об­суждения, сознательного фокусирования на парадоксах и труд­ностях рассматриваемой проблемы, сопоставления различных путей решения этих трудностей, предлагаемых разными направ­лениями. Маркс говорит: истинным должен быть сам путь отыскания истины. Для философа важен не только конечный результат, но и путь, ведущий к нему. {91}

Здесь мы подходим к одному весьма тонкому вопросу: в чем принципиальное различие между научной и философской рациональностью? И наука, и философия обосновывают свои выводы, обращаясь к авторитету разума. Однако научное доказательство начинается с принятия общих принципов рассужде­ния и частных допущений данной теории (аксиомы геометрии, законы механики и т. п.). В противоположность этому филосо­фия по самой своей природе не может принять за исходное в качестве безусловного и далее неанализируемого какой бы то ни было принцип. Но в таком случае в философском рассужде­нии и не может идти речи о доказательстве в логическом смысле слова. Сила философского анализа прояв­ляется, однако, тотчас же, как только возникает вопрос об обо­сновании исходных принципов науки. История познания показывает, что любые принципы и посылки науки, любые первич­ные, исходные абстракции (например, 5-й постулат Эвклида в геометрии или понятие множества в теории множества) рано или поздно ставятся под вопрос. Но научная рациональность не допускает такой ситуации, когда ученый хотел бы одновре­менно провести доказательство и поставить под сомнение ос­новоположения, на которые это доказательство опирается. Безупречная («железная») доказательность строгого научного рассуждения начиная с нестрогих, часто лишь интуитивно по­стигаемых посылок и понятий; «абсолютная точность» доказательства оплачивается «абсолютной неточностью» начала. Если бы ученый отступил от этого правила, он неизбежно попал бы в ситуацию «регресса в бесконечность», ибо для того, чтобы строго обосновать начальные принципы, ему потребовались бы какие-то другие допущения, которые пришлось бы принимать без доказательств и так до бесконечности. Философская раци­ональность позволяет избежать этой трудности. Философ спо­собен поставить под вопрос те или иные основания научной {92}теории и осуществить рациональный анализ, которого ученый не в состоянии сделать, оставаясь на почве научной рациональ­ности. Сказанное вовсе не означает, что ученый как познаю­щий субъект не может сам взять на себя функцию философа и не рассмотреть проблему, так сказать, на мета-уровне. Больше того, опыт научных революций в физике и математике XX века как раз свидетельствует, что такие ученые, как Брауэр (в математике), Эйнштейн, Бор и Гейзенберг (в физике) часто вынуждены были в переломные моменты научного познания становиться философами в своих отраслях знания.

Все сказанное вовсе не означает, будто в философском pa-суждении не принимаются исходные допущения и понятия, но, в отличие от науки, философ на том или ином шаге анализа может обратиться к исследованию своих оснований, подвергнуть их сомнению или даже отбросить, заменив другими. Вто­рая особенность философской рациональности заключается в том, что любой исследуемый объект берется не в каком-то одном срезе или измерении, а как нечто многомерное по своей сути, ибо ни один конечный срез объекта не исчерпывает его бесконечного содержания. В этой способности охватывать ка­чественно разные грани объекта и рационально увязывать со­ответствующие теоретические модели и заключается специфика философского подхода.

Научная рациональность, как правило, носит «замкнутый» характер. Это значит, что мысль ученого развертывается в стро­го ограниченном, «закрытом» логическом поле. «Закрытая ра­циональность» невосприимчива к критике своих исходных принципов «извне», со стороны других теоретических постро­ений. Всякая критика подобного рода воспринимается как про­явление иррациональности или как невежество. Напротив, «от­крытая рациональность» философского дискурса видит в кри­тике законный способ аргументирования в рамках иначе вы­строенной рациональности. Таким образом, философский тип {93}рационального сознания открыт для любого разумного диало­га и не боится выхода в процессе рассуждения за рамки жестких смысловых конструкций и парадигмальных запретов.

Специфический метод включает в себя совокупность мыс­лительных приемов и способов организации философского тек­ста, способов исследования и изложения предмета рассмот­рения, характерных для тех или иных направлений. Уже в древ­негреческой философии мы находим множество достаточно подробно разработанных методов, в русле которых разверты­валось размышление того или иного античного классика. В этой связи прежде всего нужно упомянуть диалектику, разви­тую Сократом и Платоном, а также логическое учение Аристо­теля, ставшее началом самостоятельной науки — логики. В средневековой философии широко использовался метод дис­пута pro и contra («за» и «против»). С именем Декарта связан метод «радикального сомнения», Кант развивал метод «критики».

С середины XIX в. интерес к природе философского мето­да возрастает и особенно усиливается к началу нашего столе­тия. Неокантианство заново переосмысливает кантовский кри­тицизм. В связи с этим Виндельбанд вводит различие крити­ческого и генетического методов, Кассирер говорит о «транс­цендентальном методе». Для этого периода методологических изысканий характерна установка на четкий анализ средств и исходных предпосылок развертывания философского исследо­вания. Особую известность приобрел предложенный Гуссер­лем «феноменологический метод» с его критикой психологиз­ма как способа обоснования философского знания. Позднее раз­рабатываются специфические методы структурализма, систем­ного подхода, герменевтики, интервального подхода и др. {94}