4. Влияние позитивизма

Родоначальника позитивизма О. Конта, по мнению Г. Оллпорта, можно назвать «отцом — основателем сов­ременной социальной психологии» [106, с. 7]. Оллпорт считает, что она представляет собой реальное воплоще­ние той «настоящей окончательной науки», над которой он бился в последние годы своей жизни ^. Как считает Оллпорт, причина, по которой Конт отказался принять термин «психология» для этой науки, состоит в том, что в те дни психология была, на его взгляд, слишком ин­троспективна и метафизична. В XX в. ситуация сущест­венно изменилась. По оценке Г. Оллпорта, уже в конце 20-х годов «идеалы объективности и точности... захва­тили господствующее положение» [106, с. 67].

Современная социальная психология хоть и стара по содержанию, но нова по методу — таков лейтмотив боль­шинства введений к учебникам по социальной психоло­гии [258, 301]. Она представляет собой подлинно науч­ную дисциплину. Это означает, что она тщательно сле­дует «основным правилам науки и выводам из них в про-

°° Конт в своей классификации назвал эту «окончательную науку», которая должна быть основана на биологии, социологии и в особенности на социальной психологии, термином la morale [106, с. 6—7].

водимых исследовательских операциях» [301, с. 17]. Отсюда следует, что социальная психология не всегда была наукой, что она ею стала, начав соблюдать опреде­ленные правила процедуры научного (т. е. эмпириче­ского) исследования. Поэтому Г. Оллпорт и считает ос­новными вехами начального этапа развития американ­ской социальной психологии: первый лабораторный экс­перимент (Триплет, 1897 г.), применение первой анкеты (Старбэк, 1899 г.), построение первой шкалы для измере­ния социальной установки (Терстоун, 1927 г.) [106, с. 66-67].

Нетрудно заметить, что речь идет о понимании на­уки в позитивистском смысле ее отождествления с ме­тодом. Разумеется, симпатии к Конту объясняются от­нюдь не тем, что Конт хотел поставить психологию и социальную психологию выше других наук. Принципы позитивизма нашли свою благодатную почву в США по другим причинам.

Импонировал сам деловой подход к исследованию ка­кого-либо объекта. Отбросить всякую метафизику, по­рожденную слишком затянувшимися кабинетными раз­мышлениями, обратиться к миру реальных, действитель­ных фактов, инвентаризовать их, посчитать, взвесить, од­ним словом, измерить и точно описать, как это было сде­лано, — такой способ освоения действительности исклю­чительно гармонично вписывался в социокультурный и исторический контекст США XX в.

Казалось, что по аналогии с исследованием матери­ального мира теперь удастся разложить, разобрать «по кирпичикам» мир социальный, понять тем самым, как он устроен и использовать это знание в технологических це­лях. Эффективность такого подхода отчасти подтвержда­лась большими успехами естественных наук. Да и сама психология сделала шаг вперед, перейдя от теологических рассуждений о душе и других спекуляций к исследова­нию психических процессов методом лабораторного экс­перимента. Принципы позитивизма находили благодат­ную почву в методологическом подходе бихевиоризма, представлявшего собой в первые десятилетия XX в„ ка­залось бы, прочную альтернативу интроспекционизму. Подкупала простота и доказательность получаемых дан­ных, возможность проверить их, сама процедура, основан­ная на наблюдении внешне доступных явлений, ограни-

чение только ими сферы поиска. Видимо, немаловажную роль сыграло здесь чувство освобождения от необходи­мости решать слишком трудную задачу проникновения за поверхность, внутрь явления. Немаловажное значение имело и стремление исследователей завоевать для соци­альной психологии статус «полноценной» науки, по­скольку от этого зависели ее статус в глазах обществен­ного мнения, а также размер ассигнований на исследова­ния.

Остановимся коротко на основных принципах позити­визма и рассмотрим, как они отразились на методологии социальной психологии. Наука, с точки зрения позити­визма, есть совокупность позитивных знаний, т. е. зна­ний, основанных на наблюдении^. Основная задача на­блюдения — доставлять факты и систематизировать их. Наука, представляя собой систематизированное знание о фактах, ставит своей задачей не познание сущности, а изучение связи явлений ^, выявление законов, которые должны быть непременно отношением последовательно­сти, быть повторяемыми и неизменными. Идеал науки — математика ^.

Итак, наука, согласно Конту, представляет собой си­стему, состоящую из знаний, фактов, определенного ме­тода и законов. Основу науки составляет метод индуктив­ного движения от наблюдения к обобщению единичных фактов, а ее развитие представляет собой процесс куму­лятивный. Наука не может быть построена как единая де­дуктивная система по причине слабости человеческого разума. Она представляет собой не что иное, как «систе­матическое расширение простого здравого смысла на все действительно доступные умозрения», «простое методиче­ское продолжение всеобщей мудрости» [42, с. 37]. По-

" «Все здравомыслящие люди повторяют со времен Бэкона, что только те знания истинны, которые опираются на наблюде­ния», — говорил Конт [41, с. 6].

^ «Истинный позитивный дух состоит преимущественно в замене изучения первых или конечных причин явлений изучением их непреложных законов; другими словами, — в замене слова „почему" словом „как"» [67, с. 81].

^ Она «сама по себе необходимо и строго универсальна, ибо нет ни одного вопроса, который в конце концов нельзя было бы представить состоящим в определении одних величин при по­мощи других, на основании известных отношений между ними и, следовательно, приводимым к простому вопросу о числах» [41, с. 60].

зитивный метод — наблюдение — адекватен для изучения простых явлений. Он недостаточен для явлений сложных, поэтому должен быть развит до эксперимента. Суть экс­перимента заключается в постоянном наблюдении явле­ний вне их естественных условий, что должно дости­гаться помещением тел (объектов, явлений. — П. III.) в искусственную обстановку [41, с. 9], т.е. редуцирова­нием объекта до масштаба, позволяющего применять ме­тод наблюдения.

Эксперимент может служить важным средством проверки гипотез, которые, помимо индукции и дедукции, Конт считает «могущественным орудием» развития на­уки при соблюдении одного условия: «Придумывать только такие гипотезы, которые по своей природе допу­скали хотя бы более или менее отдаленную, но всегда до очевидности неизбежную положительную проверку» [41, с. 20].

Логический позитивизм и неопозитивизм как этапы развития классического позитивизма, идя по пути исклю­чения «метафизики» и сводя еще больше теорию к методу, ввели принцип верификации, требование операционали-зации понятий. Суть этих двух тесно связанных новых правил научного познания состоит в следующем.

Верификация высказывания (проверка его истинно­сти) заключается в получении конечного числа высказы­ваний, фиксирующих данные индивидуального наблюде­ния (множества так называемых протокольных предло­жений) , из которых логически следует данное высказы­вание [28, с. 241]. Тем самым существование объектов отождествляется с их наблюдаемостью, а познание сво­дится к последовательности операций фиксации чувст­венных данных посредством знаков, установления фор­мальных соотношений внутри совокупности последних и между совокупностями, приведения этих отношений в систему.

Требование операционализации постулирует, что каждое понятие приобретает строгий смысл лишь в опе­рациональном контексте, т. е. тогда, когда указана по­следовательность актуально (или потенциально) осу­ществимых операций, выполнение которых (фактическое или мысленное) позволяет шаг за шагом выявить физи­ческий смысл этого понятия и таким образом гарантиро­вать его пепустоту. Понятие тем самым рассматривается

как синоним соответствующего ряда операций, например: интеллект — это то, что измеряется тестом на интеллект, социальная установка — это то, что измеряется конкрет­ной шкалой установки, и т. п.

В нашу задачу не входит методологический анализ изложенных выше основных постулатов позитивизма и неопозитивизма. Мы напомнили их только для того, чтобы более наглядно в последующем выявить их влия­ние в американской социальной психологии, показать, что принес позитивизм социальной психологии.

Отказ от метафизики и философского осмысления ис­ходных категорий, описывающих взаимодействие инди­вида и общества, привел к их замещению на философ­ском уровне моделями, представляющими эклектическую смесь концепций человека (заимствованных из тех или иных теоретических направлений вне самой социальной психологии) с распространенными идеологическими воз­зрениями. Исключение «силы абстракции» (Маркс) из числа методов логично означало исключение тех объек­тов, которые иначе и не могут быть изучены в силу своей сложности, многократной опосредствованности их внут­ренних связей.

Поскольку наиболее наблюдаемой социальной едини­цей является действительный индивид и его непосредст­венная жизнедеятельность: личные контакты, поведение, принятие решений, проявления симпатий и антипатий и т. п., то он и занял фокус исследований, обусловив ин­дивидуалистическую, психологизированную трактовку социальных процессов более высокого уровня, мешая тем самым понять реальный смысл и самого индивидуального поведения.

Требование регистрации только внешне наблюдаемых фактов привело к выхолащиванию сути человека, в част­ности игнорированию его способности решать проблемы в идеальном плане. Тем самым деформировалось иссле­дование процессов, опосредствующих отношения чело­века с природным и социальным миром.

Идея того, что цель исследования состоит в накопле­нии фактов, что наука не может выйти за пределы здра­вого смысла ^, а гипотезы хороши только те, которые мо-

гут быть Доказаны в эксперименте, будучи реализован­ной, породила колоссальный объем фактов, без малейшей надежды на их сколько-нибудь осмысленную интеграцию.

Тезис о том, что социальные науки должны искать вечные и неизменные законы, в течение длительного вре­мени вдохновляет социальную психологию на принципи­ально безуспешные поиски законов «вечной и неизмен­ной» человеческой природы. Следование постулату о том, что основное в науке — метод, превратило средство в са­моцель, привело к отождествлению методологии с анали­зом конкретных эмпирических методов. Наконец, отказ от решения гносеологических вопросов, означая сведение те­ории к совокупности операциональных определений, на­ложил методологический запрет на изучение всего того, что не может быть выражено в измеряемых, количест­венных величинах. Развитие общей теории (макротео­рии), по общему признанию, столь ныне необходимой, оказалось блокированным последовательным проведением принципов позитивизма.

В имеющихся определениях теории она предстает как: «набор взаимосвязанных гипотез или положений, ка­сающихся явления или группы явлений» — Шоу и Кос-танцо [394, с. 7]; «группы утверждений, понятные для других, содержащие предсказания об эмпирических со­бытиях» — Мэндлер и Кессен [314, с. 142], «группа ут­верждений или предложений» — Саймон и Ньюэлл [404, с. 67], «одно или несколько функциональных утвержде­ний или положений, в которых взаимосвязь между пере­менными рассматривается таким образом, чтобы объяс­нить явление или группу явлений» — Холлэндер [238, с. 55]; «символическая конструкция» — Каплан [260, с. 296].

Нетрудно заметить, что ни одно из определений не содержит указаний на объективность знания о предмете. Каждое из них позволяет строить любую систему, лишь бы она была логически непротиворечива. Это не оз­начает, что полностью отрицается соответствие теории эмпирическим данным, но само соответствие и данные понимаются специфически.

^ По справедливому мнению С. Московичи, социальная психоло­гия действительно превратилась в психологию здравого смысла,

а- выводы многих исследований сводятся к банальностям типа: «Мы любим тех, кто любит нас», «Лучше быть здоровым и бо­гатым, чем бедным и больным» и т. п. [331, с. 19].

73

Вот что пишут по этому поводу Шоу и Костапцо: «... Предсказание, выведенное па основе теории, согласу­ется с известными данными и возможными будущими на­блюдениями. Все дело, однако, заключается в том, как понимать, что такое «данные», которые как раз и опреде­ляют приемлемость теории» [394, с. 12]. В этом проб­лема валидности теории. Данные об одном и том же объ­екте, будучи валидными для одной теории, могут проти­воречить данным, валидным для другой ^.

«Здесь и возникают основные затруднения. Социаль­ные психологи потому пришли позже всех к проблеме развития теории, что не смогли решить проблемы, свя­занные с критерием приемлемости теорий» [394, с. 14]. Это совсем не удивительно, если учесть, что теория со­стоит из положений, каждое из которых основано на опе­рациональных определениях. Здесь и открывается простор для произвольных решений. «Один и тот же концепт, — признают Шоу и Костанцо, — может иметь два или более операциональных определений и соответственно два или более значений. Само собой это может привести к взаим­ному непониманию» [394, с. 15]. Таким образом, один и тот же термин может в разных системах понятий иметь свой смысл ^. Это объясняется заложенным в позитиви­зме релятивизмом, подчинением объективного субъектив­ному °'".

Но и на этом расхождения еще не заканчиваются. Дальнейшая деформация происходит в конкретном ис­следовании, унификации которого добиться и в физике нелегко, а в социально-психологическом исследовании тем более. Используемый инструментарий, контингент испытуемых, способ манипуляции переменными, арте­факты — все это вносит дополнительные искажения.

В итоге сторонники той или иной «мини-теории» про­должают накапливать «факты» без большой уверенности

^ Термин «теория» в данном контексте мы употребляем в смысле цитированных определений.

^ Поэтому некоторые исследователи иногда строят теории, изобре­тая почти полностью основные понятия. Такова теория «груп­повой синтальности» Кэттела [161, 162].

" «... наши реальные умозрения могут быть поистине удовлетво­рительны, лишь поскольку они субъективны, а не чисто объек­тивны»,—говорил Конт [67, с. 74].

в том, что они когда-нибудь смогут быть интегрированы в более или менее целостную «макро-теорию».

Все это, однако, обрекает социальную психологию на застывание в стадии аристотелевской логики с ее прин­ципом изучить как можно больше объектов, чтобы вы­явить их общий характер, что, естественно, предполагает использование фундаментальной статистической обра­ботки. Этот факт в настоящее время никем не оспарива­ется, и весьма показательно, что такое единодушие мы наблюдаем более чем через 40 лет после написания К. Левиным его знаменитой статьи о разнице между под­ходом Галилея и Аристотеля к анализу явлений.

Как известно, Левин выступил против этого распрост­раненного в его время подхода, противопоставив ему дру­гой, который он назвал конструктивным (или галилеев-ским). Идея конструктивного подхода заимствована Ле­виным у Кассирера, который в своей книге «Сущность, функция и теория относительности Эйнштейна» (1923 г.) подчеркивал противоположность двух способов построе­ния теории: из понятий «вещных», определяющих сущ­ность изолированных объектов, и из понятий «реляцион­ных», отражающих отношения объекта с другими объ­ектами.

Первый подход, названный Кассирером классифика-торским (а впоследствии Левиным аристотелевским), основан на выведении понятий путем абстракции из не­которого множества сходных между собой по внешним признакам единичных объектов. В полученном идеаль­ном объекте, по замыслу сторонников этого подхода, схватывается сущность любого частного объекта. Его связи с другими объектами обычно рассматриваются как второстепенные.

Согласно конструктивному подходу идеальный науч­ный концепт, напротив, абстрагируется из связей других концептов. При конструктивном подходе идеальный объ­ект (научный концепт) не есть абстракция, пренебрега­ющая особенностями и деталями конкретных, релевант­ных ей объектов; это скорее концепт, имеющий своей целью демонстрацию необходимости появления и связи именно тех особенностей, которые при классификатор-ском (аристотелевом) подходе отбрасываются как слу­чайные, нетипичные ради сохранения фенотипически общего.

Позиция Левина хорошо выражена им самим в сле­дующих словах: «Если кто-то абстрагирует из индивиду­альных различий, то у него нет-логического пути об­ратно, от этих обобщений к индивидуальному случаю. По­добная генерализация ведет от данного (конкретного) ребенка к детям определенного возраста или определен­ного экономического уровня и отсюда — к детям всех возрастов и всех экономических уровней, она ведет от пси­хопатического индивида... к общей категории «анор­мальной личности». Однако при этом нет обратного логи­ческого пути от понятия «ребенок» или «анормальная личность» к частному индивидуальному случаю. В чем тогда ценность общих понятий, если они не позволяют предсказывать частный случай» [178, с. 420].

Для американской социальной психологии характе­рен именно этот классификаторский подход. В настоящее время недовольство существующей практикой исследо­вания все более возрастает. Иногда оно проявляется в довольно курьезных обвинениях типа того, что-де аме­риканские социальные психологи выхолостили из позити­визма его ценностные элементы, тот минимум метафи­зики, который Конт допускал в своих рассуждениях о науке [382]. Однако существуют и более серьезные по­пытки переосмыслить сложившееся положение вещей. В первую очередь растет осознание неполноценности того, что в западной философии называется философией науки. Выступая в 1974 г. на конференции по проблемам развития социальной психологии в Канаде, А. Кисслер говорил: «Раньше мы часто обращались к философии на­уки ^, беспокоясь о научном статусе социальной психоло­гии. Мы надеялись найти в ней какой-либо совет, чтобы преодолеть переживаемый нами кризис и продолжать ис­следование с полной уверенностью, что действительно делаем науку. Мы искали и получали такие' советы в те­чение всей короткой истории социальной психологии. И все же, следуя им в течение ряда лет, мы не чувст­вуем, что достигли уровня «подлинной науки».

Сейчас некоторые философы говорят, что наша дис­циплина по-прежнему находится в донаучной и предпа-радигмальной стадии. Как следствие этого, многие так

^ Под философией науки понимается то, что в советской литера­туре называется методологией науки.

или иначе стремятся ускорить «наступление нашей пара­дигмы». Многие другие совершенно отрицают идею о том, что такая парадигма когда-либо может наступить» [269, с. 143].

На этой же конференции канадский социальный психо­лог У. Торнгейт, выступая с докладом «Возможные огра­ничения науки о социальном поведении», недвусмысленно заявил: «Независимо от того, какое направление изберет наша дисциплина в будущем, я уверен, что ни одно из них не сможет преодолеть свои пределы. ... Социальное поведение слишком сложно, слишком текуче для того, чтобы его можно было понять как целое» [434, с. 126]. Он предлагает признать в качестве исходного тезис: «объяснение социального поведения не может быть одно­временно общим, простым и точным» [269, с. 126].

Анализируя огромную экспериментальную работу, проделанную за последние годы в социальной психоло­гии, Торнгейт приходит к выводу о том, что предложен­ный им термин «импостулат» ^ точно определяет прин­цип и перспективу накопления фактов в лабораторных экспериментах. По его мнению, социальные психологи могли бы давно уже осознать практически пределы экс­периментального исследования, поскольку, несмотря на рьяное стремление социальных психологов исследовать каждую возможную комбинацию из двух—трех—четырех независимых и зависимых переменных, при исключи­тельно интенсивной работе, вряд ли в ближайшие не­сколько лет, по его мнению, можно будет установить связи между теми 30—40 переменными, уже выделен­ными в настоящее время, даже при условии исследования только этих переменных без появления новых, поскольку количество возможных комбинаций измеряется сотнями тысяч [269, с. 134]. И это, добавим, при условии, если будет достигнуто (что заведомо утопично) согласие отно­сительно самих переменных.

^ Термин импостулат — собственное изобретение Торнгейта. Он представляет собой переформулировку термина «постулат о не­возможности», предложенный в 1949 г. Эдмундом Уиттакером, который определял его так: «Постулат о невозможности не есть прямой результат эксперимента или некоторого конечного числа экспериментов; речь в нем не идет о каком-либо измерении или каком-либо численном отношении или аналитическом урав­нении; это утверждение о том, что любые попытки сделать некоторую вещь обречены на неудачу» [434, с. 121].

Обеспечило ли социальной психологии проведение всех перечисленных постулатов позитивизма в жизпь ста­тус полноправной «респектабельной» научной дисцип­лины, существует ли она сейчас как наука в принятом в США смысле слова? До недавнего времени ответы на эти вопросы были бы только утвердительными. Однако в 1973—1974 гг. па страницах американских социально-психологических журналов развернулась дискуссия ме­жду К. Гергеном и Б. Шленкером именно по вопросу о том, а наука ли социальная психология. Ее содержание весьма показательно.

В своей статье «Социальная психология как история» К. Герген ставит под сомнение претензию современной американской социальной психологии на равенство с ес­тественными науками. Констатируя тот факт, что главной целью науки является установление общих законов (с их принципом: «здесь и сейчас—значит везде и всегда») путем систематического наблюдения и эксперимента, Герген утверждает, что социальная психология никогда не сможет открыть подобных законов, поскольку тако­вых не существует, ибо социум и человек являются не­предсказуемыми, индетерминистскими системами. И дело не только в этом. Принципиально непреодолимым пре­пятствием для социальной психологии является то обсто­ятельство, что социальная психология, будучи, по опре­делению, социальной наукой, включена в сеть общей со­циальной коммуникации. Это ведет к тому, что знания, добываемые социальными психологами, становятся досто­янием общественности. Поэтому испытуемые, попадая в ситуацию эксперимента, уже представляют себе, какое поведение с точки зрения общепринятой системы ценно­стей является одобряемым, а какое нет. Но и сами соци­альные психологи как члены данного общества являются носителями тех же самых ценностей. В терминах и с по­зиции этих ценностей они описывают результаты своих исследований и тем самым дополнительно утверждают су­ществующие стандарты и цормы поведения.

Таким образом возникает замкнутый круг: социаль­ные психологи, наблюдая за испытуемыми и эксперимен­тируя с ними, всего-навсего констатируют и регистри­руют принятые образцы поведения. Социальная психоло­гия тем самым фактически превращается в историческое исследование и отражение существующих культурных

норм [209, с. 26]. Разумеется, говорит он, можно было бы выйти из этого положения, засекретив данные, получае­мые социальными психологами. Но это вряд ли возможно и, кроме того, идет вразрез с принципами демократичес­кого общества ^. Поэтому, заключает он, попытки рас­крыть некие общие «трансисторические» законы социаль­ного поведения идут в неверном направлении, а само убеждение в том, что знания о законах социального взаи­модействия можно накапливать тем же способом, кото­рым накапливают свои знания естественные науки, пред­ставляется неоправданным [209, с. 22]. По мнению К. Гергена, таких трансисторических законов не сущест­вует, и поэтому единственное, на что может претендовать социальная психология, — это более или менее достовер­ное историческое описание существующего положения вещей. Для того же, чтобы стать полноценной историче­ской наукой, социальная психология должна перестать ориентироваться на естественные дисциплины и укрепить вместо этого свой союз с социологией, историей, экономи­кой и другими науками, которые изучают конкретное со­стояние данного общества в данный конкретный истори­ческий промежуток времени [209, с. 17].

Это выступление Гергена, направленное на «подрыв» самих основ современной американской социальной пси­хологии, немедленно вызвало бурную реакцию и в на­стоящее время является одним из наиболее часто цити­руемых. Первым против Гергена выступил профессор университета в штате Флорида Б. Шленкер. В своей статье «Социальная психология как наука» он обвинил Гергена в «близорукости», неправильном понимании при­роды науки и «неоправданном пессимизме» [386, с. 1] По его мнению, утверждения Гергена опираются на древ­ние как мир положения, на которых основывали свои рас­суждения противники тождества социальных и естествен­ных наук. Интересен перечень аргументов, приводимых им (за своих противников). К ним относятся: непостоян­ство социальных явлений (что делает невозможным от­крытие каких-либо повторяющихся связей), существова­ние свободной воли, которая позволяет людям самим оп-

°° Поэтому социальный психолог должен перестать претендовать на роль социального инженера, считает К. Герген, так как он но может объяснить, предсказать и контролировать развиваю­щиеся в области социального поведения события [209, с. 23].

ределять собственную судьбу вместо того, чтобы «подчи­няться научным законам»; зависимость законов от кон­кретной социокультурной среды, делающая невозможным установление так называемых универсальных или номи-ческих законов; временная отно.сительность законов, ко­торая делает любое утверждение о них также чисто вре­менно истинным суждением; влияние ценностных отно­шений ученого к социальным явлениям, на отбор, интер­претацию и изложение фактов; трудность эксперименти­рования в социальных науках и трудность контроля за необходимыми переменными; проблема исследования общества как открытой системы, в которой новая инфор­мация постоянно оказывает непредсказуемое влияние на поведение индивидов; и, наконец, способность лрдей уз­навать о гипотезах социальных наук и намеренно изме­нять свое поведение с целью опровержения этих гипо­тез [386, с. 1].

Вся статья Шленкера посвящена опровержению того, что перечисленные аргументы могут служить препятст­вием для социальной психологии в ее стремлении стать точной наукой, подобно естественным. Выступая против утверждения Гергена о том, что нет так называемых транс­исторических общих законов социального поведения, он ссылается на существование в различных культурах и различных обществах одних и тех же форм организации социального поведения и общих для всего человечества закономерностей.

Показателен перечень свойств общества, который, по мнению Шленкера, может служить основой для опти­мизма в поиске этих трансисторических законов. «Люди, — говорит он, — во всех обществах имеют много общего: это физиологическая природа человека, его спо­собность перерабатывать и интерпретировать информа­цию о физическом и социальном мире, его способность учиться из опыта, необходимость сохранять эффективный обмен в той или иной форме с физическим и социальным окружением, скрытое или явное формулирование соци­альных правил и образцов взаимодействия и т. д.» [386, с. 41.

Нельзя, однако, не отметить, что Шленкер в основ­ном делает упор на биологические особенности человека. Разумеется, после этой редукции ему становится нетрудно доказывать единство социальных и естественных наук,

после чего даются уже знакомые рекомендации: совершен­ствовать метод, накапливать новые факты [386, с. 3, 9]. По его словам, «заявление о том, что камню безразлично, что с ним делают в лаборатории, в то время как людям это далеко не безразлично, само по себе тривиально пра­вильно; однако это не меняет фундаментальной логики процесса исследования, а также не свидетельствует о том, что универсальные теории в принципе (в социальных науках) невозможны» [386, с. 9].

Второе заключение, которое делает Шленкер, каса­ется природы законов и теорий. «Законы и теории не есть некие физические объекты... Это не „окончательные истины", которые расставлены повсюду какой-то вели­кой космической силой. . . . Они представляют собой чело­веческие абстракции и интерпретации мира вокруг и внутри нас, концептуализации, которые являются основой для объяснений» [386, с. 12]. Шленкер сравнивает эти, как он их называет, изготовленные человеком абстрак­ции, в том числе и социально-психологическую теорию, с пирамидой, наверху которой находятся некие фунда­ментальные универсальные постулаты. Далее идут общие гипотезы, которые служат для строительства середины пирамиды. Эти гипотезы затем, по правилам связи и соответствия (принцип операционализма), можно свести к концептуальным отображениям специфических объ­ектов и событий, которые являются предметом данной теории и составляют основу каждой пирамиды. Отсюда следует вывод о том, что строительство этой пирамиды надо начинать с накопления фактов о феноменах, лежа­щих в основе данной теории. Что касается несовершен­ства современной социально-психологической теории и предъявляемых к ней претензий, то это объясняется, по его мнению, тем обстоятельством, что сооружение данной пирамиды началось в социальных пауках позднее, нежели в естественных. «Часто кажется, — пишет Шленкер, — что у этой пирамиды вообще нет вершины и, следова­тельно, вообще никакой пирамиды нет...» [386, с. 14].

Чем интересна для нас полемика Герген — Шленкер? В ней впервые внутри самой американской науки был поставлен вопрос о характере социально-психологического исследования и впервые была высказана в сущности пра­вильная мысль о том, что американская социальная пси­хология на сегодняшний день не может быть ничем иным,

Q п. н. Шпхирсв 81

кроме как фотографией господствующих ценностей амери­канского общества. Это автоматически превращает аме­риканскую социальную психологию из международного эталона в локальную науку, действие законов которой ограничено границами США, моментальный снимок аме­риканского общества, искаженный, помимо всего прочего, идеологическими установками самого исследователя.

По существу тем самым также утверждается, что ни­каких вечных законов своего объекта исследования соци­альная психология открыть не сможет. Надо признать, что Герген прав при условии, если оставаться на нынеш­них методологических позициях американской социаль­ной психологии, т. е. исходить из того, что из описаний эмпирических фактов постепенно выявятся некоторые общие закономерности.

Такое чудо вряд ли возможно, поскольку анализ в социальной науке должен начинаться не с чего-то эм­пирически осязаемого, а с выявления абстрактной си-стемообразующей связи, которая пронизывает всю изучае­мую социальную систему. Примером такого подхода мо­жет служить «Капитал» Маркса. Как известно, Маркс начинает с анализа товара, который не есть какой-то кон­кретный товар, а абстракция товарного отношения, со­ставляющего основу капиталистического общества. И лишь выяснив и обосновав теоретически эту абстрак­цию, Маркс начинает восхождение к конкретным, эмпи­рическим проявлениям этого фундаментального, как бы сейчас сказали, системообразующего отношения.

Б. Шленкер же настаивает как раз на обратной, свой­ственной позитивизму логике: вначале надо накопить факты, систематизировать их, а затем интегрировать в теорию.

Вся история развития американской социальной пси­хологии свидетельствует об ошибочности этой логики. От­бросив все достижения социально-философской мысли, со­циальные психологи за 70 лет так и не смогли построить здание теории «снизу», хотя такие попытки время от вре­мени предпринимались.

В настоящее время накоплено колоссальное количе­ство позитивных знаний о социальной установке, межлич­ностном общении, социальной перцепции и т, п., но на­дежды на их интеграцию, по общему мнению совсем не­велики.

Виной тому не только отсутствие научной концепции личности, общества, их взаимодействия, но и методологи­ческая специфика процесса исследования.

Заключая обсуждение теоретико-методологических про­блем социальной психологии, связанных с влиянием позитивизма, необходимо остановиться на его «коренном» тезисе о том, что отказ от метафизики и философии обуслов­лен необходимостью очистить науку от мешающих объек­тивному исследованию ценностных установок ученого ос­вободиться от влияния идеологии.

Удалось ли это «очищение» в социальной психологии, науке, изначально связанной с проблемами человека в об­ществе, т. е. с сугубо ценностными проблемами?

По мнению многих авторов, в настоящее время неопо­зитивизм в социальных науках превратился в средство апологетики, в идеологическое оружие борьбы против социально-философских теорий, которые открывают за­коны развития общества. Он выступает сегодня и внутри самой науки, и внутри общества как идеологический спо­соб мышления.

Нельзя не согласиться с мнением И. Израэла, что сегодня «эмпирическая социальная наука преимуще­ственно догматична. Одно из ее убеждений, состоящее в том, что социальную науку не должно интересовать будущее общества, что ее функция только докладывать о результатах своих наблюдений и объяснять их,— по су­ществу поддерживает консерватизм» [251, с. 207].

Стоит ли говорить о том, что отказ социальной науки от ответа на вопросы «почему» и «для чего» добывается то или иное знание, превращает эту науку в инструмент социального контроля в интересах господствующего класса, в орудие социальной технологии. Сам же ученый в этом случае превращается в социального инженера.

Характерно высказывание одного из известных амери­канских психологов, длительное время занимавшегося проблемами эффективности пропаганды. «Я все больше и больше приходил к констатации того, что, на мой взгляд, является удивительным фактом в этой области исследова­ний, включая мою собственную работу. Мы почти всегда интересовались теми аспектами коммуникации, которые имели мало общего с содержанием, т. е. больше эмпири­ческими и логическими сторонами передаваемого сообще­ния. Большинство из нас имели дело с такими перемен-

ными, как противоречивость сообщения, степень осознания испытуемым манипулятивных намерений коммуникатора, стиль сообщения, продолжительность коммуникации, ее средства... Не была ли такая позиция естественным про­дуктом американской бихевиористской традиции исследо­вать что угодно, кроме смысла?» [281, с. 162—163].

В последнее время идеологический характер позити­визма подвергается глубокой и обстоятельной критике. В свою очередь, намечается изменение отношения к со­циально-философской ориентации. Сейчас важно отме­тить то бесспорное обстоятельство, что позитивистская мечта о науке без метафизики, которая часто превраща­ется в требование лишить науку идеологии, не сбылась. Более того, в настоящее время связь науки с социальной политикой становится более четкой, чем когда-либо раньше.

Последовательное проведение постулата о единстве социальных и естественных наук ведет к отождествлению человека с остальными объектами материального мира. позволяет относиться к нему вещно, без эмоций, как к не­кой абстрактной единице".

Дегуманизация человека в американской социальной психологии стала настолько четко выраженным явлением, что в последнее время делаются попытки несколько смяг­чить это логичное следствие позитивистской традиции ^.

Так, например, Самельсон признает, что «поколения (исследователей. — 77. Ш.) очистили и трансформировали позитивистскую доктрину Конта, делая упор на ее мето­дологический аспект. Но, усвоив методологический пози­тивизм Конта, американские социальные психологи игно­рировали (хотя им не всегда это удавалось. — 77. 777.) моральные и этические аспекты его доктрины» [382, с. 15].

Макдэвид и Хэрэри, как бы извиняясь перед студен­тами и будущими читателями своего учебника, соглаша­ются с тем, что «в период 30-х—60-х годов традиция «естественных» наук, принятая в американских поведен-

^ Невольно вспоминается, как в своей книге «Смерть мое ре­месло» Р. Мерль описывает терзания начальника лагеря, кото­рый не справлялся с планом уничтожения людей, в его пред­ставлении — единиц.

^ Надо сказать, что сам Конт считал, что «вселенная должна изу­чаться не ради нее самой, но ради человека или, скорее ради человечества. Всякое другое намерение так же мало отлича­лось бы мудростью, как и нравственностью» [67, с. 74].

ческих дисциплинах, привела к крайнему смещению ак­цента в сторону дегуманизированного представления о человеке как объекте строгого научного исследования» [301, с. 13] ^

. Таково логичное следствие абсолютизации метода. Дело, однако, не только в том, что из данных, полученных при его помощи, складывается искаженное представление о человеке.

Для с циальной психологии США, стоящей сегодня пе­ред задачей создания единой теоретической основы, кото­рая поаволила бы интегрировать разрозненные «мини-тео­рии», принятие единого метода и количественное накоп­ление фактов отнюдь не ведут автоматически к дости­жению этой цели, на что уповает большинство исследова­телей. В настоящее время в американской социальной психологии гораздо сильнее действуют факторы центро­бежные, дифференцирующие, нежели центростреми­тельные, интегрирующие факторы. Объясняется это, как ни парадоксально, все тем же единством метода.

Процесс исследования какого-либо объекта в амери­канской социальной психологии можно уподобить техно­логическому процессу, в котором одинаковые заготовки попадают на разные поточные линии, и в итоге из них, естественно, получаются трудно сравнимые детали.

На первом этапе этого процесса определяющее значе­ние имеют разные теоретические концепции, складыва­ющиеся под влиянием разных моделей человека. Второй этап — конкретное исследование, процедура которого опре­деляется общими, едиными методологическими принци­пами позитивизма. Результатом второго этапа является эмпирический факт. Наконец, наступает третий этап — интерпретация, монтаж полученного факта в теоретичес­кую схему. Именно здесь и оказывается, что данный факт может быть вписан лишь в данную конструкцию. В итоге общие методологические принципы конкретного исследо­вания закрепляют и усугубляют исходные различия кон­цептуальных моделей без большой надежды на их после­дующую интеграцию. Для доказательства и иллюстрации этого тезиса мы избрали исследования социальной установки.

^ Они даже обещают читателям придерживаться иной, гуманисти­ческой традиции, по их мнению, некогда характерной для аме­риканской социальной науки, но неоправданно ею забытой.