Революция и реформы в Китае - парадигма развития - 2005 г

• Vostok. Afro-aziatskie obshchestva: Istoriia i sovremennost'

• 2005-10-31VOS-No. 005

• Size: 31.5 Kbytes .

• Pages:190-197.

• Words: 4159

Критика и библиография. Рецензии. РЕВОЛЮЦИЯ И РЕФОРМЫ В КИТАЕ НОВЕЙШЕГО ВРЕМЕНИ: ПОИСК ПАРАДИГМЫ РАЗВИТИЯ

Автор: Л. А. БЕРЕЗНЫЙ

Сборник статей. Ред.-сост. В. А. Козырев. М.: Гуманитарий, 2004. 260 с*.

Мне уже приходилось обращаться к проблематике рецензируемого издания [Березный, 1991]. Тем больший интерес вызвали исследования коллег, представляющих по словам автора Предисловия В. А. Козырева, "целую научную школу китаеведов-единомышленников". При этом он имеет в виду не только их связи в разное время с кафедрой истории> Китая ИСАА, но и согласие с подходом, предложенным А. В. Меликсетовым в конце 1970-х гг., когда, в отличие от распространенного в то время в отечественной историографии (да и в КНР) однобокого понимания <истории> Китая как безальтернативного прихода к власти Компарии (КПК), была признана вариативность общественной эволюции и выполнение гоминьдановским (ГМД) режимом программы капиталистической реконструкции¹ .

Примечательно уже само название сборника. Распространенный теперь термин "парадигма", может быть, более точно (чем привычный "выбор") отражает множественность альтернатив, "исторических перекрестков", на которых оказывалось китайское общество в XX в.

Сборник открывается статьей Ю. М. Гарушянца "Гоминьдан и "движение 4 мая"". Автор, давний исследователь этого важного в <истории> Китая XX в. события, обращает внимание на то, что названная тема - "белое пятно" не только в отечественной литературе, но и на Тайване, и в КНР. Предложив читателю ряд интересных, на мой взгляд, наблюдений о процессе реорганизации ГМД в те годы, автор замечает, что вся китайская историография - "марксистская (насколько адекватно такое определение. - Л. Б. ) и гоминьдановская, включая тайваньскую", оттесняет от ГМД массовые и влиятельные фракции, настроенные против аньфуистов и их прояпонской политики. Однако именно эти фракции инициировали 4 мая в столице студенческие манифестации и сыграли большую роль в развертывании движения, особенно в его начальный период. Неадекватное восприятие деятельности отдельных фракций внутри ГМД оставляет вне поля зрения историков большие источниковедческие пласты, нацеливая на поиск лишь разрозненных сведений об участии левого ГМД в "движении 4 мая". Специфическое видение проблемы историками КНР наложило отпечаток на характер опубликованных источников, а они изданы только там. Несмотря на эти трудности, автору удалось (он работал и в тай-

* Публикация книги приурочена к 50-летию научно-педагогической деятельности заведующего кафедрой <истории> Китая Института <стран> <Азии> и <Африки> при МГУ им. М. В. Ломоносова А. В. Меликсетова.

¹ Это не первое обращение "сообщества единомышленников" к заявленной проблематике [см., например: Альтернативность исторического развития..., 1999].

стр. 190

ваньских архивах) по-новому осветить некоторые аспекты хода событий и показать, что главным полем сражения, навязанного партией Сунь Ятсена пекинскому правительству, стал Шанхай, где деятельность ГМД никогда не прерывалась.

Обращаясь к вопросу о причинах "самоустранения" Сунь Ятсена от участия в "движении 4 мая", Ю. М. Гарушянц разделяет аргументацию историка Чэнь Фулиня (ориентация на элиту как движущую силу революции, поиски союзников среди военных, расчеты то на американских капиталистов, то на Японию), однако различает "движение 4 мая" в узком (участие ГМД непосредственно в событиях мая-июня) и в широком ("4 мая" как завершение "движения за новую культуру", начавшегося в середине 1910-х гг.) смысле. Показав, что усилиями руководства ГМД борьба за "новую культуру" (т.е. демократическое правительство) из идеи небольшого числа демократически ориентированных деятелей стала общим делом для всего мыслящего Китая, Ю. М. Гарушянц формулирует очень важный вывод: позиция Сунь Ятсена не была привязана к демократической модели развития Китая, "при Сунь Ятсене и особенно после его смерти ГМД отстаивал социальную философию "самости" и "особости" в отрыве от такой "модели", что блокировало пути обновления китайского общества" (с. 37). Этот кардинальный, на мой взгляд, вывод Ю. М. Гарушянца как бы подготавливает читателя к пониманию последующей эволюции ГМД, нашедшей отражение в статьях А. А. Писарева, А. Н. Карнеева и В. А. Козырева.

Но сначала о публикации П. М. Иванова "Сунь Ятсен и христианство". Автор предлагает сравнительно новый для отечественного китаеведения аспект анализа мировоззрения и мироощущения Сунь Ятсена - его религиозные убеждения. Основанная почти исключительно на китайских публикациях статья, несомненно, привлечет внимание новизной фактического материала и трактовкой суждений и религиозных представлений лидера первой китайской революции. В. А. Козырев, редактор-составитель сборника, высоко оценивая статью П. М. Иванова, подчеркивает в ней вывод о том, что "представления "Отца нации" о христианстве по сути стали объединяющей нацию "суперидеей"" (с. 5). Нет ли в этом выводе некоторого преувеличения? Эклектичность мировоззрения Сунь Ятсена хорошо известна. Да и сам П. М. Иванов, отмечая, в частности, увлечение Суня этическим консолидирующим аспектом христианства, считает это увлечение, "с одной стороны, удивительным проявлением конфуцианского сознания, а с другой (как это ни покажется противоречивым) - следствием влияния сциентизма и протестантской демифологизации" (с. 57).

А. А. Писарев в статье "Аграрная политика Гоминьдана в 1920 - 30-е гг. Существовала ли иная альтернатива?" отмечает, что Сунь Ятсен и Чан Кайши отдавали себе отчет в том, что ввиду специфических черт, присущих полутрадиционному китайскому обществу, в нем отсутствуют условия, способные вести к аграрной революции российского образца. Автор формулирует важный, хотя на первый взгляд парадоксальный вывод: с точки зрения формирования представлений о сущности проблем, с которыми сталкивалось крестьянство, осознания той роли, которую оно могло сыграть в борьбе ГМД за власть, в определении направлений практической политики национальных революционеров в деревне "период единого фронта оказал позитивное влияние на Национальную партию" (с. 72 - 73). Это проявилось в период "второй гражданской войны", когда, отвергая "аграрную революцию", гоминьдановское правительство в Нанкине в принципе провозгласило курс на аграрные реформы, что нашло отражение в соответствующем законодательстве. Несостоятельны, по мнению А. А. Писарева, утверждения критиков Земельного закона, усматривавших в нем разрыв с принципами суньятсенизма. Автор указывает на то, что среди высокопоставленных чиновников были деятели, искренне заинтересованные в облегчении положения крестьянства: сформировалась группа энтузиастов, стремившихся убедить высшее руководство в продуктивности энергичных мер в поддержку крестьянства. Но, по мнению А. А. Писарева, "был упущен благоприятный шанс перейти к более радикальной аграрной политике, которая могла бы способствовать установлению более тесных связей с основной массой крестьянства" (с. 78)² .

Констатируя отказ гоминьдановского правительства от проведения существенных социальных преобразований в деревне, А. А. Писарев вместе с тем возражает против недооценки позитивных сдвигов, достигнутых в результате перемен в налогообложении, ирригации, в раз-

² Имеется в виду вытеснение в 1934 г. Красной армии из районов Юго-Восточного Китая, где такая реформа уже была проведена коммунистами.

стр. 191

витии кооперативного движения и других технико-экономических реформ. Противопоставление подобного рода мер "аграрной революции", по мнению автора, не вполне обоснованно. Он считает, что "условия для аграрной революции отсутствовали", но это не означает, что деревня не нуждалась в преобразовании социальных форм жизни, т.е. альтернатива существовала³ .

Тематически со статьей А. А. Писарева перекликается публикация А. Н. Карнеева "Антиналоговые выступления крестьян на севере пров. Аньхой в начале 30-х гг.". Автор предлагает читателю полный перевод заимствованного из архива документа - доклада представителя центральных нанкинских властей, расследовавшего обстоятельства упомянутого антиналогового выступления. Текст и комментарий к нему предваряют краткие, сформулированные в тезисной форме размышления А. Н. Корнеева о некоторых общих аспектах стихийных антиправительственных выступлений китайских крестьян и реакции властей на эти действия.

Лаконичность предложенных автором определений оставляет мало места для их оценки, отмечу только важную для него мысль: если рассматривать причины побед и поражений основных соперников в борьбе за власть в Поднебесной, более плодотворным по сравнению с анализом программ и стратегий политических игроков может оказаться анализ эффективности конкретных административных и силовых механизмов, с помощью которых эти стратегии реализовывались. Следуя такому подходу, А. Н. Карнеев полагает, что вопрос: "почему крестьяне восставали?" целесообразно дополнить вопросами: "как конкретно они это делали?" и "что и как делали те, кто им противостоял?" (с. 103).

Авторские замечания едва ли могут вызвать возражения⁴ . Однако есть ли необходимость противопоставлять <изучение> конкретных событий анализу "программ и стратегий соперников"? Думаю, что акцентировать внимание на исследовании событий во всей конкретности, конечно же, весьма важно.

Завершает "гоминьдановский" раздел сборника статья В. А. Козырева "Особенности политической консолидации гоминьдановского режима в период "нанкинского десятилетия"". Автор ставит под сомнение распространенную в Китае "расширительную", по его словам, трактовку нанкинского режима как власти, которой практически была подконтрольна вся (кроме Маньчжурии) территория континентального Китая. Отнюдь не отрицая важность появления режима, претендовавшего на роль объединяющей политической силы под знаменем суньятсенизма как идеологической скрепы, В. А. Козырев сосредоточивает свой анализ на факторах, препятствовавших достижению этих амбициозных целей, прежде всего на сложном и весьма противоречивом процессе распада традиционной государственности. По его мнению, это был "переходный организм, фасадная сторона которого определяется как власть милитаристского типа" (с. 138). Эволюция государственности в период правления ГМД характеризовалась соотношением гоминьдановской политической системы и власти в регионах, находившейся под контролем местных милитаристских правителей.

Специфика нанкинского режима в узкорегиональном смысле, как считает В. А. Козырев, состояла в том, что развитие госкапитализма и экономический потенциал прибрежной зоны Китая позволяли ГМД постепенно отходить от чисто военно-административных мер контроля и использовать альтернативную милитаристской системе правления гоминьдановскую программу реконструкции. Показав сложности и противоречия в стремлении Нанкина реализовать эту программу, автор выделяет в качестве "поворотного момента" в эволюции отношений между центром и провинциями "эру антикоммунистических походов" Нанкина: "только Великий поход коммунистов и опасения распространения влияния КПК по-настоящему воздействовали на менталитет местных лидеров" (с. 156). Нараставшему в середине 1930-х гг. процессу сближения центра и провинции способствовали не только военный режим, но и возросшие экономические и финансовые возможности предоставления помощи провинциальным правительствам, сталкивавшимся с финансовой нестабильностью.

Четыре статьи в рецензируемом сборнике в той или иной форме связаны с <историей> и современным развитием КПК. А. В. Панцов в статье "Сталин и китайская левая оппозиция" при-

³ Подобный вывод в более широком толковании сформулировал и У. Вэй: Чан Кайши "без борьбы уступил коммунистам поддержку крестьянства, и эта ошибка в конечном счете стоила ему потери контроля в Китае" [Wei, 1985, р. 155].

⁴ Примечательно, что сходным размышлениям предаются и западные ученые "нового поколения" исследователей "сельской революции" в Китае [см., например: Hartford, Goldstein, 1989, p. 3 - 33].

стр. 192

водит подробности разгрома сталинистами левой оппозиции сначала в 1920-х гг. в Москве среди учащихся Университета трудящихся Китая, затем в первой половине 1930-х гг. - на территории самого Китая. Несомненный интерес представляют некоторые подробности попыток исключенного из КПК ее бывшего генсека Чэнь Дусю объединить сторонников левотроцкистской оппозиции в самостоятельную партию (май 1931 г.). Однако она насчитывала всего 483 члена и, как отмечает А. В. Панцов, "не имела существенного влияния на революционное движение и просуществовала недолго". Сталин и другие деятели Коминтерна внимательно следили за действиями Чэнь Дусю, но "в архивах не содержится никакой информации, которая свидетельствовала бы о роли сталинистов в разгроме партии Чэня" (с. 94).

Тема отношений КПК с неформальными сельскими объединениями не нова в китаеведении, включая и отечественное. Однако в статье Е. В. Волчковой "КПК и военно-мистические союзы в 1920 - 1940-х гг.", пожалуй, впервые предложено исследование, обстоятельно фундированное китайскими источниками, представляющее <историю> этих отношений с одной, весьма важной, разновидностью форм таких объединений вплоть до роспуска союзов и их полной ликвидации спустя короткое время после образования КНР. Автор подчеркивает, что в борьбе с политическими противниками (империалистами, ГМД, позднее с японскими войсками) КПК стремилась добиться поддержки неформальных объединений или хотя бы использовать их в тактических целях для мобилизации местных сил.

Есть на мой взгляд, некоторая противоречивость между авторским анализом проблемы и конечными выводами. Завершая статью, Е. В. Волчкова вполне обоснованно констатирует, что военно-мистические союзы (тайные общества, бандитские группировки и военизированные деревенские объединения) нельзя отождествлять со всем деревенским обществом в целом. Однако возникает вопрос: служили ли они в таком случае "защитным механизмом"? Она пишет, что этот "защитный механизм" мог использоваться любыми силами: крестьянством для обеспечения безопасности и стабильности, местными лидерами для упрочения своего влияния, ГМД для борьбы с коммунистами, КПК для борьбы с враждебными защитными объединениями, лидерами синкретических общин для организации вооруженных отрядов при общинах или местными лидерами, объявлявшими себя императорами для реализации личных амбиций. В связи с кризисом легитимности власти "военно-мистические союзы свободно блокировались с любой политической силой против любой силы, действия которой по каким-либо причинам рассматривались как враждебные. И этим же можно объяснить, по ее мнению, двойственную позицию коммунистов (так же как и милитаристов, и ГМД) по отношению к военно-мистическим союзам: настойчивый поиск сотрудничества в военное время и жесткий контроль и террор на освобожденных территориях. Затем, как показывает автор, сравнительно скоро образовалась КНР. Такие объединения, как военно-мистические союзы, постепенно становились невостребованными - функции местного регулирования "брала на себя центральная власть" (с. 209).

Представляется, что в этих вполне обоснованных выводах Е. В. Волчковой не хватает специального анализа сил, которые контролировали описанный ею "защитный механизм". Возможно, это помогло бы современному читателю лучше понять, почему власти КНР после более чем полувека установления контроля над всей территорией <страны> запретили деятельность секты "Фанлуньгун". Впрочем, статья Е. В. Волчковой и без такого, на мой взгляд, желательного, анализа помогает понять подобные действия.

Современные тенденции в продолжающемся "поиске парадигмы развития" показаны в статье В. Г. Гельбраса "XVI съезд Компартии Китая - новый сценарий развития общества и государства"⁵ . Как известно, съезд состоялся в ноябре 2003 г., и в научных периодических изданиях уже появлялись публикации о нем. В. Г. Гельбрас предлагает читателю анализ того, почему съезд принял (или не принял) те или иные решения. Отнюдь не отрицая больших масштабов достижений КНР в проведении политики реформ и открытости, автор сосредоточился на проблемах, от обстоятельного обсуждения которых, по его мнению, съезд неоправданно уклонился. В. Г. Гельбрас обращает внимание на то, что конец XX и начало XXI в. были призваны венчать выполнение целого ряда грандиозных программ развития: осуществить "второй исторический шаг" ("первый исторический шаг", по мысли Дэн Сяопина, предусматривал удвоение в 1980-х гг. ВВП, его увеличение в 1990-х в 4 раза по сравнению с 1980-ми гг. и достижение уровня "средней зажиточности" (таков, как отмечает автор, официальный китайский перевод тер-

⁵ Аналитический обзор материалов предшествующего, XV (1997) съезда КПК см.: [Гельбрас, 1999].

стр. 193

мина сяокан ). В 2000 г. завершались 20-летняя программа преодоления нищеты в деревне, 9-я пятилетка экономического и социального развития, а также заканчивался срок 15-летних договоров "подворного подряда" и начиналась процедура их переоформления. Наконец, начинался также 3-летний срок создания современных предприятий, т.е. реформы государственного сектора. Однако на съезде ни по одному из упомянутых планов итоги не подводились. Просто объявлялось, что они успешно выполнены и что для полного их осуществления предстоит затратить еще немалые усилия на протяжении еще многих лет.

Задавшись вопросом о реальных причинах нежелания высшего руководства публично обсуждать итоги прошлого и стратегию будущего развития, В. Г. Гельбрас стремился, на мой взгляд, в полной мере учитывая сложности и, может быть, в еще большей мере - противоречивость современного этапа развития КНР, проанализировать изменения, происшедшие в <стране> с точки зрения их соответствия стратегии, намеченной в свое время Дэн Сяопином. Едва ли не основополагающей в ней было требование: экономический рост должен обеспечить существенное повышение уровня жизни народа. В городах и сельских пригородах этого удалось добиться. Но материальное положение крестьянства, составляющего большинство населения <страны>, остается плохим, задача "покончить с бедностью" осталась столь же актуальной, как и в прошлом, и, следовательно, достижение к концу прошлого столетия уровня "средней зажиточности" так и не было достигнуто. Но на съезде, замечает автор, обстоятельный анализ был заменен лишь признанием необходимости уделить большое внимание сельскому хозяйству и деревне, повышению доходов крестьянства.

В. Г. Гельбрас обращает внимание на выдвинутое Дэном, решительным противником развития капитализма в Китае, требование не допустить поляризации общества. Однако, как констатирует автор, поляризация - одна из "жгучих проблем современного Китая", и ее особенность заключается в том, что она стала многоплановой и многоуровневой. Оставляя в стороне официальную фразеологию относительно общественной собственности (государственной и коллективной) как экономической базы "социализма китайских особенностей", В. Г. Гельбрас приходит к выводу, что "его реальной экономической основой является ничем не ограниченная власть партии-государства" (с. 242 - 243). Система "трех представительств", возведенная теперь в ранг одной из составных частей идеологической основы партии, противоречит теории Дэна, отвергавшего "буржуазную либерализацию".

Автор отмечает, что "система трех представительств" развязала руки чиновничеству, сохранившему власть и получившему легальное право продолжить предпринимательскую деятельность. Частные же предприниматели в обмен на право вступления в КПК должны согласиться с появлением в их бизнесе партийного контролера. Таким образом, "реальная деятельность "третьего поколения руководителей" вышла далеко за рамки теории Дэн Сяопина, и этому поколению руководителей не было смысла "привлекать всеобщее внимание к обстоятельному анализу итогов последних 20 с лишним лет"" (с. 242).

В. Г. Гельбрас дает анализ новой стратегии глобального внешнеэкономического наступления под девизом "Идти вовне". В ней, по мнению автора, на XVI съезде был сделан еще один шаг по пути "эластичной подмены социальной идеи партии национальной", причем идее "великого возрождения нации Китая" приданы новый смысл, новое направление и новая форма реализации. Цель стратегии - превратить КНР к 2002 - 2888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888888999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999⁹999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999⁹99999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999999я к написанному. Но название данной статьи представляется мне до некоторой степени двусмысленным (любопытно было бы узнать, кто снабдил статью таким заголовком - автор или редакция?), и поэтому все же некоторые комментарии необходимы.

В статье сопоставляются роли Д. К. Фэрбенка и М. И. Сладковского в развитии соответственно американского и советского китаеведения. Первый не только основал всемирно известный Центр восточноазиатских исследований, носящий теперь его имя, но и, что не менее, а, на мой взгляд, более важно, способствовал осознанию американским обществом и политическим истеблишментом того, что, как отмечает Ст. Левин, "Китай находится накануне революционных изменений, неизбежность которых недостаточно понимали в Вашингтоне". Учитывая, что статья с призывом к более глубокому пониманию американцами Китая, которую имеет в виду Ст. Левин, была опубликована в 1946 г. (когда в Китае разгорелась новая гражданская война), принадлежала Фэрбенку, состоявшему на государственной службе, следует признать, что это был не только акт гражданского мужества, но и настоящий прорыв, в том числе и в развитии американского китаеведения. Правда, Вашингтону понадобилось 15 лет для осмысления этого призыва и начала процесса нормализации официальных отношений с КНР. Если призыв Фэрбенка, несомненно, послужил важным стимулом развертывания этого процесса (недаром в 1950-х гг. его преследовали маккартисты, а в 1972 г. ученого приняли со всеми возможными почестями в КНР), то прав ли Ст. Левин, называя Фэрбенка "аутсайдером американского политического процесса" (с. 219).

Что касается М. И. Сладковского, то он был первым директором Института Дальнего Востока (не думаю, что это можно понимать как "основатель" и уж во всяком случае не в том значении, которое Ст. Левин связывает с именем Фэрбенка). Не совсем точно, на мой взгляд, и обозначение ИДВ как "квазиакадемического научного учреждения" (с. 214). ИДВ создавался в условиях нараставшего обострения советско-китайского конфликта, и "прикладные" цели его создания очевидны. Но очевидно и другое. Даже просто географическое положение СССР (России) и Китая диктовало необходимость создания подлинно научной организации для глубокого познания соседа. Теперь уже мало кто знает, что первая попытка создать специальное научное учреждение для <изучения> Китая была осуществлена в октябре 1956 г., когда в разгар "романа" между СССР и КНР был создан Институт китаеведения АН СССР, что рассматривалось как естественное продолжение и развитие духовных связей между Россией и Китаем, восходящих еще к первым десятилетиям XVII в. Однако по неизвестным мне причинам в 1959 г. он прекратил свое существование. Таким образом, создание ИДВ как бы восстановило прерванную традицию. Разумеется, ситуация была уже принципиально иной, и "прикладная" деятельность института на первых порах приобретала, вероятно, первостепенное значение. Очевидно, что имелись в виду и иные перспективы. Вот почему слова Ст. Левина о "квазинаучности" учреждения не кажутся мне адекватными.

Рискну предположить, что наши американские коллеги еще не вполне освободились от представления, что все китаеведение в СССР (России) - это насквозь идеологизированная "пропаганда". Разумеется, немалая доля истины в этом была. Но разве американская историография <истории> Китая XX в. не идеологизирована? Об этом не раз писали и сами американские авторы [например: Dirlik, 1996]. Ныне, когда "холодная война" закончилась (будем надеяться,

⁶ Анализ некоторых уже послесъездовских перемен в Китае представлен в статьях В. Я. Портякова [Портяков, 2004, N 2, 4].

⁷ Ст. Левин - автор интересной монографии об одной из заключительных стадий гражданской войны, приведшей КПК к власти [Levine, 1987].

стр. 195

навсегда), для <истории> китаеведения важно, на мой взгляд, отделить зерна от плевел и задаться вопросом: сохранились ли, несмотря на "холодную войну", хотя бы элементы научного <изучения> <истории> Китая? Осмелюсь утверждать: да! Даже "прикладной", может быть, характер ИДВ требовал этого. Плодотворная работа велась и ведется в Отделе Китая Института востоковедения АН СССР (РАН), организующем ежегодные научные конференции "Общество и государство в Китае" и регулярно издающем их материалы. Регулярно публикуются и материалы научных конференций, проводимых в ИСАА при МГУ, на которых китайская проблематика занимает ведущее место.

Отвлечение от проблем поиска "парадигмы развития" показалось мне необходимым потому, что брошенное вскользь замечание Ст. Левина о "квазинаучном" ИДВ могло бы создать ошибочное представление о действительно противоречивом развитии в СССР (России) историографии <истории> Китая XX в. Что касается ИДВ, то его потенциал реализовался уже в 1990-е гг. Регулярно созываемые Международные научные конференции "Китай, Китайская цивилизация и мир" снискали высокий авторитет в китаеведческих научных кругах.

Если вернуться к стержневой проблеме рецензируемого сборника - поиску парадигмы развития, то следует задать вопрос: возникали ли какие-либо альтернативы? При принятой структуре публикации ответа можно было ждать от Предисловия, но ни в нем, ни в каком-либо другом месте сборника ответа на этот вопрос нет. Между тем он очевиден, необходимо, может быть, расставить некоторые дополнительные акценты.

На протяжении столетия (а точнее, полутора столетий, если иметь в виду политику "самоусиления") китайское общество не раз оказывалось на исторических "перекрестках", открывавших возможности изменения вектора дальнейшего развития. Первый, как известно, возник в результате Синьхайской революции. Казалось бы, цель достигнута: провозглашена Китайская Республика, принята Конституция, избран Президент. Однако за "фасадом" Республики начался, как известно, разгул региональных милитаристских клик; это был, по определению одного из авторов сборника, "переходный организм". Надежда на преодоление этого периода и создание реального Национального правительства стала вырисовываться в середине 1920-х гг., когда две основные борющиеся силы - ГМД и КПК, несмотря на различие стратегий, создали единый фронт. И хотя образование Национального правительства было провозглашено, единый фронт еще в 1927 г. распался, последовала новая гражданская война. Так и на этом "перекрестке" позитивная парадигма развития также не была найдена. Некоторые авторы склонны винить в этом КПК; по моему же глубокому убеждению, ответственность несет и ГМД. Новый шанс возник в период антияпонской войны в связи с образованием нового единого фронта и благоприятствовавшими условиями международных отношений. Но и на этом "перекрестке" решение не было найдено, и ответственность снова несут и ГМД, и КПК [Барский, 1999].

И вот в 1949 г. произошла победа КПК, образовалась КНР. Казалось бы, открывается возможность нормального движения общества по пути модернизации. Эта альтернатива прежнему, оказавшемуся несостоятельным режиму могла бы быть реализована, если бы КПК, придя к власти, повела <страну> по пути декларированной еще в 1940 г. "новой демократии", что было закреплено в 1949 г. в учредительных документах КНР. Однако возобладали прежние и новые догмы, и на том, столь благоприятном для перспектив общественного развития Китая "перекрестке" альтернативной стала командно-административная система в ее худших вариантах. И только в решениях исторического для Китая III пленума ЦК КПК в декабре 1978 г. искомая парадигма развития - поворот к рыночной экономике и политике открытости - была наконец найдена.

Найдена ли? Можно было бы пофилософствовать на тему интенсивности или экстенсивности "развития", совершенно очевидно, что чрезвычайно сложные и противоречивые проблемы глубокой трансформации (а не модернизации) китайского общества требуют постоянных поисков в рамках общей парадигмы. В этом смысле XVI съезд КПК является значимой вехой в этих поисках. В. Г. Гельбрас высказал предположение, что XVI съезд знаменует собой третий этап переосмысления марксизма, а вместе с тем поиска путей модернизации <страны>" (с. 252). Так ли это - покажет будущее.

стр. 196

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Альтернативность исторического развития Китая во второй половине XX в. Материалы научной конференции 13 мая 1989 г. М., 1999.

Барский К. М. Политическая Консультативная конференция 1946 г. - упущенный шанс или политический блеф? // Альтернативность исторического развития Китая во второй половине XX в. М., 1999.

Березный Л. А. К проблеме выбора пути Китая в XX в. // <История Китая в новое и новейшее время. Л., 1991.

Гельбрас В. Г. Куда идет Китай? (К итогам XV съезда Компартии Китая) //Альтернативность исторического развития Китая во второй половине XX в. М., 1999.

Портяков В. Я. От Цзян Цзэминя к Ху Цзиньтао // Восток (Oriens). 2004. N 3, 4.

Dirlik A. Reversals, Ironies, Hegemonies. Notes on the Contemporary Historography of Modern China // Modern China. 1996. N 3.

Hartford K., Goldstein St. (eds.). Single Sparks China's Rural Revolutions. N.Y. -L., 1989.

Levine St. Abvil of Victory. The Communist Revolution in Manchuria. 1945 - 1949. N.Y., 1987.

Wei W. Counterrevolution in China. The Nationalists in Jiangxi during the Soviet Period. Ann Arbor, 1985.

стр. 197

постоянный адрес статьи :  http://www.ebiblioteka.ru/sources/article.jsp?id=8596803