Литература.

«Оттепель» — так называлась повесть Ильи Григорьевича Эренбурга,

напечатанная в журнале «Знамя» в 1954 г. В ней рассказывалось о жиз­ни большого завода. Главные герои довольно чётко делились на положи­тельных и отрицательных, а их по­ступки — на плохие и хорошие. Автор во многом следовал правилам соци­алистического реализма (см. статью «Литературная борьба 20-х годов»): положительный персонаж обязан быть не только высоконравственной личностью, но и замечательным ра­ботником; личное должно отступать перед общественным и т. д.

Но немало в «Оттепели» было и непривычного для литературы тех лет. Главная героиня повести, Лена, уходила от мужа-директора, равно­душного и мстительного человека. Однако первым толчком к охлажде­нию стало то, что супруг не разделил возмущения Лены «делом врачей» и заметил, что «доверять никому нель­зя». Моральный облик отрицательно­го героя связывался с приверженно­стью его к казённой сталинской идеологии. Покидая «плохого» мужа, героиня как бы расставалась с «пло­хим» прошлым своей страны. Среди персонажей повести — два приятеля-живописца. Один стремится к быстрому успеху и рисует на заказ портреты знатных передовиков; дру­гой не гонится за славой и предан ис­тинному искусству. Тем самым Эренбург защищал право художника на свободу творчества и на его независимость от требований идеологии и сиюминутной государственной поль­зы. А это, по тем временам, тоже было довольно дерзко. На повесть обрушил­ся шквал сердитой критики и не менее сердитых читательских писем.

В «Литературной газете» появилась статья Константина Симонова, в ко­торой «Оттепель» называлась «огор­чительной для нашей литературы не­удачей автора». Эренбург ответил Симонову полемической репликой, где утверждал, что тот неправильно понял его произведение. Интерес к повести резко возрос — ведь шёл спор между Симоновым, любимцем Сталина, и Эренбургом, чьё имя пос­ле «Оттепели» стало связываться с ан­тисталинскими настроениями в об­ществе.

В 1956 г. в журнале «Новый мир» был напечатан роман Владимира Дмитриевича Дудинцева (1918— 1998) «Не хлебом единым». Главный герой, талантливый изобретатель Лопаткин, почти восемь лет безуспеш­но пытался внедрить в производство свою машину для литья труб. Он сталкивался с бюрократической сте­ной и даже попадал в тюрьму по вине противников-интриганов. Кончался роман, как и «Оттепель», полной по­бедой добра над злом. Крупицы прав­ды о жизни советского общества принесли автору огромную популяр­ность. За романом выстраивались очереди в библиотеках, ему посвяща­лись конференции, школьники спо­рили о книге с учителями. В то же время официальная критика, призна­вая, что в романе изображены «неко­торые отрицательные явления перио­да культа личности», упрекала автора в явном сгущении красок В одной из рецензий говорилось, что «положи­тельное начало утонуло в бесконеч­ных страданиях одиночки-изобрета­теля, который представлен неким мучеником».

В том же 1956 г. увидели свет по­вести Павла Филипповича Нили­на (1908—1981) — «Жестокость» (см. статью «Детектив и шпионский ро­ман») и Сергея Петровича Антоно­ва (1915-1995) — «Дело было в Пенькове». Их герои резко отличались от шаблонных положительных персонажей: они ошибались, совер­шали неправильные поступки — при­влекали живыми характерами.

В конце 50-х гг., кажется, вся стра­на спорила. На кухнях коммунальных квартир, в семьях, на улице, даже на танцплощадках... Главная тема дис­куссий — пойдёт ли страна назад, по пути удушения всякой неофициаль­ной мысли, или произойдёт «мяг­кая» революция и люди начнут ды­шать более или менее свободно? Абсолютное большинство не отказы­валось от социалистических идей, а только пыталось как-то их «очелове­чить» (позднее это стало называться борьбой за социализм «с человече­ским лицом»). И лишь немногие, как Александр Солженицын (см. статью «Александр Исаевич Солженицын»), начинали понимать гибельность коммунистического пути.

Споры проникали и на страницы печати. Границы дозволенного были очень зыбкими, поэтому литература стала наиболее удобной областью для критических высказываний. Ещё со времён полулегендарного древне­греческого баснописца Эзопа суще­ствовал так называемый эзопов язык с его системой «обманных средств», когда идея произведения зашифро­вывалась в разного рода намёках, символах, аллегориях и т. п. Во вре­мена «оттепели» эзопов язык позво­лял авторам создавать нечто среднее между художественной прозой и от­кровенной публицистикой. Парадо­ксальным образом это определило и силу, и слабость «оттепельной» прозы. Её сила была в том, что она непосредственно «врезалась» в жизнь, становилась частью самой жизни. Слабость же состояла в том, что ве­ления времени не позволяли литера­туре углубляться в вечные темы: в чём смысл человеческого бытия, есть ли Бог, существует ли не классовая, не национальная, а общечеловеческая мораль и в чём она заключает­ся и т. п.

Литература понемногу освобожда­лась от государственной зависимости. Однако — ирония судьбы! — она впадала в новый «грех», пусть не столь тяжкий, но всё же серьёзный. Читатели по большей части интере­совались не тем, хорошо или плохо написано произведение, а тем, спо­собствует оно переменам или нет. Знаменитые слова М. Горького «С кем вы, мастера культуры?» (см. статью «Максим Горький») отныне приобре­тали иной, прямо противоположный смысл, но не теряли своего значения.

«Оттепель» Эренбурга популярной оставалась недолго.